— Слава Всевышним, привал, — простонал пернатый, он, наверное, за всю жизнь столько не летал.

Да, Паля злобствовала во всю. Мы все теперь на сборище зомби особо разложившегося типа походили. Ласк весь чумазый и мокрый от напряжения, Ван весь в синяках и подранной одежде, Паля с подрагивающими от частого вскидывания ногами, и я, охрипшая до невнятного сипа, и с распухшими, краснющими глазами. И вся эта красота как попало и где попало валяется на песке. Таких мертвяков даже особо одаренный некромант поднять не сможет. Как не старайся, а сейчас мы были способны только упокоиться с миром. И тут что-то меня дернуло, и я захрипела из последних сил.

Звали сваху на смотрины,

В домик миленький из глины.

Там девицу хоть куда,

Чтоб сосватала она.

Сваха в двери заглянула,

Чем-то вкусным потянуло.

Та на запах побежала,

И невесту увидала.

На окне сидит девица,

Что захочешь утопиться.

И сам черт прекрасней будет,

Пусть родители осудят.

И к двери тихонько пятясь,

— Будет славный мужем витязь!

Деве сваха обещала,

Не прощаясь, убежала.

Год с того прошел давно,

И забылось все само.

Но слушок один прошел,

Муженек ко дну пошел.

Стала сваха узнавать,

У кого топился зять.

Да у той девицы страшной,

Пятый муж ушел бесстрашно.

— Ну как ты умудрился умереть? Какая сволочь посмела руку на бедную нимфу поднять? — отчаянно вопрошала я пустоту.

— Прости, я от перенапряжения. Само как-то получилось, — виновато залепетал феникс.

— Само!? Тебя и так каждый встречный поперечный прикончить хочет, а ты еще и сам убиваешься! Убью! Буду страдать, но убью, чтоб душу отвести. Своими руками придушу! — просипела невнятно я. Но судя, как побледнела птичка, у меня все на лице было написано.

***

Для идущих в Хрустальный лес наступила ночь семнадцатого дня. Четыре тени неимоверно быстро двигались через заросли пустынного кустарника. Двое из них ехали верхом. Они еще пять дней назад поняли, что сбежавшие выбрали другую дорогу и опережают их. Единственным способом догнать, было вернуться к исходной точке в степях.

Хоть Пустынные степи имели такое название, они отнюдь не были пустынны. На всей территории степей раскинулись холмы, покрытые высоким кустарником, что напоминали лес, и долины, с высокой, сочной травой. Название произошло от того, что в степях нет городов и больших поселений. Фактически это ничейная пустая территория, которую прибрали к рукам всевозможная нечисть и орки.

Чтобы нагнать Дану и ее компанию, всадники и оборотни не сбавляли темпа и двигались даже ночью. Как только альфа взял след и они перестали плутать, запах банши становился все отчетливее.

«Еще чуть-чуть, и я догоню тебя, моя melda[1]. Я слишком долго ждал, naice nya[2]. Теперь я не упущу свой шанс». Голос, что давно звучал в голове всадника, становился все громче и увереннее.

И вот рассветные лучи освещают стоянку трех путешественников. Костер тлеет, угли изредка охватывает оранжевое пламя. Лицо девушки освещено лишь наполовину, а вторая его половина спрятана на груди беловолосого раба. Она плавно качается в объятьях Морфея и не ведает, что легкий холод, приведший к сладостным сновидениям на груди у воина, что стал роднее всех, сломил того, кто так долго старался держаться в тени. Ее тени.

Высокий первородный встал на колени перед спящей девушкой и положил свою ладонь ей на голову. Проведя ею по волосам, щеке и губам, он, наконец, узнал, как шелковисты ее волосы, как нежна кожа и мягки ее губы. Как же он хотел коснуться их своими, но воин, так не кстати лежавший рядом, не давал ему и шанса осуществить желаемое.

— Спи, melda. Im arann ale naice nya, altoga nim gwain, maquet! — и он медленно поднялся, чтобы присесть недалеко от костра и ждать пробуждения. Светлый в душе и темный снаружи, эльф не знал, что тот, кто приласкал у себя на груди драгоценность, был воином, который пришел в себя из-за опасности, исходящей от первородного. Опасности потерять дорогое сердцу. Он слышал слова, что теперь, как вой сирены звучали в его мыслях: «Спи, любимая. Я прощаю тебе свою боль, не причиняй мне новую, прошу!». Воин понял их, он знал их когда-то.

***

Ну почему мне досталась самая мстительная кобыла на свете? Она последние десять дней только и делала, что изводила меня. То ночью одеяло стащит, то сапоги в озеро закинет, а, бывало, посреди ночи Ласкану череп проломит. Бодренькая побудка тогда была у всех. И ничем ее нельзя было ублажить. Копытами она и без дозволения билась в разные стороны, хорошо хоть не в мою. Понимает, что этого я не переживу. Только сейчас я сдалась и пересадила болезного и птичку на вороного. А что? Я не говорила, что это решение повредит мне. А так и волки сыты и овцы целы. В нашем случае даже как-то буквально получается. Паля подо мной даже не брыкается. Просто наслаждается путешествием и перемирием. А ребята, как падали, так и падают. Только после первого же падения, я настояла на том, чтобы Ванька сзади ехал. Если уж разлагать дисциплину, так пусть я от этого хотя бы горло себе не надрываю, а то даже кобыле мои завывания надоели. Вот интересно, как вообще мои песенки теперь каждый слышать может? Или это потому, что Ласк не умирает, а находится в пограничном состоянии. Это объяснило бы, почему я концерты устраиваю на все степи. К нам даже ликаны больше не суются. Я им слух напрочь отбила, они теперь не то что нас, они себя не слышат.

А возможно ли, что Ванюша тоже в пограничном состоянии находится? Вдруг у него та же проблема, что и у пернатого, только другого характера. Может его личности убивают друг друга. И он, как бы, не существует как личность, но существует как разрозненный разум в одном теле. Я даже не заметила, что уже вар пять Малыша разглядываю. Пришлось отвернуться, а то Ласк уже на меня коситься начал.

— Ну что, привал на скорый обед? — меня тут же прожгли голодные, жаждущие еды, три пары глаз, это если коня считать. Палю я, втихаря, сухофруктами подкармливала, хватит с нас боевых действий. Поняли уже, что упрямство наша слабая сторона.

— А зачем так хищно смотреть-то? Подумаешь, завтрак пропустили, — грозные взгляды, — ну и ужин вчера, но ведь обед по расписанию, — попыталась смягчить я. Не вышло.

И вот зачем я надеялась на мирное поглощение пищи. Ведь ни разу мои надежды не оправдались. Они как будто чуют, что я о них вспоминаю, и сразу машут мне ручкой. Мол, не наглей, подруга, мы вообще не твои надежды, так заблудились. Жива и на том спасибо скажи.

А вот что так беспардонно разбило мои надежды, так это неудачное падение (не мое, слава свету). На голову. О камень. С потерей сознания. Не радуйтесь, петь не буду. Это Ванюша в очередной раз земельку головой пропахал и, как говорится, нашла коса на камень! Сошлись, как лед и пламень! А победил…победил воин, то есть вообще третий лишний. Вот так в жизни бывает. Бьешься головой о стену… тьфу ты, камень, а кто-то другой все лавры себе забирает.

— Малыш, ты последнюю личность выбить решил, так я не против, только можно по гуманнее как-то.

— Убивать вообще не гуманно, — раздался спокойный и безэмоциональный голос, — а это мое призвание, как воина. Так что, не упоминай это слово при мне.

Приехали!

— Дам. И что тебе не сидится внутри, там тепло уютно, а здесь дождик скоро пойдет, будет мокро, сыро и противно. Давай ты баиньки пойдешь, а? — не надеясь на успех попросила я.

— Ты бы следила за тем, что вылетает из твоего грязного рта. Может жизнь спасти. Я не твой Малыш, который разве что в попу тебе не дует, я могу только меч туда всадить. Так, чтоб посмотреть, что из этого выйдет.