— Он шикарный фокусник. Делает вещи, которые обманули даже меня. И если бы он ограничился только этими детскими штучками, все было бы о'кей, но ведь зрителей заворожила прежде всего его болтовня. В конце концов он остановился, а потом сказал: «От "Человека с Марса" все ждут чудес… поэтому мне приходится их творить на каждом нашем служении. Не могу же я перестать быть "Человеком с Марса". Того, что случилось — не переиграешь. Чудеса могут происходить и с вами, если вы того очень захотите. Однако, если вы стремитесь к чему-то большему, чем эти второсортные чудеса, вам нужно войти в Круг. С теми, кто жаждет учиться, я увижусь позже. Карточки уже раздают».

Патти объяснила мне: «Вся эта толпа состоит преимущественно из простофиль, милый, которые приходят сюда либо поглазеть, либо по подсказке друзей, которые уже достигли одного из внутренних Кругов».

Джубал, Майк разбил свое шоу на десять циклов, подобно степеням, существующим в масонских ложах, и никому не говорит, сколько их осталось впереди, пока человек не созреет окончательно. «Это шоу Майка, и он ведет его с той же естественностью, с которой дышит, — говорила мне Пат. — Он прощупывает аудиторию и решает, кто из них годится для дальнейшего. Когда он таких выявит, то дает знак сидящему за решеткой Дьюку, давая ему знать, кто именно подходит, в каком ряду занимает место и так далее… Майк отделяет эту верхушку и избавляется от остальных, которые — балласт. Затем за тех, кто остался, примется Дон, которая получит от Дьюка план зала с его пометками».

— И как же они это проделывают?

— Я не видел, Джубал. Есть не меньше дюжины способов разделить стадо, если Майку известно, кто есть кто, и он может просигналить Дьюку. Патти уверяет, что Майк ясновидящий, — такую возможность я не исключаю. Потом начался сбор пожертвований. Даже это Майк обставляет не так, как обычно делается в церквях, — знаете, тихая музыка, почтенные служки… Он считает, что никто не поверит, что это действительно церковь, если не будет сбора пожертвований. Клянусь, они пустили по рядам корзины для сбора денег уже наполовину полными, и Майк сказал, что это деньги, собранные на предыдущем служении, поэтому все, кто голоден, или разорился, или просто нуждается — могут их брать. А если кто-то хочет внести свою лепту, пусть вносит. Делайте одно из двух — или кладите что-то в корзину, или берите из нее. Я так понял, что он практиковал еще один способ отделаться от слишком больших денег.

— Если эта уловка подана как надо, — задумчиво проговорил Джубал, — то она может дать недурные результаты. Большинство людей даст денег больше, чем собирались вначале, и лишь немногие возьмут, да и то чуть-чуть. Думаю — очень немногие.

— Не знаю, Джубал. Патти утащила меня, когда Майк передал ведение службы Дон. Она провела меня в «частную» аудиторию, где шло служение Седьмого Круга, то есть для тех, кто связан с церковью уже несколько месяцев и добился больших успехов. Если, конечно, это можно назвать успехами.

Джубал, переход из одной аудитории в другую был слишком внезапным, и я не успел адаптироваться. Если первое служение было наполовину лекцией, а наполовину зрелищем, то это скорее напоминало обряды вуду[293]. Майк был одет в ризы. Он казался выше, аскетичнее и производил сильное впечатление — глаза его горели. Зал был притенен, звучала музыка, от которой бросало в дрожь и тем не менее так и подмывало пуститься в пляс. Мы с Патти сели на диван, больше похожий на кровать. Рассказать в деталях, что там происходило, я не могу. Майк что-то пел по-марсиански, они отвечали ему на том же языке, но время от времени затягивали: «Ты есть Бог! Ты есть Бог!» по-английски, за чем следовало какое-то марсианское слово, воспроизвести которое мое горло не в состоянии.

Джубал издал жуткое карканье.

— Вот такое?

— А? Кажется, да. Джубал, вы тоже на крючке? Вы что же, все время водили меня за нос?

