— Дон Антолин — настоящий Гаргантюа, — уверял он. — С мороженым, которое мы сейчас съели, он бы мигом управился в одиночку и даже не поперхнулся.

Девушки смеялись и находили, что Тьерри — добродушный малый, весельчак и выдумщик. Поздно вечерам Хайме шел к дому, где жила Хосефина, и, стоя под балконом, любезничал с нею.

Семейство Хосефины занимало большой двухэтажный особняк, построенный еще в XVIII веке и тремя сторонами выходивший па две улицы и сквер. На первом этаже выступали вперед оконные решетки, на втором — далеко отстоящие друг от друга балконы. Фасад здания был выполнен в стиле барокко п украшен причудливым гербом; стены обширного портала были отделаны старинными изразцами, в центре его с потолка свешивался фонарь, а внизу стояла кансела^{257} из цветного стекла. Сбоку от нее находилась привратницкая, окрашенная в темно-красный цвет. За канселой начиналась красивая каменная лестница с металлическими перилами и стертыми от времени ступенями.

Привратник, толстый старик с бакенбардами и в очках, одетый в длинную ливрею и обшитую галуном фуражку, напоминал английскую карикатуру на мистера Пиквика. Звали этого толстяка Родригес. Он весьма проворно переправлял Хосефине письма Тьерри и доставлял ответы: Хайме он именовал «сеньорито» и с большой охотой принимал от него чаевые.

Учительница Матильда Левен прошла по конкурсу в одно из учебных заведений и уехала в Бильбао, где в начале осени ей предстояло вступить в должность. Она постоянно писала

Эрмиде, но on отвечал ей крайне холодно: Карлос вознамерился порвать с невестой. Донья Антониа и ее сын пришли к непреложному выводу: брак с учительницей их не устраивает — Карлос может добиться кое-чего получше.

Матильда переписывалась также с Аделаидой, которая в своих ответах успокаивала ее, уверяя, что брат хранит ей верность; просто он сейчас слишком занят, добиваясь прочного и надежного положения в обществе.

Однажды вечером в садах Буэн-Ретиро Карлос нашел то, чего ему недоставало. Этой находкой оказалась женщина уже за тридцать, полная, круглолицая, несколько обрюзгшая, но па вид умная, сдержанная, скромная и всегда одетая без малейшего намека на крикливость. Звали ее Фернанда Ариас Мехиа, и она была обладательницей солидного капитала. Фернанда часто прогуливалась в компании трех очень богатых и не слишком привлекательных сеньорит. Светские насмешники окрестили их именами «Грозной», «Неистовой» и «Прозерпины» — так именовались три испанские канонерки. У сеньорит были женихи, которые с мужеством львов гонялись за приданым; им дали прозвища в соответствии с названиями трех миноносцев — «Смелый», «Отважный» и «Отчаянный».

Сеньорита Ариас была круглая сирота и жила вместе с замужней сестрой; по рассказам ее подруг, Фернанда отличалась большим благоразумием и практичностью.

Карлос начал за нею ухаживать и бродить вокруг ее дома. Поначалу он уверял друзей и знакомых, что его ухаживания — только шутка, затеянная от летней скуки; позднее, когда ему удалось посвататься, он круто изменил курс и повел себя совершенно по-новому. Под тем предлогом, что он ходит на премьеры в театры, Эрмида перестал бывать в парке. В компании дона Пако он появлялся теперь очень редко и только для того, чтобы его отсутствие не вызвало суровых нареканий: мать всегда учила его, что дружеские связи не следует рвать слишком резко. К исходу второго месяца знакомства отношения Карлоса с сеньоритой Ариас Мехиа приобрели официальный характер, и его стали принимать в доме как солидного и желанного жениха.

Фернанда безошибочно уяснила для себя истинную цену уму и чувствам Карлоса. Она не искала блестящего мужа и видела в Эрмиде юношу, который ее вполне устраивал. Для нее он был заурядным человеком, с каким женщина может рассчитывать на спокойную и относительно счастливую жизнь, — словом, homo domesticus, как сказал бы доктор Гевара.

