— Отныне?
— Да, вы правы, он был ваш всегда. Мой дом… Мой? Дом, где я живу, всегда был вашим, как и всех моих братьев, но отныне… Вы меня понимаете?
— Да, он вас понимает, дядя.
В эту минуту позвонили, и Эухения сказала:
— Тетя!
Войдя в гостиную и увидев их, тетка закричала:
— Уже догадалась! Итак, дело сделано? Я это знала. Аугусто думал: «Лягушка, настоящая лягушка! Меня
выловили, как и других».
— Вы останетесь сегодня с нами обедать, конечно, чтобы отпраздновать… — сказала донья Эрмелинда.
— Ничего не поделаешь, — вырвалось у несчастной лягушки.
XXVII
Отныне началась для Аугусто новая жизнь. Почти все время он проводил у своей невесты, изучая уже не психологию, а эстетику.
А Росарио? Росарио больше не приходила к нему. Глаженое белье в следующий раз принесла уже какая-то другая женщина. Он едва осмелился спросить, почему не пришла Росарио. Зачем было спрашивать, если он догадывался сам? И это презрение — а ничего иного и быть не могло, — это презрение было ему хорошо знакомо, совсем не обидно и даже доставило удовольствие. Он? он отыграется на Эухении. А та, конечно, по-прежнему говорила: «Успокойся и убери руки!» В этих делах она ему воли не давала!
Эухения держала его на голодном пайке — смотри, но не больше, — разжигая в нем аппетит. Однажды он сказал:
— Мне очень хочется сочинить стихи о твоих глазах! И она ответила:
— Сочиняй!
— Но для этого, — добавил он, — мне нужно, чтобы ты поиграла на пианино. Слушая твою игру, я буду вдохновляться.
— По ты же знаешь, Аугусто, с тех пор как твоя щедрость позволила мне бросить уроки, я больше не садилась за пианино. Я его ненавижу. Сколько я с ним намучилась!
— Все равно, Эухения, сыграй, чтобы я мог сочинить стихи.
— Хорошо, это в последний раз!
Эухения села играть, и под ее аккомпанемент Аугусто написал стихи:
Моя душа блуждала вдалеке от тела
в туманах непроглядных чистой мысли,
затерянная в отголосках сладких звуков,
рожденных, говорят, в небесных сферах;
а тело одинокое без жизни
покоилось печально на земле.
Рожденные, чтоб вместе жизнь пройти,
они не жили, ибо тело было
лишь плотью бренной, а душа — лишь духом,
они искали встречи, о Эухения!
Но вот твои глаза, как родники, забили
и свет живой пролили на дорогу,
пленили мою душу и спустили
ее с небес на землю зыбкую сомнений,
вдохнули душу в тело, и с тех пор лишь,
только с тех пор, Эухения, я начал жить!
Твои глаза, как огненные гвозди,
мой дух надежно прикрепили к телу,
в крови горячие желанья пробудили,
и стали плотью вдруг мои идеи.
Но если жизни свет опять угаснет,
расстанутся материя и дух,
я затеряюсь вновь в туманах звездных,
исчезну в недрах первозданной мглы.
— Как тебе нравится? — спросил Аугусто, прочитав стихи вслух.
— Как мое пианино, почти совсем не музыкальные, А это «говорят»…
— Я вставил это слово, чтобы придать простоту.
— «О Эухения», по-моему, напыщенно.
— Что? Твое имя — напыщенное?
— Ах, конечно, в твоих стихах. И потом, все это мне кажется очень… очень…
— Скажем, очень руманическим.
— Что это такое?
— Ничего, наша с Виктором шутка.
— Послушай, Аугусто, после нашей свадьбы я в своем доме не потерплю шуток, понятно? Ни шуток, ни собак. Так что можешь уже подумать, куда денешь Орфея,
— Но, ради Бога, Эухения, ведь ты знаешь, как я нашел этого несчастного щенка! Кроме того, он мой наперсник! Перед ним я произношу свои монологи!