— Нет. Ему меня научил Стинки… он говорит, что это отчаянная ересь. Разумеется, если принимать его веру за святую. Это слово Майк переводит так: «Ты есть Бог», но Махмуд уверяет, что перевод Майка очень неточен. Вселенная, объявляющая о своем самопознании… или о своем peccavimus[294], но без малейшего признака раскаяния… или о десятке других вещей. Стинки говорит, что он не понимает этого слова даже по-марсиански… чувствует лишь, что оно неприличное, по его мнению — худшее из всех неприличных… и отражающее скорее сатанинский вызов, чем божественное благословение. Но, продолжим. Что там было еще, кроме кучки фанатиков, орущих по-марсиански?

— Знаете, Джубал, они вовсе не орали и совсем не были похожи на фанатиков. Временами их голоса опускались до шепота. Иногда поднимались октавой выше. Все это подчинялось ритму… мелодии, чем-то напоминавшей кантату… но при этом явно не было никакой отрепетированной сыгранности. Казалось, что все они — это единое существо, невнятным бормотанием пытающееся выразить свои чувства и мысли. Джубал, вы же видели, как взвинчивают себя фостериты…

— Отвратительное зрелище, доложу я вам.

— Верно. Но то, что было здесь, ничуть не напоминало их неистовство. Здесь было тихо и спокойно, как бывает в минуты, предшествующие погружению в сон. Нет, присутствовала, конечно, и напряженность, она даже нарастала, но… Джубал, вы когда-нибудь присутствовали на спиритическом сеансе?

— Бывал. Я стремился испытать все, что только можно, Бен.

— Тогда вам знакомо чувство растущего напряжения, хотя никто не двинет даже пальцем и не произносит ни слова. То, что тут происходило, скорее было похоже на такой сеанс, нежели на молитвенное собрание секты или даже на обычное богослужение. Но в этом спокойствии не было слабости. Наоборот, в нем чувствовался заряд грозной силы.

— Значит, сюда подойдет термин «аполлонический».

— Что вы хотите сказать?

— В противоположность «дионисийскому». Люди склонны упрощенно трактовать «аполлонический», придавая ему значение «мягкий», «спокойный», «прохладный». Но «аполлонический» и «дионисийский» — две стороны одной медали. Монахиня, преклонившая колени в своей келье и застывшая в тихой молитве, может испытывать экстаз куда более сильный, чем жрица Пана-Приапа, празднующая весеннее равноденствие. Экстаз рождается мозгом, а не приседаниями и прыжками. — Джубал поморщился. — А другая ошибка заключается в том, что «аполлоничность» отождествляется с благом только потому, что наши самые респектабельные религии аполлоничны в своих ритуалах и заповедях. Всего лишь предрассудок. Продолжайте.

— Ну… то, что я там видел, отнюдь не походило на молитвенное бдение монахинь. Люди вставали, ходили, менялись местами, кое-где даже обнимались, хотя освещение плохо позволяло… Какая-то девушка подсела к нам, но Патти сделала ей знак… девушка поцеловала нас и отошла. — Бен усмехнулся. — Целовалась она, кстати, отменно. Я был единственным, на ком не было тоги. И по этой причине чувствовал себя белой вороной. Впрочем, девушке вроде было все равно.

Все выглядело как-то очень свободно… и в то же время скоординированно. Ну, как движения мышц балерины, что ли… Майк все время находился в движении: то поднимался на возвышение, то расхаживал между присутствующими; раз он даже пожал мне руку и поцеловал Патти, все это хотя и быстро, но не впопыхах. Почти все время молчал. Позади того места, где он стоял, казалось, управляя всем этим шоу, находилась какая-то штуковина, похожая на «ящик» стереовизора. Он пользовался ею для «чудес», хотя слова «чудо» не употреблял, — во всяком случае по-английски. Джубал, любая церковь ведь обещает чудеса, но почти никогда их не показывает. Они как варенье у Алисы — его дают только «завтра» и никогда «сегодня».

— Исключения есть, — перебил его Джубал, — кое-кто чудеса все же творит. Среди многих могу назвать, например, «Христианскую Науку» и римско-католическую церковь.

— Римско-католическую? Вы имеете в виду Лурд?