И, прежде чем уйти, выбрал из кучи банок одну, пока на них ещё не набросились жоры. Тщательно обтерев её о газонную траву и сырую землю, я добился вполне нейтрального запаха и сунул консервы во внутренний карман куртки. Не засыпать же теперь голодным.
Всё, пора валить. На шум скоро налетят ещё... Но до рассвета они меня здесь искать не начнут. Даже отмороженные шмели предпочитают по ночам сидеть взаперти в своих гнёздах. С ночными жорами шутки плохи... Даже мои.
Хнычущий пацан с разрезанными щеками должен был заметить, как я ухожу в сторону МКАДа. Значит, как только зайду за угол, вернусь дворами в противоположном направлении. И заночую на крыше какой-нибудь высотки на Дубравной. Дома возле метро были обысканы в первую очередь. И вряд ли туда сейчас полезет кто-то случайный. Да и вообще, с тех пор как ночные жоры полезли наружу, мало кто предпочитает ночевать возле метро. А утром пусть эти ублюдки ищут меня в стороне кольцевой трассы хоть до посинения.
К вечеру во дворах уже никого не встретишь, кроме случайных одиноких жор. Все выжившие спешат в укрытие, как только солнце начинает скрываться за горизонтом. Да и встречные одиночки слишком хорошо знают, как выглядит моя улыбчивая маска. И чем грозит встреча с ней. Даже если заметят раньше, чем я их — всегда предпочитают затихариться. А группы, подобные той, что стали жертвами моей сегодняшней охоты, обычно ведут себя слишком шумно. В мёртвом городе, где больше не работает ни одна машина, их всегда слышно издалека.
В выбранном подъезде было тихо и пахло сыростью. Ну, вперёд. Всего двадцать четыре этажа — и я смогу насладиться скромным рыбным ужином с видом на летний закат.
Одышка началась в районе пятнадцатого этажа. Слишком мало ел в последнее время... Пыхтеть начал, как паровоз... Собственных шагов не слышу... Надо передохнуть...
Опустившись на ступеньки, я перевёл дух. Но пыхтение не стихло. Более того, из-за приоткрытой двери ближайшего тамбура послышалась какая-то возня и сдавленные стоны. Я слишком хорошо знал, при каких обстоятельствах девчонки вот так напряжённо кряхтят и скулят...
Вскочив, я вытащил нож, прокрался за дверь и шагнул в открытую квартиру, из которой долетали эти звуки.
Но нет. Картины очередного изнасилования я там не увидел. Хотя эти звуки действительно издавала какая-то лохматая девчонка. Она судорожно трепыхалась в самом центре большой гостиной — в петле из кожаного ремня, закреплённого под люстрой.
Подскочив, я обхватил её одной рукой за трясущиеся ноги и приподнял. Дотянувшись до ремня ножом, быстро перепилил его и опустил скулящую девчонку на ковёр.
Ослабев, кожаная петля соскользнула с её посиневшей шеи. Девчонка рефлекторно сделала глубокий хриплый вдох и, согнувшись пополам, закашлялась, лёжа на боку.
— Кто это сделал? Они ещё тут? — Я дотронулся до её плеча и оглянулся, пытаясь разглядеть,что происходит в соседних комнатах.
Но тут же получил от неё звонкую оплеуху.
— Какого хрена?! Не трогай ме... — Подавившись, она снова закашлялась и отползла к батарее, прошипев уже немного потише, но всё так же злобно. — Даже сдохнуть нормально не дадут, суки...
Продолжая часто и хрипло дышать, девчонка вытерла выступившие слёзы и присмотрелась ко мне сквозь упавшие на лицо чёрные волосы:
— Ты... Ты из этих что ли? Из позёров, которые под Шутника косят?
Я убрал нож за спину и покачал головой:
— Нет, что ты. Мне мама не разрешает.
Прислушавшись к голосу из-под маски, брюнетка подозрительно сощурилась:
— Да ладно... — Прочистив горло, девчонка сплюнула мне под ноги. — Видела я таких дебилов... Нарисуют себе на марле такой же рот лесенкой и думают, что их все тоже ссать будут, как Шутника... Пока на шмелей не нарвутся...
— Ну... Сегодня я нарвался на семерых. — Прежде чем подняться с пола, я присмотрелся к носку ботинка и стёр с него засохшую кровь. — Пятеро из этих полосатых больше не жужжат. А двое так вообще — теперь всегда улыбаются.
Девчонка тоже покосилась на ботинок и вновь подняла взгляд. Потирая шею, она присмотрелась к арбалету, торчащему из-за плеча, и медленно проговорила охрипшим, но приятным голосом:
— Чё... Хочешь сказать, что ты прям в натуре... Шутник?