— Когда мы поженимся, в моем доме не должно быть монологов. Собака будет совершенно лишней!
— Ради Бога, Эухения, хотя бы пока мы не заведем ребенка!
— Если он у нас будет.
— Конечно, если он у нас будет, А если нет, почему не иметь собаку? Почему не держать собаку, про которую столь справедливо сказано, что она была бы лучшим другом человека, будь у нее деньги?
— Нет, будь у нее деньги, собака не была бы другом человека, я в этом совершенно уверена. Потому она и друг, что денег у нее нету.
На другой день Эухения сказала Аугусто:
— Послушай, я должна с тобой поговорить об одном серьезном деле, очень серьезном, и заранее прошу прощения, если мои слова..
— Бога ради, Эухения, говори!
— Ты знаешь, у меня был жених…
— Да, Маурисио.
— Но ты не знаешь, почему мне пришлось прогнать этого бесстыдника.
— И знать не желаю.
— Это делает тебе честь. Так вот, мне пришлось прогнать этого лентяя и бесстыдника, но…
— Он все еще к тебе пристает?
— Да!
— Ах, попадется он мне в руки!
— Да нет, дело не в том. Он пристает ко мне совсем с другими намерениями.
— Что такое?
— Не волнуйся, Аугусто, не волнуйся. Бедный Маурисио не кусается, он только лает.
— А-а, тогда поступи так, как советует арабская пословица: «Если будешь останавливаться перед каждым псом, который залает, тебе никогда не увидеть конца пути». Не стоит кидать в него камни. Не обращай па него внимания.
— Мне кажется, есть средство получше.
— Какое?
— Держать в кармане корки хлеба и бросать их собакам, которые лают, ведь они лают от голода.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Теперь Маурисио только просит тебя подыскать ему любую работу и говорит, что тогда он оставит меня в покое, если же нет…
— А если нет?
— Грозит скомпрометировать меня.
— Бессовестная скотина!
— Не волнуйся. Я думаю, лучше всего убрать его с дороги, подыскав работенку, которая даст ему пропитание, но где-нибудь подальше. Кроме того, я сохранила к нему некоторое сочувствие, такая уж у этого бедняги натура и…
— Быть может, ты права, Эухения. И мне кажется, я смогу все уладить. Завтра же поговорю с одним приятелем, и мы, наверное, найдем для него местечко.
И он действительно нашел работу для Маурисио и добился, чтобы его назначили как можно дальше.
XXVIII
Когда однажды утром Лидувина доложила Аугусто, что его ожидает молодой человек, он поморщился: это был Маурисио. Аугусто отказал бы ему без разговоров, но его интересовал этот человек, еще так недавно бывший женихом Эухении. Она его любила и, быть может, отчасти любит даже сейчас; Маурисио, наверное, знал о будущей жене Аугусто такие подробности, которые ему еще не были известны; этот человек… Было нечто объединявшее их.
— Сеньор, я пришел, — смиренно начал Маурисио, — поблагодарить вас за бесценную услугу, которую вы мне, по просьбе Эухении, оказали.
— Вам не за что благодарить меня, сеньор, и надеюсь, вы впредь оставите в покое мою будущую супругу.
— Но ведь я ни в малейшей степени не беспокоил ее!
— Я знаю, о чем говорю.
— С тех пор как она мне отказала — и хорошо сделала, что отказала, потому что я вовсе не гожусь ей в супруги, — я старался, как мог, утешиться в несчастье и, разумеется, уважать решения вашей невесты. Если же она вам сказала что-нибудь иное…
— Прошу вас не упоминать мою будущую супругу и тем более не измышлять намеков, которые хоть в малейшей степени грешат против истины. Утешайтесь, как вам угодно, и оставьте нас в покое.
— Вы совершенно правы. Еще раз благодарю вас обоих за работу, которую вы нашли для меня. Я поеду служить и буду утешаться, как смогу. Кстати, я решил взять с собой одну девушку.
