Мартин мог бы счесть Эрнани за свою Капую^{163}, духовную Капую.

Росита Брионес и ее мать, донья Пепита, баловали его и осыпали похвалами. Если бы Мартин знал старый романс о Ланселоте^{164}, он вполне мог бы отнести его на свой счет:,

Мартин выздоравливал, Росита вела с ним долгие беседы. Она была из Логроньо, где жила с матерью. Донья Пепита сама же и явилась виновницей злополучного происшествия. Этой сеньоре пришло в голову отправиться в Вильябону, чтобы повидать сына, — ей сообщили, что он ранен и находится там. К счастью, известие оказалось ложным.

Мать Роситы была романтической особой с причудливыми идеями. Она обожала своего сына и жила в постоянном страхе, как бы с ним чего-нибудь не случилось, но, несмотря на это, захотела, чтобы он стал военным. Замыслив свою рискованную поездку, окончившуюся нападением на дилижанс, в ответ на возражения дочери она заявила:

— Карлисты — испанцы и кабальеро, они не могут обидеть женщин.

Несмотря на это «не могут», мать и дочь скоро оказались в плену; еще немного, и люди Падре вываляли бы их в перьях или побили палками.

Мартин пришел к убеждению, что почтенная сеньора обладает несокрушимой способностью неправильно представлять себе окружающее. Она видела все таким, как ей хотелось видеть, и убеждала себя, что факты соответствуют тому, что ей нарисовала ее фантазия. Но если о матери иной мог бы заметить, что у нее не хватает в голове винтика, то о дочери так никто бы не сказал. Она была на редкость живой и смышленой девушкой, обладала быстрым, практическим, ясным умом.

Нередко, чтобы развлечь раненого, Роса читала ему романы Дюма и стихи Беккера^{165}. Мартин никогда не слышал стихов, и они привели его в восторг, однако самое большое впечатление произвели на него остроумные пояснения Роситы. От нее ничто не ускользало.

Вскоре Мартин уже смог вставать и, хромая, бродить по дому. Однажды, когда он рассказывал о своей жизни и приключениях, Росита внезапно спросила его:

— А кто такая Каталина? Ваша невеста?

— Да. Откуда вы это знаете?

— Вы много о ней говорили в бреду.

— А!

— Она красивая?

— Кто?

— Ваша невеста.

— Да, мне кажется, да.

— Как? Вам кажется, и только?

— Дело в том, что я знаю ее с детских лет и так привык к ней, что почти не представляю, какая она.

— Но разве вы не влюблены в нее?

— По правде говоря, не знаю.

— Это очень странно! Какая она на вид?

— Ну такая… беленькая вроде…

— А глаза у нее красивые?

— Не такие красивые, как ваши, — ответил Мартин.

Глаза у Роситы Брионес засверкали, и она бросила на Мартина один из своих загадочных взглядов.

Как-то вечером в Эрнани явился брат Роситы. Это был приятный, учтивый, но малообщительный молодой человек. Донья Пепита расхвалила своему сыну Салакаина как спасителя и героя. На следующий день Росита с матерью уехали в Сан-Себастьян, чтобы оттуда добраться до Логроньо. Мартин проводил их. Расставание было очень нежным. Донья Пепита его обняла, а Росита несколько раз пожала ему руку и сказала вполголоса:

— Приезжайте проведать нас.

— Приеду.

— Смотрите же, непременно.

Глаза Роситы обещали многое.

После отъезда матери и дочери Мартин словно пробудился от сна; он вспомнил о своей торговле, о своей былой жизни и, не теряя времени, отправился во Францию.

Была зимняя ночь, и на улицах Сен-Жана-де-Люс шел дождь; одинокий газовый фонарь вздрагивал от порывов ветра, а из дверей таверн вырывались голоса и звуки аккордеонов.

В Сокоа — порту Сен-Жана-де-Люс, в матросском кабачке, разговаривали, сидя за столом, четверо мужчин. Время от времени один из них открывал дверь, выходил на безлюдную набережную, бросал взгляд на море и возвращался со словами:

— Пусто. «Стрелы» пока не видно.

