Часы гудели как набат, они бились трёхстрелочным сердцем и внушали беспокойство старику. Дед вскакивал каждый час, чтобы проверить, всё ли хорошо с часами, сдувал пылинки и топтался перед ними на одном месте, не понимая, что его так тревожит. Внешне всё было как обычно: пульс механизма не менял своего законного хода, он не ускорялся и не замедлялся, оставался ровным и сильным.

Для призраков этот звук становился чем-то особенным. Не тиканье. Подземные толчки, которые перекочевали в небо и редким гребнем прочёсывали лес.

Если уж Аде выпало знать, что скоро случится трагедия, разве не должна она предупредить людей об опасности? Тем более, что именно старик вызывал наибольшее сочувствие. Он был таким спокойным по сравнению со старшей дочерью, но и близко не таким пугливым как младшая. Дед просто ждал смерти, лежа на своей лавке и отвернувшись к стене от не стихающих скандалов.

В какой-то момент она в самом деле решила напугать обитателей дома. Когда ты призрак, то грех не воспользоваться этим, да ещё и на благое дело. Научившись с горем пополам у Тоши устраивать вихри и сбрасывать предметы на пол, она с детским энтузиазмом принялась нагонять страх на эту семью. Но той было всё равно. Жизнь слишком покидала этих людей, чтобы они обращали внимание на катушку ниток, которая пять раз к ряду падает, куда бы её ни положили, или на странный ветер, который воронкой закружил листья в центре двора. Воронка вырастала на два метра, струной тянулась к тем, кто её видел и опадала в бессилии им на головы. Ничего. Бесполезно. Даже убедившись, что в дом подвержен нападкам нечистой сила, никто и не подумал съезжать или быть аккуратнее со свечами.

Электричество здесь провели уже давно, только вот перебои происходили чуть не каждый вечер. "Твари е…е!". Надежда загибала любимый речевой оборот и с ненавистью чиркала спичкой. Свет был нужен: заварить чай, сварить картошку, уложить ребятню спать. Нужен, чтобы разлить самогон по тарам и раздать подзатыльники тем, кто засыпать не хотел.

— Да что ты трогаешь их, ведь смирно же сидят, не бегают и не кричат, — в кои-то веки мать решила заступиться за своих детей.

— А чтоб и дальше сидели, и не рыпались.

Свечи стояли на столе, на лавках, на полу. Их задевали и роняли при ходьбе, а бревенчатые стены смотрели на это немо и кровожадно.

— Так, чего это ты, папа, снова вскочил?

В голосе Надежды была угроза. Ей не понравилось, что отец опять подал признаки жизни. Она решила, что он снова сунется к своим часам и обозлилась. А старик всего-то и хотел разомнуть затёкшую спину. Так и сказал — вежливо как умел, но дочери показалось, что он решил ей нагрубить.

И вжали дети головы в плечи. Брань и крики били их не хуже кулаков.

— Вижу я, как ты меня терпеть не можешь, старый хрыч! Да будь твоя воля, ты б меня на улицу выгнал! Вы же с матерью всегда любили младшую, а меня поедом ели. А кто теперь вас кормит, тебя и потаскушку эту с её выводком? Отвечай. Она? Нет, я кормлю! На мне всё.

Дед молчал и только с тоской глядел на любимые часы. Он не боялся Надежды, в отличии от остальных, кого судьба забросила под одну крышу с этой женщиной.

Зачем Ада всё это слушала? Ну зачем не уходила в лес, или ещё куда-нибудь? Но ведь они ей родные. Люди, передающие уныние по наследству.

Девушка продолжала приходить и сидеть тут долгими ночами. Она приноровилась задувать свечи. Кошки шарахались в сторону, дети визжали и говорили, что в избе завёлся домовой. Священник, который согласился окропить дом святой водой, был чуть ли не того же мнения. Отче с горечью посмотрел на самогонный аппарат и неопрятность жилища, и посоветовал почаще выпускать детей на улицу. Не мудрено: в доме стоял такой духан, что Ада не понимала, почему никто не падает в обморок.

Потом свечи заменили на несколько керосиновых ламп. И девушка смирилась: она не сможет напугать людей настолько, чтобы они отсюда уехали. День пожара близился — с каждой едва не опрокинутой керосинкой. Почему-то взрослые обращались с такими вещами с меньшей осторожностью, чем дети, словно преднамеренно бросали вызов опасности. Жизнь у них была тяжёлой и безотрадной, а в отместку никто не заморачиваться с тем, чтобы беречь её.

