Перед зданием английской миссии царила праздничная кутерьма. Царапнув край тротуара, подкатила карета. Кучер, надув щеки, осадил лошадей. У дверцы застыл в почтительной позе лакей. Когда барон вылезал из кареты, ему привиделась какая-то женщина в мантилье. Раскрыв черные щупальца рук, она как будто просила его о чем-то. Видение исчезло. Быть может, старуха так и не смогла пробраться к карете. Задержавшись на мгновение на подножке, барон окинул взглядом праздничную веселящуюся толпу. Вошел в здание посольства. Ему показалось, что кто-то его окликнул. Так и есть, кто-то окликнул. Но повернуться не успел. Два посланника, два оракула протокола, задержали его. Приветственно взмыли шляпы. Оракулы стояли на первой ступеньке лестницы, под сверкающей яркими огнями люстрой, перед зеркалом, в котором их фигуры отражались в скошенной перспективе. Барон де Беникарлес, рассеянный, погруженный в свои мысли, ответил им, церемонно сняв шляпу. Образ старухи с руками-щупальцами под мантильей опять мелькнул перед ним и снова исчез, оставив в памяти отзвук его имени, голос, который его звал. Он машинально улыбнулся двум фигурам, поджидавшим его под ослепительной люстрой. Обмениваясь светскими любезностями, он поднялся по лестнице, сопровождаемый послами Чили и Бразилии. Картаво пробормотал в нос с протокольным изяществом:

— Полагаю, мы первые?

Со смутным беспокойством оглядел себя: не завернулась ли штанина. Он все еще чувствовал боль от укола морфия… Ослабла одна подвязка. Беда!.. Нелепо, что у бразильского посланника желтые перчатки дона Селеса!

Декан дипломатического корпуса — сэр Джон Г. Скотт, министр всемилостивейшего британского величества — выражал свои пуританские сомнения на бедном французском языке, уснащенном характерным английским придыханием. Росточку он был небольшого, коренастенький, с брюшком бонвивана и крупной лысиной умудренного жизнью старца. Лицо его румянилось невинностью, а синева все еще детских, но-утреннему широко распахнутых глаз прорезывалась искоркой коварства и подозрительности.

— Англия уж е выразила в ряде заявлений свое неодобрение по поводу несоблюдения элементарных законов войны. Англия не может оставаться безучастной к расстрелу военнопленных в нарушение норм и соглашений, принятых всеми цивилизованными народами.

Представители латиноамериканской дипломатии одобрительным гулом заполняли паузы, образовывавшиеся в момент, когда досточтимый сэр Джон Г. Скотт отхлебывал из стакана очередной глоток бренди с содовой. Испанский посланник, увлекшись сентиментальным флиртом, не спускал глаз с посланника Эквадора доктора Анибала Ронкали, креола, наэлектризованного, черноволосого, с горящим взором, изящно сложенного, исполненного неги и трепетности китайской тени. Немецкий посланник фон Эструг никак не мог дошептать какое-то неимоверной длины немецкое слово на ухо австрийскому посланнику графу Крисни. Представитель Франции с притворным вниманием вслушивался, поблескивая моноклем, прикрывавшим половину лица. Вытерев губы, досточтимый сэр Джон продолжал:

— Христианское чувство человеческой солидарности побуждает нас испить из одной общей чаши, побуждает нас объединиться и потребовать от здешнего правительства соблюдения международного законодательства, касающегося сохранения жизни и порядка обмена пленными. Вне всякого сомнения, правительство этой республики не может остаться глухим к совместному представлению дипломатического корпуса. Представитель Англии набросал в общих чертах совместную позицию, но, конечно, чрезвычайно важно было бы услышать теперь конкретные мнения членов дипломатического корпуса. Господа министры, вот для этого я и пригласил вас сюда. Приношу вам свои глубочайшие извинения за беспокойство, но долг декана вынудил меня решиться на этот шаг.