Яростный шквалистый ветер свистел во мраке ночи и моря, волны с шумом разбивались о стенку набережной.

А в кабачке Мартин, Баутиста, Капистун и старик по имени Оспиталеч продолжали свою беседу; они разговаривали о карлистской войне, которая все тянулась и тянулась, не приходя к концу, — как хроническое заболевание.

— Война на исходе, — заметил Мартин.

— Ты думаешь? — спросил старый Оспиталеч.

— Да, дела у них плохи, и это меня радует, — сказал Капистун.

— А по-моему, это еще не конец, — возразил Оспиталеч.

— При обстреле Ируна карлисты просто осрамились, — сказал Мартин.

— А какими надеждами тешили себя французские легитимисты! Монахи Христианской доктрины^{166} даже распустили детей на каникулы, чтобы они отправились на границу поглядеть представление. Сволочи! Да, уж полюбовались мы тогда на этого храбреца дона Карлоса и на его грозные батальоны; сначала он так и сыпал снарядами, а потом в Веру побежал — спасаться.

— Если война будет проиграна, мы разоримся, — пробурчал Оспиталеч.

Капистуна это не волновало, он собирался вернуться на родину; Баутиста на доходы от контрабанды уже успел прикупить себе земли. Но Салакаин был расстроен. Если бы его не удерживало желание разыскать Каталину, он отправился бы в Америку. Почти целый год он не имел вестей от своей возлюбленной; в Урбии не знали, где она находится, поговаривали, что донья Агеда умерла, но эти слухи не находили подтверждения.

Из четырех мужчин в кабачке Сокоа двое — Баутиста и Капистун — были довольны жизнью и разговаривали, двое других злились и молча поглядывали друг на друга. Снаружи лил дождь, бушевал ветер.

— Кто-нибудь из вас взялся бы за одно трудное дело, где придется рисковать шкурой? — спросил вдруг Оспиталеч.

— Только не я, — сказал Капистун.

— И не я, — ответил рассеянно Баутиста.

— О чем речь? — спросил Мартин.

— Речь о том, что надо отправиться в Испанию, в расположение карлистских войск, и добиться, чтобы кое-кто из генералов и, кроме того, сам дон Карлос подписали несколько векселей.

— Черт! Это нелегкая штука, — воскликнул Салакаин.

— Я знаю, что нелегкая, но заплатят хорошо.

— Сколько?

— Хозяин сказал, что дал бы двадцать процентов, если бы ему привезли подписанные векселя.

— А на какую сумму векселя?

— На какую сумму? Точно не знаю. А ты бы пошел?

— Почему нет? Если можно хорошо заработать…

— Тогда подожди минутку. Кажется, пришло судно, поговорим потом.

И действительно, в ночи раздался пронзительный свист. Четверо вышли на набережную и услышали шум разрезаемой винтом воды, а затем по лестнице, спускавшейся от набережной к воде, взбежали несколько моряков и принялись обвязывать конец троса вокруг причальной тумбы.

— Эгей! Маниш! — крикнул Оспиталеч.

— Эгей! — отозвались с моря.

— Порядок?

— Порядок, — ответил голос.

— Ладно, пошли в дом, — сказал Оспиталеч, — холод собачий.

Мужчины возвратились в кабачок, и немного погодя туда вошел, скинув в дверях зюйдвестку, хозяин судна «Стрела» Маниш, а с ним еще два моряка.

— Значит, ты готов взяться за это дело? — спросил Оспиталеч Мартина.

— Да.

— Один?

— Один.

— Хорошо, пойдем, спать. Утром увидимся с моим хозяином, и он скажет, сколько ты получишь.

Моряки со «Стрелы» принялись пить, и один из них затянул песню «Матросы с «Эжени Прекрасной», остальные отбивали такт ногами и время от времени громко вскрикивали.