Эта мимолётная, как взмах крыла бабочки, июньская ночь показалась Кире самой долгой в её жизни.

Она так и не решилась спуститься вниз. А даже если бы и решилась, отбросив страх перед дикими обитателями Дикого леса, – вряд ли смогла осуществить эту сложную операцию, не переломав ноги, в непроглядной темени новолуния. Вряд ли смогла бы отыскать дорогу и не сбиться с неё, если бы захотела продолжить путь, и вряд ли смогла бы уснуть в высокой, мокрой от росы траве под дубом, вздрагивая от шумов и шорохов ночного леса.

Поэтому ничего другого, кроме как куковать на дереве, не оставалось. С каждым часом на выбранной ветке выявлялось всё больше разнообразных сучков и задоринок, о чём со стонами сигнализировали мягкие ткани седалища. Мученица ёрзала, шипела от боли в спине, растирала затёкшие ноги, шарахалась от носящихся в ночи летучих мышей и дрожала от холода.

Самое время было вспомнить о тёплом плаще и узелке с едой. Кира и вспомнила. А когда вспомнила, поняла, что с перепугу бросила их внизу, во время панического бегства на дерево. При мысли о недосягаемом перекусе желудок стиснули голодные спазмы. Принцесса шмыгнула носом – себя было бесконечно жаль. Хотелось даже поплакать. Но слёзы отчего-то не выдаивались. Тогда Кира стиснула зубы и погрузилась в сладостно-кровожадные мечты о мести. Ничего-ничего… Отольются кошке мои непролитые слёзки…

Как только небо посерело настолько, чтобы можно было различить нижние ветки и землю под дубом, изгнанница полезла вниз, с трудом управляя окостеневшими членами. На последнем этапе они всё же её подвели: вместо того, чтобы, элегантно повиснув на руках, спрыгнуть в щекочущую пятки траву, Кира, неудачно оскользнувшись, кулём свалилась вниз, сильно ушибив плечо. Засучив ногами и зашипев от боли, она схватилась за пострадавшую руку. Когда слегка оклемалась, медленно сползла со своего продовольственного запаса, на который угодила при падении с дерева прямым попаданием.

Развязала расплющенный узелок. В сыре и отсыревшем хлебе деловито хлопотали муравьи, воодушевлённые столь знатной находкой.

Кира застонала. Есть хотелось просто нечеловечески - живот урчал и брыкался, требуя подношения: надеюсь, ты не забыла, - напоминал он раздражённо, - что последний приём пищи у нас случился не далее, как во вчерашний обед! Да-да, это была та самая жёсткая свинина с капустой, от которых ты нос своротила, растыка!..

Да помню я, помню! Разорался… С едой всё непросто, ты же видишь. Сейчас хотя бы воды глоток. Да умыться. Да переодеться. Да спать завалиться в нормальную постель. Эх…

Принцесса развернула влажный от росы плащ и накинула его на плечи. Огляделась…

Дорога проходила рядом – дуб стоял от неё в десяти шагах, не более. На дороге мирно сидел Сырник и, пристыжено прижав уши, неуверенно шевелил хвостом. Как-то его встретят после вчерашнего предательства?

- Сукин ты сын… - сказали ему равнодушно. – Сыр будешь?

Не глядя, Кира отломила кусок с муравьями и бросила псу. Тот отскочил испуганно, но тут же привилял к подачке, обнюхал тщательно, презрительно чихнул на неё и снова опустил зад в дорожную пыль.

- Ну и чёрт с тобой…

Странница поднялась, кряхтя, и, потирая ноющую руку, выбралась на дорогу. Она поплелась по ней, убегающей в лесную чащу, без всяких мыслей и тревог. Надо идти – значит, будем идти. Авось, куда-нибудь и придём…

- Так ведь, собака? – спросила она Сырника.

Тот, расценив её обращение, как прощение, весело и звонко забрехал, принявшись нарезать круги задорного бешенства.

* * *

Приляг в тени.

Замри под пенье родника…

Ты слышишь тишину ?

Там же

Огромный, размером почти с комнату прислуги, камин в малой трапезной замка чадил.

Королева, негодующе тряся оборками чепца, кашляла. Обмахнувшись платком, демонстративно промокнула слезящиеся от дыма глаза.