Латиноамериканская дипломатия продолжала одобрительно гудеть и приносить поздравления представителю его всемилостивейшего британского величества. Бразильский посланник, коротышка, лицом походивший на азиатского мандарина или бонзу, взял слово, чтобы ответить сэру Джону Г. Скотту. Он жестикулировал, взмахивая зажатыми в руке перчатками. Барон де Беникарлес был глубоко возмущен: снующие перед его носом желтые перчатки отвлекали от флирта. Он встал и со светской улыбкой подошел к посланнику Эквадора.

— Перчатки нашего уважаемого бразильского коллеги просто нестерпимо напоминают яичный желток.

Первый секретарь французской миссии, замещавший отсутствующего посланника, пояснил:

— Кто кремовый цвет. Последний крик сент-джемской моды.

Барон де Беникарлес с ироническим удивлением припомнил вдруг дона Селеса. Посланник Эквадора, встав с кресла и встряхивая черного дерева кудрями, напыщенно заговорил. Барон де Беникарлес, большой любитель всех тонкостей протокола глядел на преувеличенную жестикуляцию своего молодого коллеги, слушал водопад метафор. Страдание, смешанное с явной симпатией, отразилось на лице барона. Анибал Ронкали предлагал испано-американским дипломатам собраться под председательством испанского посланника на свое особое, предварительное заседание. По мысли эквадорского посланника, орлятам, расправляющим крылья для героического полета, сперва надлежало собраться возле матери-орлицы. Другие латиноамериканские дипломаты выразили свое согласие одобрительным гулом. Барон до Беникарлес поклонился: он благодарил за честь от имени матери-родины. Сжимая своими руками одалиски темную руку эквадорца, склонив голову набок, со сладенькой улыбкой монашки и хищным взглядом пройдохи барон жеманно заметил:

— Дорогой коллега, соглашаюсь при условии, что секретарем будете вы!

Анибал Ронкали почувствовал живейшее желание высвободить свою руку из цепких пальцев испанского посланника. Он испытывал гадливость, смешанную даже с некоторым страхом, пережитым еще в ранней юности. Вспомнилась разрумяненная старуха, которая подзывала его из-за угла, когда он шел в лицей. Страшная старуха, настырная, как грамматическое правило! А дипломатическая развалина и не думала выпускать руку и, казалось, даже собиралась похоронить ее на своей груди. Барон говорил с аффектированным увлечением. В глазах его читался циничный призыв. Эквадорский посланник сделал усилие и высвободил руку.

— Извините, господин министр. Я должен поблагодарить английского посланника.

Барон де Беникарлес подтянулся и, вставив монокль, сказал:

— Я жду ответа, дорогой коллега.

Анибал Ронкали поспешил в знак согласии тряхнуть черными своими кудрями и быстро удалился со странным чувством беспокойства, словно слыша за спиной сюсюканье той раскрашенной старухи, что подстерегала его на пути в лицей. Он присоединился к кружку, где благостный полномочный представитель Великобритании с улыбкой принимал поздравления своих коллег. Барон, до боли затянутый в корсет, высоко неся голову, покачивая бедрами, подошел к послу Соединенных Штатов. Ажиотаж, который царил в группе, воскурявшей фимиам британскому дипломату, привлек внимание внушительного фон Эструга, представителя германской империи. За ним, как тень, последовал шафрановолицый граф Крисни, представитель Австро-Венгерской империи. Доверительно заговорил янки:

— Досточтимый сэр Джон Скотт красноречиво выразил гуманные чувства всего дипломатического корпуса. Все ото сущая правда. Но разве может быть оправдано вмешательство, даже в порядке совета, во внутренние дела данной республики? Конечно, республика переживает сегодня революционное потрясение, и потому понятны неизбежные, к сожалению, репрессии. Верно, что мы являемся свидетелями казней, слышим винтовочные залпы, затыкаем уши, закрываем глаза, подаем советы… Господа, не слишком ли мы сентиментальны? Правительство генерала Бандераса, сознавая свою ответственность и достаточно трезво оценивая обстановку, признает необходимым действовать со всевозможной строгостью. Разве в подобных обстоятельствах дипломатический корпус имеет право вмешиваться в его компетенцию?