V
Тут снова началось смятение. Разнуздавшиеся гачупины, остервенившись, перешли на брань:
— Проходимец!
— Болван!
— Голодранец!
— Прощелыга!
— Висельник!
— Революционных смутьянов к стенке!
Находясь под защитой жандармов, гачупины безбоязненно выкрикивали оскорблении и размахивали палками. Переодетые шпики шныряли по рядам, подстрекая по тайному указанию толпу. Страсти накалялись. Градом сыпались взаимные оскорбления:
— Проходимцы!
— Долой тиранию!
— Голодранцы!
— Живодеры!
— Висельники!
— Живодеры!
— Анархисты!
— Да здравствует генерал Бандерас!
— Революционных смутьянов к стенке!
Ступеньки, занятые закутанными в пончо индейцами, забушевали:
— Да здравствует дон Рокито!
— Да здравствует апостол свободы!
— Смерть тирании!
— Смерть чужестранцам!
Жандармы пустили в ход сабли: фонари вдребезги, истошные крики, поднятые руки, окровавленные лица. Один за другим гасли и судорогах осветительные огни. Кривились, искажались борта арены. Цирк Харриса глазами художника-кубиста.
КНИГА ТРЕТЬЯ. ЛИСЬЕ УХО
I
Принюхиваясь, словно полевая крыса, тиран Бандерас прорвал кольцо льстивых своих куманьков и пересек внутренний дворик. Полковнику-лисенсиату Лопесу де Саламанка, инспектору государственной полиции, только-только там появившемуся, он подал знак следовать за собой. Через приемную, куда проследовали и гости, мумия, продолжая принюхиваться, направилась в келью, где обычно принимала тайных своих агентов. Уже в дверях Бандерас с квакерской учтивостью сказал дону Селесу:
— Извините, любезнейший, но я должен вас на минутку покинуть! — И обращаясь к инспектору: — Господин инспектор, прошу!
II
Инспектор протиснулся сквозь толпу гостей, на ходу перемигиваясь с одним, обмениваясь шуточкой или соленым словцом с другим. Когда генерал Бандерас вошел в келью, вернее, переступил ее порог, то, обернись он в этот момент на мгновение, он наверняка настал бы врасплох шутовскую толпу, паясничающих за его спиной чиновных гостей.
Полковнику-лисенсиату Лопесу де Саламанка, инспектору государственной полиции, едва перевалило за тридцать. Остроумный, довольно образованный, весельчак, он унаследовал от своих предков, испанских наместников, гордыню и нелепые кастовые предрассудки. Впрочем, презрением к индейцам отличаются все креолы, подлинные хозяева здешней земли, дворянская элита, именуемая в американских республиках патрициатом. Когда полковник-инспектор вошел, то он уже успел придать своему лицу маску значительности и достоинства.
— Явился по вашему приказанию, господин генерал!
Тиран Бандерас знаком приказал оставить дверь открытой. Пауза затянулась. Наконец Бандерас прервал ее. Веско роняя слова, он спросил:
— Вкратце: как прошли молодежные посиделки? Кто из попугаев выступал?
— Начал лисенсиат Санчес Оканья. Весьма пылко.
— В чем суть его речи?
— Освобождение индейцев… Доколумбовский коммунизм… Тихоокеанская Марсельеза… Братство желтых рас… Словом, чушь!
— Кто еще из попугаев выступал?
— Другие не успели. Началась драка между гачупинами и националистами, пришлось вмешаться жандармам.
— Есть арестованные?
— Дон Роке и еще кое-кто. Я приказал отвести их в мою канцелярию, дабы уберечь от расправы толпы.
— Благоразумно. Черт с ними, что они мои идейные противники! Люди они достойные, и было бы жаль отдать их на растерзание толпы. Если ее гнев будет усиливаться, переведите арестованных в Санта-Монику. Переусердствовать не бойтесь. Завтра, если потребуется, я сам приеду в тюрьму освободить их и принести им личные и официальные извинения. А что слышно о почтеннейшем дипломатическом корпусе? Вы не забыли мою просьбу относительно испанского посланника? Недурственно было бы подстраховать себя подходящим залогом или заложником.