- Боже! – воззвала она плаксиво. – Какие же мучения мне, даме пожилой и больной, приходится выносить, ваше величество, по причине вашей непроходимой скупости!

Король, задвинутый этикетом на противоположный конец стола, метров на семь от благоверной – не меньше, успешно прикидывался глухим. И сосредоточенно пилил кусок пригоревшего ростбифа. Победив его, поднёс на двузубой серебряной вилке к внушительному, крючковатому, породистому носу. Принюхался. Сдвинув к переносице бесцветные глаза под кустистыми седыми бровями, внимательно уставился на отпиленное, снова понюхал и только после положил наконец на язык.

Пегие усы и седая бородка задвигались, способствуя тщательному пережёвыванию волокнистой говядины.

- Я ведь уже сотый раз, - в голосе королевы булькали слёзы, - просила вас! Этот дымоход давным-давно необходимо переложить! Просто почистить – недостаточно: как только наступает ненастье, порывистый ветер начинает забивать дым обратно в камин… Ваше величество! Вы меня совершенно не слушаете! Неужели вам настолько безразлично моё здоровье? Подумайте, по крайней мере, о здоровье наследника!

- Полноте, маменька, - отозвался принц, поднимая на королеву задумчивый и беззащитный, словно у телёнка, взор. – Я давно уже не ребёнок, к чему вы о моём здоровье? И дым меня нисколько не беспокоит – напротив! Он напоминает мне о чудесных лесных пикниках… Ах, как давно мы не устраивали нечто подобное! Как жаль!.. Папенька, - он оборотился к высокородному родителю, - ежели наши доходы по-прежнему значительно ограничены, и на ремонт дымохода нет возможности выделить средства, то, - принц был полон воодушевления, - я готов предложить выход! Тот рысак, которого подарил мне месяц назад мавританский князь Абу Лахаб – весьма дорог. Отчего бы не предложить его в Замокрицынские королевства? Они состоятельнее нас, вполне могли бы приобрести…

- Вот ещё! – сдвинул меховые брови король. – Единственная приличная животина в королевских конюшнях!

- Но… маменька так страдает!

- Кхе-кхе-кхе! – согласно закашляла маменька.

Король немедленно оглох.

- Ваше величество, – лакей в потёртой ливрее и латаных башмаках склонился к бокалу короля с винным кувшином, - даже не знаю, как и сказать… - разбавленное до бледно-розового цвета вино зажурчало, переливаясь из одной посудины в другую. – У нас на кухне по христианской милости пригрели нынче бродяжку одну… Погода-то ужасть как разбушевалась с полудня: ливень этот, откуда ни возьмись, гроза с ветрищем – наказание Господне за грехи наши, не иначе…

- Ну чего мямлишь-то? – буркнул король. – Говори уже чего хотел…

- Так я о бродяжке той, ежели позволите. Она, значит, отогрелась-то, отъелась – да и чудить принялась! Требует встречи с вашим величеством, - лакей возмущённо фыркнул, - говорит, будто… будто она принцесса! Слыханное ли дело!

Его величество соизволил высочайше повернуть голову и уставиться на слугу взором тяжёлым и суровым:

- Не пойму я что-то, Ганс… Или сдурел ты совсем? Или пива перепил днесь?

- Я…

- Ты, недоумок, про каждую блаженную странницу теперь докладывать мне станешь, а? Может, ты мыслишь плебейским своим разумением, что королю делать больше нечего, как анекдоты ваши кухонные выслушивать?

- Прошу прощения, я только…

- Пшёл вон, дурень шелудивый!

Лакей откланялся и поспешил вдоль стола. Наклонил кувшин над бокалом принца… Над бокалом королевы…

- Дружок, - промолвила она ласково, в пику супругу, - какой занимательный анекдотец… А что та несчастная дурочка? Неужто молода?

- О да, - лаконично подтвердил лакей.

- Ах, боже мой! Каков пассаж! Сие прискорбно – ведь вдвойне тягостней наблюдать поражённую безумием молодость… И с чего бы ей вздумалось именовать себя именно принцессой – вот странно, право… Неужто разум её так помрачён, что не знает и не видит она разницы между собой и высокородной девой?