Я склонил голову набок и пару секунд молча скалился на неё своей нарисованной улыбкой от уха до уха. Больно надо мне тебя убеждать, суицидница малолетняя...
— Ну и иди тогда куда шёл, Шутник! — Неожиданно резко рявкнула хмурая брюнетка и угрюмо вытерла аккуратный носик рукавом олимпийки. — Нефига было мне мешать! Я тебя ни о чём не просила!
Я присмотрелся к юной самоубийце. Волосы хоть и спутанные, но более-менее чистые. Одежда тоже новая — и спортивная куртка и джинсы. Даже боты не особо пыльные. Сейчас не проблема менять шмотки хоть каждую неделю. Стирать без водопровода сложно, а магазины с тряпками до сих пор полные. Но опустившиеся личности не заморачиваются даже этим.
Покрасневшие от слёз тёмно-зелёные глаза смотрят ясно и уверенно. Нет той обречённости и мутной поволоки, как у тех, кто уже устал от полуголодного существования и не видит ни малейшего просвета в своём будущем. Как у тех, для кого жизнь превратилась в медленный суицид. Плотно сжатые губы и упрямо выпяченный узкий подбородок говорят, скорее, о твёрдости характера. Или наглости.
— Ты вроде не похожа на тех, кто с голодухи и депрессухи в петлю лезет... — Я подтолкнул к ней разрезанный ремень. — В твоём случае, кстати, лучше с крыши спрыгнуть. Ты слишком лёгкая для виселицы.
— Высоты боюсь. — Буркнула брюнетка в ответ.
— Чё ж такое случилось-то?
— Вот это всё случилось! — Выпалила девчонка, вскинув руки, словно указывая на мир вокруг. — Чё, не видишь что ли под своей тряпкой?
— И ты только сейчас решила, что тебе это всё-таки не вполне по душе?
— Да пошёл ты... Шутник, вот в натуре... Не смешно! — Всхлипнув, она поджала колени и, уткнувшись лицом в рукав, мелко затряслась от немого плача.
Нет. Если я сейчас уйду, то почти ничем не буду отличаться от этих зверёнышей с полосатыми повязкам. Но и успокаивать её, как малое дитя — тоже не дело. Только ещё сильнее обозлится. Это я хорошо знал на практике.
Шагнув ближе, я присел перед ней на корточки.
— Ладно. Знаешь, если бы не одно незаконченное дело, то я бы и сам, наверное, о таком варианте подумал... Давай так. Если мне понравится твоя история, то я тебе даже помогу. У меня есть пистолет. Это быстрее и надёжнее, чем петля или высота. Как тебя зовут?
Из-под спутанной чёлки выглянул один зелёный глаз, немного припухший от слёз:
— Кира. — Шмыгнув, девчонка мотнула намокшей чёлкой в сторону соседней комнаты и снова спрятала взгляд. — Вон там, в комнате моя история лежит...
Я быстро поднялся и заглянул в указанный дверной проём.
На полу спальни, спиной к входу, в луже крови валялся какой-то лохматый парень. Тоже в чистой и новой одежде. Хотя сейчас она наполовину пропиталась густеющей кровью. Судя по её количеству, у него вскрыто горло. Осмотрев комнату, я заметил подтверждение этой версии — за кроватью валялся перемазанный кровью небольшой восточный меч. Катана что ли? Не особо хорошо в них разбираюсь.
— Это ты его так?
— Я.
— Нахулиганил?
— Он... — Плечи девчонки снова затряслись от судорожных всхлипываний. — Он... Жорой стал...
— Твой друг? — Я, наконец-то, сложил два и два.
— Угу...
Что ж... Я уже успел увидеть несколько молодых жор раньше. Похоже, что эта участь рано или поздно ждала всех, кто всё-таки доживал до восемнадцатого дня рождения. И это мне теперь многое объясняло.
— А тебе сколько лет?
— Скоро восемнадцать... — Кира подняла заплаканный взгляд. — И я... И я не хочу тоже вот так... Вот так же сдуреть. И ходить по улицам...
— Да... Я бы тоже не хотел. Это должно быть очень скучно.
Брюнетка продолжала внимательно смотреть на моё нарисованное лицо, словно пытаясь определить, улыбаюсь ли я на самом деле под этой жуткой мордой или говорю серьёзно. Что ж... Это как раз одна из причин, по которой я никогда не снимаю её на людях. Я не умею скрывать свои эмоции. А маска справляется с этим просто безупречно, всегда демонстрируя моим собеседникам лишь жуткую улыбку, наспех нарисованную поверх светло-серой ткани.