В начале июля, объявив, что он решил провести две недели в Сан-Себастьяне, Карлос забрал дома все наличные деньги, оставил семье жалкие гроши и уехал в провинцию Самора, где у сестер Мехиа в одном из небольших городков была отличная усадьба. Он продолжал обманывать Матильду, уверяя, что его дела не налаживаются и идут из рук вой плохо. Тьерри и друзьям-журналистам он твердил, что по горло занят семейными делами. Единственной поверенной честолюбивых планов Карлоса была его мать. Она пичкала сына советами, подсказанными ей хитростью и здравым смыслом.

Карлос разыгрывал перед Фернандой комедию бедного юноши, влюбленного в богатую женщину и испытывающего перед ней непреодолимую робость и смущение. Наверное, он даже сам себе не мог бы сказать с точностью, притворяется он или ведет себя в какой-то степени искренне. Карлос ни в коем случае не собирался прикидываться человеком, презирающим деньги и богатство. Он инстинктивно понимал, что такое поведение не возымеет успеха у его невесты: оно покажется ей смешным романтизмом. Словом, ни один из них не обманывался насчет другого, и тем не менее оба они были обманутыми.

В начале августа Хосефина Куэльяр сообщила Хайме, что покидает Мадрид.

— Значит, вы уезжаете? — переспросил Тьерри.

— Да, мы едем в Сараус. Оттуда мы отправимся к одной из моих теток, которая живет около Байонны, — у нее там свой дом, а в начале октября вернемся в Мадрид.

— Каким же долгим мне покажется время!

— Мне тоже. Но вы могли бы кое-что сделать, Джимми.

— Что?

— Приехать в Байонну.

— Когда?

— В середине сентября.

— Удобно ли это?

— Конечно.

— Я не обеспокою вашу семью?

— Никоим образом.

— Вы уверены?

— Вполне.

— Что ж, очень хорошо. Я приеду.

— Я буду вам часто писать.

— Я тоже.

Хайме, привыкший даже к родным обращаться на английский манер на «вы», не решался предложить Хосефине перейти с ним на «ты». Она-то, видимо, не отказала бы ему в просьбе.

Дня через три после отъезда Хосефины Хайме с изумлением заметил, что с ним происходит нечто совершенно противоположное тому, чего он ожидал: отсутствие Хосефины не только не вызывало у него тревоги и беспокойства, а, напротив, вселяло в него чувство полной свободы.

Утром он спал допоздна; поднявшись с постели, принимал холодную ванну, завтракал один или с доном Антолином, спорил с ним, разговаривал с Бельтраном и его детьми. Вечером он уходил из дома и возвращался под утро. Одним из его спутников в этих полуночных странствиях был дон Пако.

Писал Тьерри в неурочное время. Он трудился одновременно над двумя книгами: одна из них содержала стихотворения в прозе, которые он собирался озаглавить «Метаморфозы»; другое произведение было сатирическое и называлось «Нескромные откровения».

Хосефина писала ему из Сарауса. Несколько раз то ли в шутку, то ли всерьез она выговаривала ему: «Я знаю, что вы ведете себя как неисправимый кутила: мне рассказывают о вас очень плохие вещи».

Через некоторое время письма Хосефины стали надоедать Тьерри. В них было слишком много манерности, вычурности, рассудительности и литературных красот во вкусе Фернана Кабальеро^{258} и отца Коломы.^{259} Это были письма сюсюкающей монашки-всезнайки. Утомлял его и почерк Хосефины, угловатый и твердый, какой и должен быть у воспитанницы коллежа Святого сердца Иисусова.

Тьерри по-прежнему ходил в парк Буэн-Ретиро. Они с Пеньей Монтальво старались не смотреть друг на друга, а если случайно оказывались лицом к лицу, то, словно сговорившись, тотчас отворачивались.

Однажды вечером дон Пако Лесеа и Хайме очутились рядом с компанией аристократов, в которой часто бывал Пенья Монтальво. Сам он на этот раз отсутствовал. Общество украшали несколько дам, среди них графиня де Арасена и маркизы де Вильякаррильо и де Агиляр. Последняя напоминала француженку: это была пышная, ярко накрашенная блондинка со светлыми, кошачьими глазами и звонким веселым голосом.