Глядя на крест перед своим лицом, Мирович тихо повторил:

— Я не виноват, батюшка.

Коснувшись крестом губ узника, священник поднялся.

— Идём, сын мой, — сказал он и снял торжественное облачение, оставшись в чёрной рясе, отчего в камере сразу потемнело, будто туча повисла в воздухе.

Мирович некоторое время молча стоял на коленях, потом поднялся и твёрдо сказал:

— Я готов. — И, отвернувшись, прижав записку к губам, прошептал: — Полинька, сердце моё, моя надежда светлая...

Оглушённый грохотом барабанов и вороньим граем, Мирович поднял к серому неприютному небу лицо, потом обвёл вокруг себя исступлёнными глазами и покорно положил голову на плаху, повернув её набок, не закрывая глаз, чтобы видеть что-нибудь. Он краем глаза заметил мелькнувшую тень топора и услышал хряский удар, и завертелось холодное небо, и палач, выпрямляющийся после удачного удара, и белый лоскуток записки на помосте, залитом кровью... И понеслись мимо каменные петербургские дома, и сумрачная серая Нева, и там, далеко внизу, — чёрная карета, влекомая четырьмя конями, с мелькнувшим в оконце размытым профилем Поликсены...

Все пять императорских садов — Первый, Второй, Третий, Итальянский и Летний — были не только местами для гуляний, но и, выражаясь современным языком, «подсобными хозяйствами» и помимо зарослей дикого леса имели многочисленные посадки декоративных и фруктовых деревьев и кустарников, бесконечные гряды оранжерей и теплиц, предназначенных для «размещения всяких фруктов, трав и кореньев, також редису и крапивы». Отсюда на царский стол попадали не только банальные российские овощи и фрукты, но и всяческая экзотика вплоть до ананасов и фиговых плодов, персиков и апельсинов.

А в Первом саду ещё и содержались в обширной клетке «разные роды заморских и отечественных птиц», постоянно пополняемые за счёт охоты, ловли и всякого рода закупок. Иной раз требовалось сразу до ста соловьёв, щеглят, зябликов, подорожников, снегирей, овсянок и дубоносок, чижей, чечетов и чечёток и множество другой пернатой и поющей братии — не только к столу, но и для «взношения в покои», а также «выпуска в огороды и дворцовые сады». В садах всячески процветали обширные зверинцы, содержащие помимо небольшого количества экзотических зверей — слонов, львов, тигров, пантер, мартышек, антилоп и разноцветных медведей, от белых до гималайских, — ещё и стада оленей и диких косуль, коз, кабанов, огромные заячьи колонии, многочисленные семьи лис и волков. Некоторые обитатели зверинцев опять же шли на царский стол, на других устраивались грандиозные охоты — псовые, облавные, загонные.

Здесь же размещались манежи, горки для катания, павильоны для отдыха и увеселений, беседки, трактиры, бассейны и тренировочные «круги для стрельбы» — мишени, на одной из которых и упражнялась теперь императрица, время от времени огорчённо вскрикивая — после очередного неудачного выстрела.

Придворные, кто постарше, кучковались в отдалении, молодые резвились на лужайке, играя в догонялки и жмурки, а то и перекидываясь воланом, не столько ради веселья, сколько чтобы согреться — день был хоть и ясный, но холодный, осенний. Между фрейлинами то тут, то там моталась дородная уже фигура невенчанного супруга государыни Григория Орлова, его сотоварищей, чрезвычайных охотников до юного тела. Сама государыня сидела в жёстком кресле под сенью ослепительно-белого бархатного балдахина с ружьём в руках. Время от времени она откладывала оружие на стоящий рядом с ней стол и выбирала другое из великого множества огнепальных и духовых ружей и пистолетов разных размеров, разложенных тут же, на крышке стола. При оружии мотался усач гвардеец в капитанском чине, оружейничий её императорского величества.

Поднявшись и уперев ружьё в сошки, Екатерина долго и напряжённо прицеливалась в сердцевину чёрного круга на щите, установленном саженях в двадцати пяти. Сморгнув, выстрелила. Подождала, пока разойдётся дым, и, приложив ладонь козырьком к глазам, посмотрела. Из окопчика, вырытого вблизи мишени, поднялся офицер и, внимательно изучив результат, махнул белым флагом.