— Сегодня кое-что уже предпринято в этом направлении.
— Прекрасно, поздравляю вас! Что же вы предприняли?
— Отвел покойную спаленку некоему андалусскому пареньку, полубабе-полуторреро, по кличке «Куррито Душенька».
— Что за личность?
— Смазливый парнишка, порхающий по испанской миссии на правах ручной канарейки. В светской газетной хронике уже писалось о нем довольно двусмысленно…
Топом праведника тиран заметил:
— Ох уж эти мне сплетники! Продолжайте.
— Так вот, этого торреро сегодня вечером задержали по обвинению в оскорблении нравов. Его поведение вызвало некоторое подозрение, и было решено произвести домашний обыск.
— Так, превосходно. И каковы результаты?
— Могу ознакомить с перечнем изъятых предметов.
— Подойдите поближе к свету и читайте.
Полковник-лисенсиат начал зачитывать инвентарный список, подделываясь под гнусавую монахиню-ханжу:
— Связка писем. Две фотографии с посвящениями. Трость с золотым набалдашником и монограммой. Портсигар с монограммой и изображением короны. Ожерелье, два браслета. Парик из белокурых волос и парик из каштановых. Коробка с мушками. Два женских платья. Нижнее шелковое белье, отделанное лентами.
Тиран Бандерас, брезгливо поморщившись, гневно воскликнул:
— Гнусный развратник!
III
Открытое забранное решеткой окно выходило на залитые лунным светом аркады. Черные треугольники летучих мышей тревожили своими силуэтами ночную белизну стен. Полковник-лисенсиат с игривой серьезностью фокусника извлекал из многочисленных своих карманов драгоценности, фотографии и письма, раскладывая их в ряд перед тираном.
— Особый интерес представляют письма. Случай, прямо скажем, патологический.
— Сплошное бесстыдство! Полковник, уберите всё это в архив. Родина-мать заслуживает в моих глазах величайшего благоговения, и потому мне особенно хотелось бы не порочить барона до Беникарлеса. Прошу вас принять меры к освобождению этого болвана Куррито. Само собой разумеется, что происшедшее должно дойти до слуха испанского посланника. Тогда, быть может, он поймет, как смешно плясать под дудку английского министра. Что вы знаете о совещании дипломатического корпуса?
— Его перенесли на другой день.
— Мне бы не хотелось, чтобы испанский посланник слишком себя скомпрометировал.
— Полагаю, что, повидавшись со своей Душенькой Куррито, посланник будет осмотрительнее.
Тиран Бандерас поддакнул кивком головы: вспыхнул и погас блик лампы на его черепе слоновой кости и в круглых стекляшках его очков. Тиран взглянул на часы — серебряную луковицу— и завел их ключиком.
— Дону Селесу очень не хотелось идти к испанскому посланнику, поведение которого его глубоко возмущает, и тем не менее он решился. Но знаете, свиделись они?
— Свиделись. Он только что мне рассказывал.
— Если у вас, полковник, больше нет ничего срочного, то давайте прервемся. Хотелось бы узнать подробности встречи дона Селеса с испанским посланником. Попросите его ко мне и останьтесь сами.
IV
Поглядывая на кабинет тирана, почтенный дон Селес Галиндо мял в руках шляпу и нервно поигрывал тростью. В расфуфыренности его округлой смешной фигурки, терявшейся в глубине скупо освещенной громадной приемной, было что-то от тщеславной озабоченности комика, дожидающегося за кулисами своего выхода. Когда в дверях появился кого-то высматривавший полковник-лисенсиат, дои Селестино, дабы привлечь к себе внимание, помахал ему тростью и шляпой. Он предчувствовал приближение своего часа и потому смотрел гоголем, сознавая ответственность выпавшей ему роли. Возвысив голос и по-свойски подмигнув другим присутствующим, полковник-лисенсиат нарочито торжественно выкрикнул:
— Не угодно ли будет господину Селесу проследовать в кабинет?
Дон Селес вошел. Тиран встретил его с обычной своей церемонностью:
