Судя по его смягчившемуся тону, я всё-таки смог немного расположить его к себе. Но доверять больше он пока не стал. Теперь применим лесть:

— Слушай, а эта дура там сзади — она вообще стреляет? Я охренел, когда такое увидел. Ты ж с таким арсеналом даже этих центровых порвёшь как тузик грелку. Я уж о Воване с его шпаной вообще молчу. Много у вас таких?

Я не видел его лица, но по дёрнувшейся щеке понял, что попал в цель. Его амбиции точно шли далеко.

— Стреляет… Пять тачек навылет прошивает или сносит. Больше мы не проверяли. — Я всё время забывал, что имею дело с детьми. С самыми жестокими, хитрыми и изворотливыми, но всё же детьми. А таким как он, если не похвастался — день зря. Да ещё и в окружении корешей. Понятием военной тайны здесь ещё и не пахло.

— Офигеть! — Я постарался подлить масла в огонь его гордости и спровоцировать на технические подробности. — Она ж ещё и очередями лупит, да? Какой там калибр?

— Двадцать третий. Почти полсотни выстрелов в секунду.

— Ни хера себе! Это ж патронов не напасёшься! Там ещё и один снаряд, наверное, полкило весит!

— Триста грамм примерно, смотря какой вид. Думаем сверху короб поставить, чтобы секунд на двадцать хватало хотя бы. — Он стал общаться гораздо азартнее и даже опять развернулся — не лениво, одной головой, а всем телом. Вот откуда у тебя такая кличка. Явно фанатеет по этой части.

— А кто ж у вас такой гений, что смог её на эти шасси переставить? Её ж руками не удержишь ни на каком станке, как присобачили? — Я уже знал ответ заранее.

— У меня батя механиком-оружейником служил на базе, я всё про эти пушки знаю. — С командира «лётчиков» даже почти сошла былая бледность, подсев на любимую тему он прямо-таки разрумянился. — Сняли весь блок, вместе с кишками и проводами. И наварили на рельсы в кузове. Поворачивает теперь только вместе с машиной. Но спуск работает. Дольше месяца возились…

Так вот чего они тебя слушаются… И теперь я понял, что оружие в таком состоянии у вас только одно. Или?

— Ну ты мастер, Механ! — Да, сволочь бледная, щас я стану твоим дружком, хочешь ты этого или нет. — И ещё, наверное, есть? Чё ты до сих пор весь Энгельс под себя не подмял?

— А я и подмял… Даже с одной. «Гошу» все сразу ссут. — Он говорил с полуприкрытыми глазами, наслаждаясь своей минутой славы. — Как только увидят.

— Гошу?

— ГШ-23.

— А… Ну Вован-то, наверное так не думает. — Попытался я немножко уколоть возгордившегося командира. Чтобы не пережать с комплиментами.

— А!.. — Он махнул рукой. — Просто не хочу с этой мелюзгой возиться. Он там этим детским садом командует у себя в промзоне. Думает, что охуеть какой крутой босс. Босс-хуесос…

Водитель и стрелки́ по сторонам от меня с готовностью заржали. Подождав, пока публика достаточно насладится его остроумием, Механ продолжил:

— Удобно. Сам-то он жрёт как не в себя. Жоре не угнаться. — Бойцы снова хохотнули. — Но мелюзгу свою на голодном пайке держит, экономит. А они в итоге для нас угли из костра голыми руками таскать готовы. Бунтовала как-то раз парочка. Революцию, блядь, устроить хотели. Отнять и поделить. Пиздюшня ебаная… Так все сразу и разбежались — как только мы с парнями подъехали. Кроме этих двух пионеров. Я не пожалел потом керосина. Мы их к пропеллерам привязали и раскрутили. Даже прогреться толком не успело — а у них уже бошки поотрывало. Только сначала изо всех дыр кровь пошла — из носа, ушей, глаз, жопы… Крутятся, орут чуть ли не громче движков! Ништяк было, да пацаны? Надо кого-нить ещё так покатать на самолётике…

Пацаны снова заржали и дружно замахали гривами. А Механ испытующе вперился в меня весёлым взглядом воспалённых глаз. Такой взгляд мне тоже хорошо знаком. Это мой собственный взгляд. Взгляд клинического психопата. Взгляд существа, патологически неспособного на сочувствие и эмпатию. В борьбе за место на верхушке таким ничего не мешает, кроме излишней самоуверенности.

А своих прямых конкурентов я ненавидел ещё больше, чем обычных людей. И сейчас он, кажется, всё-таки сумел прочесть это на моём лице. И резко перестал улыбаться.

