— В таком случае, сынок, не волнуйся. Если через пятьсот или тысячу лет люди не научатся жить в ладу с соседями, им никто не поможет — ни ты, ни я. Однако я подозреваю, что они справятся с этим делом.

— Я грокк так же, но не во всей полноте. Поэтому и сказал, что не это меня тревожит. Гораздо больше меня волнует вторая возможность, — что они вторгнутся сюда и овладеют нами. Джубал, этого допустить нельзя! Попытка заставить нас вести себя подобно марсианам погубит нас наверняка, но уже далеко не безболезненно. Это будет великая скверна.

Джубал думал долго, прежде чем ответить Майку.

— Но, сынок, разве это не то же самое, что пытаешься сделать ты?

Лицо Майка стало совсем несчастным.

— Я начал именно с этого. Но сейчас я делаю нечто совершенно иное! Отец, я знаю, что ты был разочарован во мне, когда я принялся за эти дела…

— Это твое личное дело, сын.

— Да. Мое. Я должен грокк каждый «касп», каждую критическую точку сам… И ты тоже… и каждый другой… Ты есть Бог.

— Я же отказался от такого титула.

— Ты не можешь от него отказаться. Ты есть Бог, и я есть Бог, и все, что грокк, есть Бог, а я есть все, что когда-либо видел, или слышал, или чувствовал, или испытал. Я есть все, что я грокк. Отец мой, я увидел, в каком жутком виде находится эта планета, и я грокк, хотя и не во всей полноте, что могу на ней многое изменить. То, чему я должен был для этого научить людей, нельзя было преподать в школах. Мне пришлось эти знания передавать контрабандой, под видом религии, которой они вовсе не являются, и завлекать олухов, играя на их чувстве любопытства. Частично это сработало, на что я и расчитывал. Учение доступно другим точно так же, как оно оказалось доступным мне — воспитаннику марсианского Гнезда. Наши братья прекрасно живут вместе, — ты видел, ты сам разделял с ними воду, — живут в мире и счастье, не зная ни горечи, ни ревности.

Это одно уже было триумфом. Мы обладаем величайшим даром — делением на мужчин и женщин: возможно, что романтическая физическая любовь уникально присуща только этой планете. Если это так, то Вселенная — куда более скучна, чем могла бы быть… и я смутно грокк, что мы, — кто есть Бог, — спасем это бесценное изобретение и распространим его. Соединение тел одновременно со слиянием душ в едином экстазе, принятие дара и его передача другому, и обретение наслаждения друг в друге — ничего даже отдаленно похожего нет на Марсе, и это источник, как я грокк в полноте, всего, что делает нашу планету богатой и прекрасной. И, Джубал, до тех пор, пока человек — мужчина или женщина, безразлично — не насладится этим сокровищем, не омоется во взаимном блаженстве слияния душ и тел, этот человек останется столь же девственным, как если бы он никогда не участвовал в совокуплении. Но я грокк, ты давно это познал — твое нежелание удовлетвориться меньшим — лучшее доказательство того… да, кроме того, мне это известно лично. Ты грокк. Даже не зная того, как надо грокк. Дон сказала нам, что ты проник в ее ум так же глубоко, как в ее тело.

— Э-э-э… эта леди несколько преувеличивает.

— Дон в этом отношении не может ошибаться. И — прости меня, — но мы все были свидетелями. Мы читали в ее уме… не в твоем… но вы были с нами, вы поделились с нами всем.

Джубал еле удержался, чтобы не сказать, что единственный раз, когда он чувствовал себя способным читать в умах, была именно вчерашняя ситуация… и то, вернее было бы говорить не о мыслях, а об эмоциях. Он просто пожалел, даже без особой горечи, что нельзя сбросить хотя бы полстолетия, ибо в этом случае Дон пришлось бы распроститься с титулом «мисс», а он смело бросился бы в пучины нового брака, несмотря на несмываемые шрамы первого. А еще он подумал, что с радостью обменял бы все годы, которые ему, может быть, еще предстоит прожить, на вчерашнюю ночь. В основе Майк был прав.

— Продолжайте, сэр.

