С помощью Бельтрана Хайме раздобыл кое-какую мебель и устроил себе кабинет в том самом роскошном салоне первого этажа, где были застекленный балкон, камин и артесон на потолке, столь богато расписанном по воле какого-то щедрого буржуа с аристократическими замашками.
Стояли первые осенние дни. В доме было очень холодно. Двери и окна плотно не закрывались, всюду гуляли сквозняки. Свой мраморный камин Тьерри топил обломками балок и досками, которые Бельтран по дешевке покупал там, где сносили дома; то же топливо шло и на кухню. Доски со сломов были неровные, утыканные толстыми гвоздями, покрытые известкой и краской. Нередко они оказывались чересчур длинными для камина, их приходилось ставить стоймя, но и тогда они упрямо высовывались наружу. Все это казалось Тьерри символом его удивительной житейской неустроенности.
Вскоре переселенцы привыкли к дому. Правда, новая жизнь кое в чем не устраивала Тьерри: Сильвестра далеко не всегда готовила вкусно, еда часто подавалась не вовремя.
Однако Хайме умиляла эта неожиданно возникшая семья и его главенство в ней.
Сильвестра выказывала Тьерри большое почтение, как бывшему сеньору, и обо всем с ним советовалась. Подобные знаки внимания, порою преувеличенные, порою сердечные, нравились ему полной своей непохожестью на ультрасовременную, доведенную до автоматизма жизнь в Соединенных Штатах. Радовали Тьерри и дети Сильвестры. Старший из них, Маноло, или Манолин, был смышленый мальчик, любивший шататься по улицам. Второй, Бельтран, казался куда более серьезным и степенным. Третья, шестилетняя девочка, забавляла Хайме своей детской болтовней. Ее звали Сильвией. Мать считала собственное имя весьма неблагозвучным: однако дочь она назвала почти таким же именем, хотя и несколько облагороженным.
Тринадцатилетний Маноло уже бросил школу и рыскал, как и отец, по окраинам города. Однажды оп привел Тьерри очень красивую собаку породы ньюфаундленд и вместе с ней другую, чуть поменьше. Когда Хайме писал или читал, псы обыкновенно лежали у камина. Тьерри увлекался тогда современными и классическими кастильскими писателями, делая для себя кучу выписок и заметок. Любимыми его писателями были Гонсало де Берсео{221} и протопресвитер Итский.{222} Он восхищался также произведениями Луиса де Леона,{223} Сан Хуана де ла Крус,{224} плутовскими романами{225} и драмами Кальдерона.{226}
XV
Бельтран-фонарщик быстро свел знакомство с соседями и местными бродягами, обосновавшимися в этом похожем на деревню квартале, расположенном на обнесенном столбами прямоугольном пустыре с домом посередине.
— Это Франсиско, ломовой извозчик, — говорил Бельтран. — Вон тот — Доминго из кузницы, а там живет сеньора Игнасиа, служанка.
Знал он также весь сброд, обитавший в доме со смоковницей; среди этих людей были склейщики посуды, странники, цыгане, воры, бродяги, карманники. Наиболее выдающуюся личность одни звали Клоуном, другие — Капитаном. Он считался у них как бы за главного. Бельтран приписывал этому человеку несколько крупных ограблений, совершенных им при участии других преступников — Горбуна, Тореро, или Малыша-тореро, Моряка и Пижона. Ходили также слухи, что не так давно он и один из его закадычных дружков, надев маски, похитили какого-то богатого старика.