Ада не выдерживала и уходила. Она слонялась по улицам и плутала по лесу. Иногда кто-то вырастал у неё на пути, и девушка вспоминала о своих товарищах по несчастью. Прекрасно, что у неё остались те, с кем можно поговорить. Но их отдаляло то, что они не поддавались дурным предчувствиям. А стоило только забыться, глядя на весёлого пострелёнка или любуясь точёным профилем дракона, как она вспоминала о людях в доме и мрачнела со скоростью света.

— Прекрати, — требовал Эрид. — Я знаю, это тяжело. Сам когда-то не сумел спасти одного вредного старика, моего единственного друга. Моя вина куда больше твоей, но я продолжаю жить. Так ли ты уверена, что пожар случится в скором времени?

Уверена она не была, только легче от этого не становилось. По ночам Ада прислушивалась к звукам леса и зябко скручивалась клубком у дерева: в шуме веток ей постоянно мерещился холодный бой часов.

Что ей были эти люди? Пусть бы умирали, как предрешено. Ведь на самом деле они умерли задолго до её рождения. На самом деле, признаки — это они.

***

Это случалось внезапно. Любое событие в монотонной и замкнутой жизни привидений было как гром среди ясного неба.

Они сидели все вместе, втроём. Тоша спрятался в шалаш и читал свои затертые до дыр сказки, Ада смотрела в небо, запрокинув голову и вытянув ноги. Ботинки, на которые ушло две стипендии, увенчали собой поваленное грозой деревце. Эрид тоже сидел, прикрыв огромные глаза. Человек как человек. И не скажешь, что может отрастить крылья и клыки, да плюнуть молнией.

Все молчали. На душе было почти что спокойно. Ада даже не порывалась вскочить и отправиться на прогулку — куда угодно, лишь бы только одной.

Вдруг оборотень встрепенулся. Секунду назад расслабленный и похожий на спящего, он открыл глаза и в упор посмотрел на Аду. Девушке стало не по себе, но у неё было слишком отрешённое настроение, чтобы угадать подвох.

— Нам пора уходить. Сейчас лучший момент, чтобы открыть Коридор времён.

Она покачала головой. Тоша высунулся из шалаша и с беспокойством глядел на них, округлив глаза и смешно подняв брови.

Вернуться. Чтобы снова оказаться в своей эпохе, стать видимой и оставить своих предков умирать. Вот так вот просто. Ада даже не совсем поверила, что это серьёзно.

— Ну, ещё пять минуточек…

— Нет.

Томная лень уступила место тревоге. Почуяв, что запахло жареным, вылез из укрытия мальчишка. Он привык, что двое взрослых время от времени начинают спорить и с интересом ждал развития событий.

— Я не могу… Как же я их брошу?

Дракон проследил за её рукой, которая дёрнулась в сторону городка. Он был прекрасно осведомлён о её моральных пытках, но не понимал их. Ада растерянно смахнула кудрявую чёлку с глаз, и затравленно посмотрела на Эрида.

Поняв, в чём дело, ребёнок подпрыгнул на метр и плюхнулся рядом с оборотнем. Тоша снова грыз ноготь, что свидетельствовало о крайнем нетерпении.

— М-мы пойдём? Мы правда-преправда отправимся в д-другое время?

Он стал заикаться значительно меньше. Иногда — когда Тоша не нервничал, он говорил почти без дефекта. Глаза мальчика горели, щёки пылали здоровым румянцем. Маленькие кулаки вцепились в кожаный рукав: Тоша требовал ответа, и оборотень усмехнулся. Он лениво попытался отцепить от себя ребёнка, но у него ничего не вышло. Тогда Эрид растрепал и так лохматые волосы и улыбнулся чуточку добрее.

— Пойдём. Но сначала Ада должна согласиться.

Пацан будто торнадо отлетел от мужчины и вцепился уже в Аду.

— Ну пожаааалуйста-аа…

Он не вопил как другие дети, которые хотят чего-то получить — а жалобно просил. Умный ребёнок. Да дело тут и не в прихоти, а в том, что тридцать лет заключения на одном пятачке земли — слишком тяжёлое испытание. Любой бы только и мечтал сбежать отсюда. Разве вправе Ада отнимать у этого ребёнка единственную надежду на то, что призрачный кошмар наконец-то закончится?