— Вот таким и должен быть сексуальный союз. Но я постепенно грокк, что таким он бывает исключительно редко. Чаще встречаются безразличные и механически выполняемые половые акты, и насилие, и совращение, превратившееся в своеобразную игру, вроде рулетки, только еще более бесчестную, и проституция, и целомудрие — истинное и притворное, и страх, и вина, и ненависть, и жестокость, и дети, которых воспитывают в убеждении, что секс — это постыдное и животное чувство, которое следует скрывать и которому никогда не следует доверяться. Дивная, совершенная вещь — разделение на женский и мужской пол — вывернута наизнанку, поставлена с ног на голову, превращена в нечто пугающее и омерзительное.

И каждое из этих отвратительных явлений берет начало в ревности. Джубал, сначала я никак не мог в это поверить. Я и до сих пор не грокк ревность во всей полноте, мне она кажется безумием. Когда я впервые познал экстаз сближения, первым моим побуждением было желание немедленно поделиться им с моими братьями по воде — напрямую с другими женщинами и косвенно, — призвав к участию всех братьев мужского пола. Мысль о том, чтобы удержать этот неиссякаемый источник радости только для себя, ужаснула бы меня, если бы и пришла мне в голову. Но она не могла в ней зародиться. И, как естественное следствие, у меня не было ни малейшего желания повторить это чудо с теми, кого я не взлелеял и кому не верю от всего сердца. Джубал, я физически не способен вступить в связь с женщиной, с которой не разделил воду. И так — все в нашем Гнезде. Психологическая импотенция возникает в том случае, если дух не сливается так же, как сливается плоть.

Джубал подумал, что эта система великолепна, но годится лишь для ангелов… но как раз в это мгновение воздушная машина приземлилась на частной площадке — точно напротив Джубала. Он повернулся, чтобы лучше видеть, но не успели ее колеса коснуться крыши, как машина исчезла.

— Опасность? — спросил он.

— Нет. — Майк покачал головой. — Они начали подозревать, что мы нашли убежище здесь — во всяком случае — я. Они полагают, что все остальные погибли. Я имею в виду тех, кто был в это время в Сокровенном Храме. Участников других Кругов они даже беспокоить не стали… — Он усмехнулся. — Мы могли бы сколотить целое состояние на гостиничных номерах — в город прибывают штурмовики епископа Шорта.

— А не пора ли перевести всю семью в другое место?

— Джубал, не надо волноваться. У этой машины даже не было времени связаться со своими по радио. Я охраняю вас. Теперь обороняться проще, так как Джилл, наконец, преодолела свои предрассудки насчет того, что якобы недопустимо лишать людей плоти, даже если в них такая скверна. Раньше мне приходилось прибегать к более сложным приемам защиты, но теперь Джилл знает, что я действую лишь тогда, когда грокк во всей полноте. — «Человек с Марса» мальчишески улыбнулся. — Прошлой ночью она сама приняла участие в истреблении… и это было уже не в первый раз.

— А что вы делали?

— Пришлось подчистить кое-какие последствия разрушения тюрьмы. Там было несколько человек, которых я не должен был выпускать… они смертельно опасны. Поэтому я отделался от них, прежде чем начал разрушать ворота. Но я месяцами, от случая к случаю, грокк этот город… и понял, что многие из самых худших в тюрьму так и не попадали. Я ждал, составлял списки и в каждом отдельном случае добивался уверенности во всей полноте. Теперь, когда мы покидаем этот город… они здесь больше не живут. Их всех лишили плоти и, отправили обратно, чтобы они могли занять место в очереди на право совершить новую попытку. Именно этот случай изменил отношение Джилл, и брезгливая жалость уступила место горячему одобрению: она, наконец, грокк во всей полноте, что человека убить невозможно и что мы делаем то же самое, что судья на поле, удаляя игроков за «чрезмерную грубость».

— А ты не боишься играть роль Бога, сынок?

В улыбке Майка не было ни капли сомнения — одна радость.

— Я и есть Бог. Ты есть Бог, и каждый мерзавец, которого я удаляю, — тоже есть Бог. Джубал, существует поговорка, что Бог замечает смерть каждого воробья. Так оно и есть. Но на английском надо бы для точности говорить, что Бог не может не заметить смерти каждого воробья, ибо воробей — он тоже Бог. И когда кот крадется к воробью, то каждый из них есть Бог, выполняющий божий промысел.