Большинство эгоистических импульсов определяется, по мнению Барохи. политической амбицией: «Политика — заразная болезнь, и уничтожить ее пока что невозможно, как не удалось еще покончить с брюшным тифом и туберкулезом. А неизбежный спутник всякой болезни — зловоние». Среди прогуливающихся политиков мы видим главу одного из предыдущих правительств в сопровождении нескольких помощников, «с виду похожих на наемных убийц или шулеров», претендента на пост главы нового кабинета министров, только что расправившегося с прежним председателем, и других важных чиновников-интриганов и казнокрадов всех мастей и калибров. К этим последним, в частности, относятся те, кому доверено охранять авторитет Испании в заморских территориях, — высокопоставленным колониальным чиновникам и военным, которые бессовестно наживаются на поставках для «родной» испанской армии. Политическое чутье Барохи и его предыдущий опыт наблюдателя позволял ему заметить, как, ком и для чего формируются «сильные личности», готовые стать «в одни прекрасны й день» диктаторами.

Большое место в критическом смотре вершителей политической жизни Испании занимают представители прессы. Бароха беспощадно разоблачает технологию производства того отвратительного варева, которое ежедневно готовят «отпетые» газетчики, возомнившие себя делителями общественных недугов. Газетчики-«демократы», исповедующие «свободу волеизъявления», превозносят «ничтожного комедианта за благородство, негодяя за доброе сердце, скрягу и ростовщика за щедрость… Все это выглядит так, словно люди заинтересованы в том, чтобы избегать правды и жить среди притворства и лжи». Портретная галерея журналистов весьма вы разительна. «Гольфин не знал, что такое угрызения совести, и старался устроиться в жизни любым способом, не стесняясь в выборе средств»; театральный критик Ларрага, «человек без душный и недоброжелательный, был похож на дрожащего при виде жертвы коварного паука», он «даже по ошибке никогда не сказал ни о ком доброго слова»; «недалекий и жалкий» главный редактор «Эль Мундо» «принадлежал к числу тех, кто считает профессию журналиста чем-то вроде священнодействия и верит, что печать является рычагом прогресса». О сотруднике редакции Карлосе Эрмидо говорится: «В глубине душ и он испытывал безграничное отвращение к сочинительству и столь же сильное влечение к политическим интригам и житейскому успеху. Занятие литературой казалось ему бесполезной тратой времени, но он старательно делал вид, что любит ее».

Среди представителей «второй древнейшей профессии» особое место занимает литератор Хайме Тьерри, почти что главный герой романа. Образ его сложен и противоречив: в нем причудливо переплетаются талант и заурядность, интеллект и обывательский практицизм, способность к бескорыстному творчеству и расчетливый, трезвый цинизм. Он отлично понимает, что вмешательство в жизнь — прямой долг писателя, но выбирает удобную раковину, чтобы спрятаться в ней от общественных бурь. Развенчивание индивидуалиста Тьерри, этого «денди-революционера, сильно смахивающего на анархиста», осуществляется автором не без горечи, но честно и беспощадно. Похоже, что Бароха хочет решительно избавиться от своих собственных индивидуалистических и анархических иллюзий.

Автор резко, в гротескных тонах, описывает представителей церкви. своих давних идеологических врагов.

Однако подлинным бедствием для Испании Бароха считает отечественную аристократию, как потомственную, так и новоявленную, стяжавшую богатства и титулы при помощи самых неблаговидных сделок и хитроумных интриг. И тех и других Бароха наделяет таким набором отрицательных черт, которые можно встретить разве что в памфлетах Валье-Инклана. «Сливки общества» оказываются, в сущности, его «подонками». Все эти маркизы, графы, бароны и герцоги давно перемешались не только с фабрикантами, купцами, откупщиками и ростовщиками, но и с профессиональными сутенерами, контрабандистами, проститутками и другими представителями городского дна и тем не менее не упускали случая отмежеваться от своих сводных духовных братьев, отгородиться от них бутафорским и генеалогическими деревьями. «Однако, — пишет Бароха, — все эти темные пятна генеалогии можно было бы простить, если бы аристократия обладала хоть каплей одухотворенности, хоть каплей обаяния, пусть даже чисто внешнего; но у аристократии есть только деньги, да и те используются ею в суетных, тщеславных, низких и мелочных целях».

Подобно Валье-Инклану («Тиран Бандерас»), Бароха использует прием «дегуманизации» отрицательных персонаж ей романа; общество титулованных особ превращается им в сборище кукол, мертвецов, манекенов и призраков (маркиз Кастельхирон похож на мумию или призрак, «когда несколько дней не было наркотиков, Кастельхирон превращался в форменный труп, разлагающийся, желтый, омерзительный», голова маркиза де Киньонеса «напоминала манекен с витрины модной парикмахерской», и т. д. и т. и.).

Бароха, так ж е как Унамуно н Валье-Инклан, верит в силу искусства, озабочен современным его состоянием, беспокоится за его будущее. «Особенно печально, — подчеркивает Бароха, — то, что современные литераторы уходят от насущных вопросов и стараются отделаться от них с помощью насмешек, эпиграмм и бахвальства». «А я думаю, что писатель тот, у кого есть что сказать людям, своими словами или чужими — неважно», — эти слова принадлежат Геваре, пожалуй, единственному положительному персонаж у романа, и Бароха полностью принимает эту простую, но емкую программу. Он всегда старался сказать испанскому читателю то, что сам считал наиболее существенным и важным. Можно сожалеть, что Бароха не сумел добраться до самой сути общественных болезней и порой хватался но за те средства, которые могли бы их искоренить, но ему нельзя отказать в искренности этих стремлений, в ответственном и серьезном отношении к писательскому труду, в неустанных поисках наилучших средств выражения своих мыслей и чувств. Реалист Бароха более силен в критике буржуазного общества и диагностике его болезней, чем в их лечении. Эта его сила и слабость полностью проявились и в романе «Вечера в Буэн-Ретиро», интереснейшем документе двух важных эпох в истории Испании: эпохи национальной катастрофы 1808 года и эпохи, непосредственно предшествующей трагедии 1936–1939 годов.

За шестьдесят лет своей сознательной деятельности Пио Бароха-и-Несси написал свыше семидесяти романов, издал несколько сборников рассказов, огромное количество публицистических и мемуарных произведении и томик стихов. Сам Бароха делит свое творчество на два периода: до начала первой мировой войны 1914 года и после нее. Однако эта веха в общественной жизни Европы и мира мало сказалась на творчестве писателя: с самой ранней молодости до смерти он не расставался со своими однажды придуманными и увиденными в жизни героями, со своими некогда усвоенными философскими суждениями, этическими принципами, эстетическими вкусами и политическими взглядами. Эта удивительная цельность и не часто встречающееся постоянство придавали ему черты неповторимой творческой индивидуальности, но и иные эпохи эти же свойства порождали опасный скептицизм и обрекали на трудно оправдываемую общественную пассивность.

Г. СТЕПАНОВ

ТУМАН^{1}

Перевод А. Грибанова

Дон Мигель де Унамуно настаивает, чтобы я написал пролог к этой его книге, где рассказывается скорбная история жизни и загадочной смерти моего доброго друга Аугусто Переса. Не могу ему отказать, ибо желания сеньора Унамуно для меня непреложный закон^{2} в самом точном смысле слова. Хоть я и не дошел до такого крайнего гамлетовского скептицизма, как мой друг Перес, сомневавшийся даже в собственном своем существовании, я все же твердо убежден, что не наделен тем, что психологи называют свободной волей. Однако меня утешает, что ее лишен и сам дон Мигель.