— Ну, чего тебе еще надо? — говорила она ему. — Ведь денег у тебя уже достаточно. Зачем же снова рисковать?

— Я не рискую, — отвечал Мартин.

Но он говорил неправду — он был наделен честолюбием, любовью к опасности и слепой верой в свою звезду. Оседлая жизнь его томила.

Мартин и Баутиста оставляли своих жен в одиночестве и отправлялись в Испанию. В год свадьбы Каталина родила сына, которого нарекли Хосе Мигелем, — Мартин не забыл о наказе старого Тельягорри.

С провозглашением в Испании монархии лагерь карлистов стал таять.^{175}

Битва при Дакаре, глупейшим образом проигранная правительственными войсками в присутствии нового короля, несколько приободрила карлистов, но, несмотря на эту победу и на захваченные трофеи, дела дона Карлоса шли все хуже и хуже.

Битва при Дакаре всего лишь обогатила солдатский репертуар куплетом, который, казалось, был написан не столько для солдат, сколько для женского хора в оперетке, и звучал так:

Слушая эту песню, трудно было не вспомнить о хористках, сладострастно покачивающих бедрами.

Среди карлистов уже начали поговаривать об измене. После неудачи с осадой Ируна и отступления дона Карлоса наваррские и баскские священники усомнились в победе дела претендента. А после провозглашения в Сагунто монархии неверие проникло повсюду.

— Они родственники и столкуются между собой, — говорили о доне Карлосе и новом короле^{176} те, кто утратил веру, а имя им было — легион.

Иные, слышавшие раньше, что у дона Карлоса есть брат по имени Альфонс, думали, что королем провозгласили этого самого дона Альфонса.

Городские честолюбцы видели, что все имущие классы склоняются к признанию либеральной монархии. Генералы-альфонсисты,^{177} приумножив свои состояния и добившись всех возможных чинов и постов, решили, что глупо продолжать войну дальше: они задушили республику, и республика эта, конечно, заслуживала смерти из-за своей глупости; новое правительство рассматривает их как победителей, умиротворителей и героев. Чего же им еще желать!

Лагерь карлистов начал распадаться. На дорогах стало спокойно. Карлизм держался лишь силой инерции, вяло обороняясь от еще более вялых атак противника. Единственное оружие, которым обе стороны бряцали взаправду, было золото.

Видя, что по дорогам можно проехать беспрепятственно, Мартин одним зимним утром запряг свой маленький экипаж и отправился в Урбию.

Все форты хранили молчание, немыми были окопы карлистов — ни одного выстрела, ни облачка дыма. Поле под хмурым, свинцовым небом было покрыто белым саваном снега.

Вблизи Урбии, по обе стороны дороги, виднелись разрушенные усадьбы, заткнутые соломой окна, деревья с обломанными ветками и всюду — окопы и брустверы.

Мартин въехал в Урбию. Дом Каталины имел жалкий вид: крыша пробита снарядами, двери и окна заколочены; в заброшенном саду сирень словно выставляла напоказ свои изуродованные ветви, а самая большая ветка одной из прекрасных лип была сломана и опустилась до земли. Куст вьющихся роз, прежде такой пышный и красивый, совсем засох.

Мартин пошел вверх по улице, чтобы взглянуть на дом, в котором родился. Школа была заперта; за пыльными стеклами виднелись развешанные на стенах карты и таблицы с большими буквами. Возле лачуги Салакаина стояли два столба, соединенные перекладиной, на ней висел колокол.

— Для чего это? — спросил Мартин у нищего, который ходил от одной двери к другой.

— Сторожевой колокол. Как, бывало, заметят дым от пушечных выстрелов, так сразу и зазвонят, чтобы предупредить народ.

Мартин вошел в жилище Салакаинов. Крыши у дома не было, она сохранилась только над одним углом кухни. В этом укрытии, среди щебня и мусора сидел мужчина и писал что-то, а возле пего возился с кастрюлями мальчишка.

— Кто здесь живет? — спросил Мартин.

— Здесь живу я, — ответил голос.

Мартин остолбенел: это был Иностранец. Они обменялись сердечным рукопожатием.

— Ну и шум же вы подняли в Эстелье! — сказал Иностранец. — Великолепная проделка! Как вам удалось убежать?

Мартин рассказал историю своего побега, а журналист записывал.

— Из этого получится прекрасная статья, — заметил он.

Потом они заговорили о войне.

— Несчастная страна! — сказал Иностранец. — Сколько жестокости! Сколько нелепого! Вы помните бедного д’Оссонвилля, с которым мы познакомились в Эстелье?

— Да.

— Расстреляли. А Ласалу Трубу и Прашку — из тех, кто гнались за нами возле Эрнани?

— Помню.

— Эти двое спасли своего командира Монсеррата от смерти. И знаете, кто их расстрелял?

— Разве их расстреляли?

— Да, тот же самый Монсеррат, в Ормайстеги.

— Вот горемыки.

— А этот, другой, его звали Анчуса, из отряда Падре, вы его тоже должны знать…

— Да, я его знал.

— Его Лисаррага приказал расстрелять. А Мыловара, заместителя Падре…

— Тоже расстреляли?

— Да. А ведь только благодаря Мыловару Падре одержал свою единственную победу — в Усурбиле, его отряд оборонял там от либералов одну часовню; но Падре завидовал Мыловару и к тому же думал, что тот собирается ему изменить, вот и отдал приказ расстрелять его.

— Если так будет продолжаться и дальше, тут никого в живых не останется.

— К счастью, уже начался разгром карлистов, — ответил Иностранец. — А зачем вы сюда приехали?

Мартин объяснил, что он из Урбии, так же как и его жена, и рассказал обо всем, что с ним приключилось с того дня, когда он потерял Иностранца из виду. Они пообедали вместе, а вечером распрощались.

— Я верю, что мы еще встретимся, — сказал Иностранец.

— Кто его знает? Вполне возможно.

В самую пору снегопадов один отважный генерал, прибывший очень издалека, возымел желание отрезать войска карлистов от Пиренеев и выступил из Памплоны в направлении Элисондо, однако, увидев, что возвышенность Велате укреплена и обороняется карлистами, отошел к Эуги, а затем стал пробираться лесами, по ужасным тропам, к перевалу Олаберри, что вблизи границы, и так как солдаты его заблудились в лесу, то он добрался с ними в долину Эль-Бастан только через два дня и три ночи.

Генерал проявил великую неосмотрительность, по ему повезло, ибо, если бы метель, которая разыгралась на следующий день после того, как его войско прибыло в Элисондо, началась раньше, половина солдат осталась бы под снегом. Генерал попросил провианта у Франции и благодаря помощи страны-соседки смог накормить своих людей и оборудовать для них лагерь.

Мартин и Баутиста были связаны с одним торговым домом в Байонне и с его товарами отправились на своих двуколках в Испанию, в Аньоа. Аньоа расположен приблизительно в километре от того места на границе, где находится испанский таможенный пост Данчаринеа. В тот день в Аньоа стеклось довольно много народу с французской границы. Дорога была забита двуколками, повозками и омнибусами, которые везли для войска в долину Эль-Бастан обувь, мешки с хлебом, ящики с галетами из Бордо, паклю для тюфяков, бочки с вином и водкой. Кроме обоза с предназначенными для войска грузами, на этой покрытой непроходимой грязью дороге застряли еще и повозки байоннских торговцев, заваленные всяким товаром, который байоннцы везли, думая выгодно распродать в розницу. А возле моста через речушку Угарону толпились маркитанты с корзинами, флягами и разным другим добром.