Клоун был храбрец и задира, удалой, словно разбойник из романтической драмы. Высокий, сильный, рыжий, с загорелым лицом, большим носом, толстыми влажными губами, седыми усами и живым, хитрым, проницательным и насмешливым взглядом, он ходил вразвалку, как моряк на палубе. Движения его с виду казались расслабленными и вялыми. Он носил старую шляпу с загнутыми на лоб полями. Судя по прозвищу, Клоун был когда-то бродячим циркачом. Детство его прошло в балагане акробатов в парке Эра-дель-Мико, раскинувшемся со своими качелями и каруселями на холме Чамбери и прежде называвшемся Камио-дель-Тио-Мерехе. Клоун, местный старожил, пользовался в свое время успехом у женщин и даже жил за их счет. Теперь он был уже седоусым мужчиной зрелых лет, но все равно водился с молодыми девицами, подвизаясь в роли их учителя и наставника.
Горбун, низкорослый курносый уродец с большой головой, бледным лицом, рыжеватой бородой и мрачным взглядом, производил отталкивающее впечатление; по словам Бельтрана, этот злонамеренный субъект был необычайно хитер в воровских делах. Для своего положения Горбун казался слишком грамотным и образованным: ему нравилось читать газеты и прочие печатные творения, попадавшие ему в руки. Природа наделила его изобретательностью и язвительной насмешливостью.
Однажды в квартале была облава. Задержав Горбуна, полицейский спросил:
— А ты, Горб, откуда взялся?
— Вы что, не видите? — ехидно отозвался уродец. — Откуда же ему взяться, как не из спины.
Моряк был родом из Леванта;{227} Пижон, считавшийся отъявленным пройдохой, одевался с элегантностью щеголя с городских окраин. В закоулках дома со смоковницей нашли себе приют и другие уголовники: Курносый, Блондин, Кум, некий цыган, которого звали Филимича, но все они, как утверждал Бельтран, были только шпаной, шантрапой, иначе говоря, мелкими воришками.
В этом наполовину развалившемся доме жили и другие странные, обделенные судьбой люди. Одного из них звали «Священник», потому что он едва не получил сан. Священник отказался от духовной карьеры ради женщины. Он стал чиновником, попался на мошенничестве, угодил в тюрьму и, выйдя на свободу, по-прежнему остался не в ладах с уголовным кодексом. Потом его разбил паралич — или паралич, в произношении местных жителей, — и он сделался профессиональным нищим, убогим побирушкой. Иногда Священник брал с собой из дома со смоковницей двух-трех грязных, болезненных маленьких оборвышей и шел с ними просить подаяние на паперти, где разыгрывал из себя отца семейства, который впал в крайнюю нищету; так ему удавалось собрать пять-шесть дуро.
Был в этой своеобразной ночлежке еще один обитатель — бродячий музыкант по прозвищу «Выпивоха». Когда-то он играл на кларнете и скрипке в театральных оркестрах, но пристрастился к вину и кончил тем, что стал кларнетистом в труппе бродячих музыкантов. По словам его знакомых, у него было музыкальное дарование и знания, и в свое время он вместе с другом даже написал сарсуэлу, имевшую успех, но пьянство погубило его.
Там же доживали свой век Лоханка, Голубка и Чокнутая, старые проститутки, которые уныло бродили по свалкам и пустырям. Жили они, как дикарки: еду готовили прямо на земле, сложив очаг из двух камней, одежду стирали в первой попавшейся луже.
Познакомился Бельтран и с Курносой, еще одной Venus Cytherea[58],{228} таскавшейся по свалкам. Высохшая дряблая кожа желто-воскового цвета делала ее прямо-таки живой копией той старухи, в виде которой художники изображают Смерть. Эта полу-нищенка-полу-воровка, напоминавшая лицом Мари Барболу с картины Веласкеса «Менины»,{229} одно время сожительствовала с калекой, который взывал на улицах к состраданию прохожих, выставляя напоказ парализованные ногу и руку. Когда Курносая напивалась, что случалось довольно часто, она ругалась и голосила, а мальчишки швыряли в нее камнями. Умерла Курносая ночью в пещере, вырытой в песке.
Однажды Бельтран рассказал Тьерри о своем столкновении с двумя уголовниками, дружками Клоуна.
