А сказочницей она, должно быть, была более, чем экономкой. Потому что за спиной её тоже трепетали крылья, бросая длинные тени на освещённую яркой луной предхрамовую площадь.

Кира спланировала к этому странному обществу, заложив крутой вираж: надо подбодрить, надо показать своим примером! Они ведь не из Меендасари, и крылья им даны, скорее всего, впервой… Какие же они все милые, немного растерянные, светлые, взволнованные ожиданием чуда! Она была переполнена щемящей нежностью к ним и желанием помочь. Она была счастлива. Она истово и восторженно любила весь мир, и этих нелепых, смешных и таких непохожих друг на друга персонажей, с которыми свели её Бригиттины сказки… Нет, не то! Никакие они не персонажи! Они просто хорошие люди, с которыми свели её никакие не сказки, а самая настоящая жизнь! Именно жизнь – в последнее время совсем не простая и скупая на радости. Зато, как Кира могла убедиться сегодня воочию, щедрая на добряков и тёплые воспоминания.

Вот они все – у подножия храма! Кира никого не забыла. Ей хотелось раскрыть объятия и обхватить руками их всех разом – размягчённое сердце трепетало в груди восторгом привязанности и признательности.

Хлопая крыльями и улыбаясь знакомым лицам, она зависла над площадью и принялась неторопливо опускаться. Коснулась босыми ступнями утоптанной земли…

Нога вдруг неловко подвернулась, и летунья шлёпнулась на четвереньки.

«Ну вот, - подумала с досадой, - не вышло явление Киры неофитам величественным. Зато запоминающимся – как пить дать…»

- Не переживай, - проговорил знакомый голос, от которого по спине побежали мурашки. – Никто не видел…

Девушка вскинула голову. И оцепенела. Когда всё успело так измениться?

Площадь… Вроде бы та, да не та: не дышала вокруг тёплая нега лета, не подмигивали с бархатного неба звёзды, не висел над головой оранжевый шар луны. Меендасари окутывала серая предрассветная промозглость. Храм и тын, если они до сих пор были здесь, тонули в клочкастом тумане. А, может, за туманом ничего и не было? Ничего и никого. Пустынно и безлюдно…

Впрочем, не совсем.

На валуне, точь-в-точь таком же, что служил накануне Кире местом раздумий на кисельных берегах Молочной реки, кто-то сидел. Сидел сгорбившись, безжизненно уронив руки, неловко примостив обмотанные тряпьём ступни на низкой деревянной тележке. Странная тележка походила на детские санки, только на колёсах.

Кира не видела лица новоявленного персонажа, затенённого глубоким капюшоном, но сразу узнала. Она поднялась на ноги.

- Что тебе надо? – спросила приморожено: только что певшая в душе весна осыпалась ледяными осколками к искалеченным ногам ведьмы из замка Синей Бороды.

- Мне? – ухмыльнулась ведьма и мотнула чёрным капюшоном. – Мне ничего не надо. Ты сама нас всех призвала своими грёзами. На реке, несущей погребальную ладью в полунощные земли, так бывает. Я бы даже сказала, что так и должно быть.

- Должно быть? – тупо повторила приземлённая летунья и облизнула внезапно пересохшие губы.

- Все пришли и я пришла, - просипела некогда прекрасная баронесса де Ре. – Только все эти суслики, что только что крыльями тут хлопали тебе на потеху – они ведь правды не скажут. Недоумки… А я скажу. Сказать?

Кира замотала головой:

- Нет!

- Да не боись, дева! – гыгыкнула довольно собеседница. – Правды боишься? А не надо. Правда – она ж как соль: с нею горько, а без неё пресно…

- Я не стану тебя слушать!

Тёмная паника овладевала разумом: «бежать!», «бежать!» сигналила она тревожной красной лампочкой. Девушка попыталась взмахнуть крыльями и… поняла, что крыльев больше нет.

- Отлеталась! – торжествующе констатировала ведьма. – Хватит. Не взлетишь больше никогда.

- Неправда!

- Да правда, глупое ты пресмыкающееся, правда! Я ж обещала тебе правду – так вот же она, получи и распишись. Вина тебя в небо не пустит.

- Какая ещё вина?

- А передо мной, краля?

- Нету у меня перед тобой никакой вины!

- Ой ли? А чего ж тогда крылышки утеряла, меня признавши? Да и не я одна на шее у тебя гирькой пудовой повисну. Много ты людей обидела, с таким грузом не взлетишь!

