На верху стены, по ее внутреннему, обращенному к садам краю, идет дорожка из больших каменных плит — что-то вроде тротуара шириной в метр, огороженного железными перилами.

В щелях между старыми, источенными дождем плитами растут ядовитая цикута и белена, а возле перил весной светятся желтые цветы одуванчика и коровяка, ярко-красные гладиолусы и пурпурная наперстянка. Множество других растений разбросано по самой стене вперемешку с крапивой и маками и украшает своей зеленью и созвездиями маленьких, простеньких цветов ее парапет, зубцы и бойницы.

Зимой, в солнечные дни, старики из близлежащих домов прогуливаются, в домашней одежда и шлепанцах, по дорожке на стене, а когда наступает весна, следят отсюда за тем, как подвигаются дела в садах, у великолепных грушевых и персиковых деревьев.

Старики поглядывают также — исподтишка, через амбразуры, — не приближается ли к городу какой-нибудь экипаж пли повозка и нет ли чего новенького в домах новой Урбии; делают они это не без некоторой доли неприязни, ибо все жители старого — окруженного стеной — города питают смутную и труднообъяснимую вражду к своим соседям, живущим по ту сторону стены.

Местами каменный пояс старой Урбии прерывается стрельчатыми воротами, а кое-где в нем зияют проломы — с годами они все больше расширяются.

В иных воротах под изначальными стрельчатыми сводами позже были сооружены неизвестно с какой целью круглые арки.

Из каменных косяков все еще торчат вделанные в них железные скобы, на которые навешивались двери. Подъемные мосты заменены земляными насыпями, заполняющими ров до необходимой высоты.

Урбия выглядит по-разному в зависимости от того, откуда на нее смотришь. Если приближаешься к ней по большой дороге, то издали, особенно с наступлением сумерек, она похожа на феодальный замок; угрюмая крепость, укрытая огромными деревьями, и примыкающий к ней старый город с его сочащейся сыростью каменной стеной имеют торжественный и воинственный вид. В то же время со стороны моста и в солнечный день

Урбия совсем не производит мрачного впечатления, напротив, она кажется крошечной Флоренцией, раскинувшейся на берегу прозрачной, каменистой, весело лепечущей речки с быстрым течением.

Дома нового города, расположенные по обеим берегам реки, представляют собою ветхие строения с галереями и потемневшими балконами, на которых развешано белье, связки чеснока и стручкового перца. В конце каждой галереи находится блок с ведром, чтобы брать воду из реки. Там, где кончаются дома, по речным берегам тянутся сады, и над зелеными их изгородями поднимаются высокие, стройные и одухотворенные кипарисы, что придает этому уголку еще большее сходство с Флоренцией.

Старая — опоясанная стеной — Урбия занимает немного места: кроме двух длинных улиц, там есть еще несколько узких и сырых переулков да площадь. Площадь эта — всего-навсего темный перекресток, зажатый между стеной церкви с несколькими замурованными окнами, ратушей и большим домом. Ратуша украшена длинными балконами, над главным входом укреплен городской герб. В нижнем этаже большого дома размещается лавка Аспильяги.

Лавка Аспильяги, где можно найти все, что угодно, должна казаться местным жителям неизведанным и полным чудес миром — чем-то вроде ящика Пандоры^{130}. У входа в лавку, на темных стенах дома, развешаны чистеры для игры в пелоту^{131}, вьючные седла, сбруя, седла андалузского образца, а в окнах, которые служат витриной, выставлены банки с цветными карамельками, сложные приспособления для рыбной ловли с красными поплавками и удилищами из тростника, сачки с рукояткой, рамки из жести, святые из гипса и латуни и старые, засиженные мухами гравюры.

Войдя внутрь, вы увидите одежду, одеяла, шерстяные ткани, окорока, бутылки с поддельным шартрезом, красивую фаянсовую посуду… По разнообразию содержимого сам Британский музей ничто в сравнении с этой лавкой.

Возле нее имеет обыкновение прогуливаться сеньор Аспильяга, толстый, величественный человек в синей накидке и берете, похожий на лицо духовного звания.

На двух главных улицах старой Урбии живут по большей части земледельцы, плетельщики альпаргат^{132} и каретники. По утрам земледельцы уходят со своими волами на поля. Когда на заре город просыпается, слышится прежде всего мычание волов, потом выносят на тротуар свои табуретки плетельщики альпаргат и приступают к работе каретники — прямо посреди улицы, в окружении ребятишек, кур и собак.

На одних домах главных улиц красуются гербы, на других — латинские изречения, а на большинстве — цифры, обозначающие дату постройки и фамилию супружеской четы, по распоряжению которой здание было построено.

В наше время Урбия — это в основном новый город, чистый, кокетливый, немного чванный. Летом по шоссе проезжает бесчисленное количество автомобилей, и почти каждый останавливается на минуту возле дома Оандо, превращенного в «Гранд Отель» Урбии. Иные сеньориты, любительницы живописных мест, пока их толстые папаши в отеле строчат открытки, поднимаются по лестнице, что ведет к воротам старого города, пробегают по его двум главным улицам, фотографируют уголки, показавшиеся им романтичными, и занятых изготовлением альпаргат людей, которые с насмешливой улыбкой позволяют себя запечатлеть.

Сорок лет назад жизнь в Урбии была спокойной и непритязательной: по воскресеньям происходили два главных события — большая месса и, позже, вечерня. Потом на прилегающий к крепости луг, которым завладел город, выходил барабанщик, и молодежь весело плясала под звуки свистульки и барабана до тех пор, пока колокола не зазвонят Ангелус^{133}, возвещая конец самбры^{134}, и люди не разойдутся по домам, сделав по дороге остановку в таверне.

От крепости по холму спускается проселочная дорога, она пересекает кладбище и через Французские ворота входит в город. По обе стороны верхней ее части до самой часовни разбросаны каменные кресты, а нижний конец дороги, пройдя под воротами, превращается в улицу. Слева от дороги, по наружную сторону городской стены, много лет тому назад стояло ветхое полуразрушенное строение, с заваленной камнями земляной крышей и стенами из выветренного, разъеденного сыростью песчаника. Дыра на фасаде этой жалкой и древней лачуги обозначала место, где некогда находился герб, а под дырой скорее угадывались, чем читались, стершиеся буквы, которые составляли латинскую фразу: «Post funera virtus vivit»[20].

Здесь родился и провел первые годы своего детства Мартин Салакаин из Урбии, тот, которого позже назовут Салакаином Отважным; здесь он замыслил свои первые подвиги и порвал свои первые штаны.

Салакаины жили в двух шагах от Урбии, но ни Мартин, ни его семья не считались горожанами: чтобы дом их мог войти в черту города, не хватало всего нескольких метров.

Отец Мартина был крестьянином, человеком темным, угрюмым п умер во время эпидемии оспы; мать Мартина тоже ничем не выделялась, она жила в тех душевных потемках, которые обычны для жителей деревни, и перешла от девичества к замужеству, а от замужества ко вдовству, совершенно не осознав случившегося. После смерти мужа она осталась с двумя детьми — Мартином и младшей дочерью по имени Игнасия.

Лачуга, в которой жили Салакаины, принадлежала семье Оандо, одной из самых старинных, родовитых и богатых фамилий Урбии.