Шмыгнув и отвернувшись, командир проговорил после небольшой паузы:

— Так что смотри, не разочаруй, упырь. А то тоже покатаем…

Что ж… Если они фактически собираются меня просто отпустить, чтобы я нашёл путь к кадетам через больничный комплекс — это не самый плохой расклад. Возвращаться к ним с развед-данными я не собираюсь. А вот что рассказать Киту об их осаде — я уже знаю. Глядишь, вместе что-нибудь придумаем, как нам с ними всеми справиться. Представляю, как обрадуется Алина, когда снова меня увидит… Хм… Что-то как-то пульс вырос… Наверное, всё ещё последствия обезвоживания.

Но вот что ждёт меня сейчас на территории больницы, переделанной в разгар эпидемии под максимальный приём пострадавших от прошлых штаммов вируса… В памяти пронеслись события нашей ночной поездки. Плотоядные красноглазики, обезьяноподобные хрюкающие прыгуны… И этот гигантский комок плоти, чуть было не ставший моей могилой. Почему же он всё-таки издох…

Пока я размышлял о предстоящем ночном путешествии по мёртвой клинике, мы проехали мост и быстро достигли улицы Чернышевского — ведущей вдоль берега прямо к больнице. Это её дети называли Чернышами. И на ней, видимо базируются бойцы центровых, перекрывая кадетам доступ к воде. Наверное, Кит успел доставить припасы из бомбоубежищ по тоннелям, раз не подаёт центровым признаков слабости. Но дети подземелья тогда тоже теперь вместе со всеми в осаде…

Колонна затормозила на пересечении Чернышевского и Провиантской — у юго-восточного угла комплекса больничных зданий.

— Ну чё… В добрый путь упырь. — Механ достал из бардачка фонарик, повернулся и протянул его мне. — Держи. Ждём здесь обратно до рассвета. Если не вернёшься… Ну стало быть пути тут нет, придётся тратить патроны, стену ломать… А пытаться сбежать не советую. На Чернышах, снизу, тебя Перец выстегнет. На севере — мы. Так что… Гоу вест, ёпта!

Он сухо засмеялся и вылез из машины. Автоматчики рядом со мной тоже выпрыгнули наружу и выпихнули меня следом.

— Оружия вы мне, конечно, не дадите…

— А зачем тебе? Ты ж супергерой. Да ещё и шмалять там начнёшь, охрану с востока насторожишь… Вон у тебя какое ковыряло понтовое. — Командир показал на косу, которую я достал с крыши. — Вот с ним и пиздуй, Чёрный жора… Блядь…

Вывеска на дверях углового корпуса подсказывала, что мы находимся у входа в хирургию. В него я и вошёл.

В приёмном отделении и в коридоре, ведущем через весь корпус дальше на запад, не было ничего примечательного. Перевёрнутая мебель, разбросанные, никому не нужные карточки и бумаги, пустые каталки. Заглянув в пару ответвлений, я тоже не заметил ничего интересного — пустые койки, разбитые мониторы и лампы. Грязь, пыль, рухлядь.

Свернув в конце коридора направо, я высветил двустворчатую дверь пожарного выхода. Наполовину распахнутую. Здесь можно было выйти в больничный двор и снова двигаться на запад, уже снаружи — вплоть до инфекционного отделения.

На улице меня встретила знакомая оглушительная тишина мёртвого города. На берегу плескалась вода, у лесопарка шумели деревья. Ещё недавно тишину разбавляли урчащие двигатели машин у входа. А теперь ничего из этого не было слышно. Только тысячи молчаливых звёзд над головой, луч фонаря, костлявые тени неподвижных деревьев и мёртвые корпуса вокруг. Во дворе, окружённом зданиями, ветра не было.

«Морг» — высветил луч табличку на ближайшем к хирургии корпусе. К счастью, мне совсем в другую сторону. Сюда я всегда успею.

В другой стороне двора тишину очень скоро начали нарушать отдалённые шорохи, вздохи и хрипы. Я приближался к онкодиспансеру. И, осторожно подойдя поближе, начал замечать первых живых. Ну как живых… Живущих. И перехватил косу поудобнее.

Жоры, медленно переставляя ноги, словно патрулировали пространство перед раковым корпусом. Плотной толпы здесь не было. Не было и сбитых групп. Одинокие жертвы вируса медленно шагали из стороны в сторону от стены до стены и обратно. Иногда останавливаясь и поднимая голову на звёзды, будто бы любуясь. Но вскоре снова упирали взгляд в землю и шагали дальше с хриплыми вздохами и сиплыми выдохами.