- Что за бред?!

- Не взлетишь, - покачал головой Жиль де Ре, шагая из тумана.

- Вряд ли, - хмуро согласился с ним свинарь, отвергнутый жених Большемокрицкой принцессы. – Самодовольство и беспечная жестокость не добавляют душе лёгкости, Фредерика.

Грустно вздохнул, пряча глаза, Синьбао; злобно зыркнула из сумрака жена Людоеда; потупившись, покачала головой Мэйли; яростно вращая глазами мелькнул за клоками тумана Шахрияр с верным визирем своим; и Зарема… Да, Зарема, которую она пыталась подставить под утреннюю казнь вместо себя…

Персиянка неожиданно подмигнула ей и, придерживая Сырника за шкирку, приложила палец к губам.

Ведьма резко повернула провал чёрного капюшона к нарушительнице ритуала священной порки.

- Чего это ты расподмигивалась, персидская ворона? Может, чего-то знаешь, чего не знаем мы? Может, рецепт откупного изобрела?

Зарема покачала головой:

- Не изобрела, нет. Вины с себя не снимешь, это не одёжка. И индульгенцией не прикроешь. Но, - она посмотрела на Киру блестящими тёмными глазами и улыбнулась, - есть одно условие, при котором тягости отступают, а крылья снова расправляются за спиной. Разве ты не знаешь этого, подруга?.. Разве не знаешь?

Разве не знаешь? Разве не знаешь, Кира?

Кира в растерянности помотала головой.

Ну что ж ты, Кира… Кира… Кира… Ки-ра! Кира!! Кира!!! Проснись!

Захлебнувшись вдохом, словно вынырнувший со дна утопающий, девушка стремительно села… и обнаружила себя в лодке, суматошно хватающей ртом воздух. Куртка, которой она укрывалась, сбилась на ноги, лоб и спину покрывала холодная испарина. Дрожащей рукой она провела по влажным волосам.

За бортом по-прежнему шевелилась молочная рябь. Над лодкой висел холодный, совсем не летний туман – почти такой же, как во сне. Но даже он, густой и липкий, не мог укрыть тёмную полосу пологого берега, к которому прибило лодку.

Невольная путешественница плеснула себе в лицо забортного молока, утёрлась рукавом и огляделась вокруг уже более осмысленно.

«Приплыли», - решила она и накинула на плечи куртку.

Было более, чем зябко. Веяло совсем не свежестью летнего утра. Скорее уж стылой промозглостью поздней осени.

Киру это ничуть не обескуражило: осень так осень. Подумаешь. В последнее время стремительная смена сезонов – далеко не единственный повод для удивления. Это уж точно. И далеко не самый впечатляющий…

Пошарив по дну лодки в поисках своих вещей, девушка заметила на корме горшок, прикрытый вышитым полотенцем. Это ещё что? Вчера его здесь точно не было! Откинув убрус, Кира онемела: глиняная посудина оказалась доверху наполнена… кашей? Из разварных пшеничных зерен, в прозрачном сиропе, с изюмом и финиками? Да нет же, она не ошибается! Никакая это не каша. Это кутья.

Девушка отбросила зажатое в руке полотенце, словно по нему полз ядовитый паук. И торопливо, оступаясь и оскальзываясь, бросилась выбираться из лодки.

Не оглядываясь, она перебежала травянистую полоску пляжа, вскарабкалась на крутой берег, поднявшись над рекой и туманом, и перевела дух.

Проклятые чудеса! Что они означают? На что намекают? Не иначе, как на то, что её пригласили присоединиться к поминкам. Вот только к чьим?.. По… Медведю? Или по ней самой? В какие дебри приплыла она по этому молочному Стиксу? Уж не на тот ли свет?

«Тот свет» выглядел весьма прозаически: берег над рекой дышал поздним серым ноябрём. Тоска и безотрадность умирающей осени всегда действовали на Киру угнетающе. И сейчас, вместе с холодным сырым воздухом, уныние просочилось ей в душу и улеглось там, свернувшись змеиными кольцами.

- Ладно, - проговорила она дрогнувшим голосом и огляделась по сторонам. – По крайней мере, черти не варят здесь грешников в огненной лаве. Жить можно. Хотя… - новоприбывшая прищурилась, зацепившись взглядом за нечто далее, по берегу, за стволами жидких осин, похожее на строение… – Хотя, может, вот и она, грешниковарня маячит…