— Опять маз... — огорчилась Екатерина. Поискала глазами, позвала: — Григорий Григорьевич!

Орлов мигом примчался — большой, разгорячённый, весёлый.

— Слушаю, матушка.

Недовольная своей стрельбой, Екатерина раздражённо сказала:

— Скажи Шувалову, что его уральцы разучились ружья делать. — Она повертела красиво инкрустированное ружьё, пожала плечами. — Презентовали игрушку на загляденье, а из трёх выстрелов — три мимо.

— Может, руки дрожат или глаз застит, всё ведь читаешь, — беспечно предположил Орлов.

— Это тебе фрейлинки застят, — ревниво одёрнула его Екатерина и, повернувшись к оружейничему, повелела: — Семён Андреевич, дай-ка моё старое. — Взяв ружьё и едва приложившись, выстрелила, и тут же сквозь голубую кисею расходящегося дыма мелькнул красный флажок. — Ну, — обернулась царица к Орлову, — глаз ли виноват?

— Тебе генералом быть, — мигом подольстился тот.

Она пожала плечами:

— Я командую генералами... Зови-ка Ванечку Шувалова на завтра.

Орлов, опустившись рядом с креслом, взял в рот пожухлую травинку.

— Он, мать, в заводском деле ни хрена не смыслит, за красивую бабу, намалёванную итальяшкой, любую домну отдаст.

Екатерина нахмурилась:

— Коли так, изъять в казну все оружейные заводы. Вели указ подготовить.

— Взбеленятся Шуваловы, — мотнул головой Орлов, — а за ними чуть не половина родовитых.

— Не чужое, своё беру! — Екатерина стукнула кулачком по подлокотнику. — Воровски присвоил те заводы покойный Пётр Иванович, хотя, не в пример этому, к цейхмейстерскому делу всерьёз относился. А вы все только казну грабить горазды да в карты играть. — И слегка остыв, добавила: — А Ванечке Шувалову дам должность президента Академии художеств, он в этом деле понимает. Вот и не будет в обиде.

— Воинственна ты сегодня, жёнка, — обиделся Орлов.

— Зато ты тих и смирен. Поручая тебе артиллерийскую справу, надежду имела — своя рука, а на деле только медь да порох изводим. Война приспела, а мы шуваловскую секретную пушку на заводах так и похоронили.

Григорий сразу озаботился:

— Думаешь, зачнут турки?

— Уже и посла нашего в крепость посадили, а это верный знак. Завтра военная коллегия, объявляем срочный набор рекрут и передислокацию войск на юг. — Екатерина вдруг прищурилась, вглядываясь вдаль. — Кто-то скачет к нам?

— Катька малая кажись...

Дашкова, быстрая и бесцеремонная, оставив коня пажу, приблизилась, поцеловала в щёку Екатерину, небрежно махнула на стол с оружием:

— Не надоело палить?

— Скоро на зайцев... Я и тебя приохочу.

Добродушный тон обманул Дашкову, и она сказала:

— Нет, Като, оружие проливает кровь людскую, а её и так есть кому проливать... Я хочу иметь и совесть и руки чистыми. — Говоря, она отгородилась от стола ладошками.

Екатерина поджала губы, глаза её сузились.

— А ты, Катенька, иногда думай, о чём говоришь. Я за такие твои слова и обидеться могу.

— Дело твоё, — всё ещё не понимая, что играет с огнём, ответила Дашкова. — Но я была бы плохой подругой, ежели б таила от тебя свои мысли.

— Да ты, никак, упрекаешь меня, Екатерина Романовна? — удивилась императрица.

— Я не могу примириться, Като. Не успела ты сносить траурный наряд по Петру Фёдоровичу, чья смерть — загадка, как произошло убийство бедного Иванушки. И вот новая жертва — Мирович. Ведь ты утвердила приговор и, говорят, отказала в прошении о помиловании, хотя и обещала...

— Кому? — Острый ум Екатерины был начеку, не зря подозревала подругу в организации визита Поликсены.

— Говорят... — замялась Катенька, покосившись на молчавшего Орлова, — невеста его была у тебя...

— Кто говорит? — дожимала Екатерина.

— Молва идёт, — безразлично проговорила Катенька и отвела глаза.