— Ящерка, — изумлённо, как много лет назад, сказал Потёмкин, — как есть ящерка...

И вдруг дама отозвалась:

— Что есть ящерка? — и озорно метнула глазами в Потёмкина.

— Махонькая такая зверушка. Четыре лапки, хвост. — Эти слова всплыли из подсознания мгновенно, и разом вспомнилась ночь, беседка, фейерверк. — Будем делать маленький солдацки абенд...

Голос юного Петра, его ужимки! Екатерина рассмеялась. Подлетел Мелиссино, перепуганный неловкостью Потёмкина, загородившего дорогу великокняжеской чете, представил:

— Потёмкин, студент университета её величества.

Григорий наконец догадался поклониться, и сделал это более неуклюже, чем церемонно, будто отступил, давая дорогу. Это вызвало новую улыбку, снисходительную и добродушную.

Екатерина сказала:

— Очень приятно, но мы уже знакомы, господин ректор... Помнишь, Питер, ещё до свадьбы бал у Разумовских в Москве, беседку, куда мы с тобой сбежали?

— А, да-да, — пробормотал Пётр, недовольно глянул на Григория и, как всегда, стремительно потащил Екатерину за собой, будто торопясь увести.

Следом хлынула свита — малый двор, и хотя никто ничего не понял из разговора великой княгини с этим черноволосым — голова как овчиной покрыта, — большим и смуглявым студентом, все, проходя мимо, кланялись, и Григорий кивал и кивал головой — китайский болванчик, жертва политеса придворного. Мелиссино бесцеремонно поволок этого недотёпу Потёмкина туда, где уже стояли, выровнявшись в линию, студенты для представления её величеству.

Она вошла, опираясь на руку Шувалова, впереди свиты, не в меру располневшая, но всё ещё красивая, белолицая и моложавая. Екатерина и Пётр пристроились следом и так же, как царица, останавливались возле каждого студента, разговаривали. Мелиссино сжал локоть Потёмкина:

— Гляди, чтоб не брякнул чего, обалдуй, и хоть знакомы, на невестку не пялься, императрица не любит этого.

Елизавета, приблизившись, протянула руку для поцелуя. Григорий принял пальцы, унизанные перстнями, приложился к ним губами. Елизавета не спешила отнять руку, Григорий не спешил выпустить — не каждый день приводится царицыну ручку подержать.

Мелиссино вновь представил:

— Потёмкин Григорий Александрович.

— Ваш предок, сказывают, был у моего деда в посольской службе? — спросила Елизавета.

— Так точно, Ваше Императорское Величество, — ответил Потёмкин, он был высок, и Елизавета смотрела на него снизу вверх, чуть изогнув шею.

— А почто же вы военный карьер избираете? Это он, Ванечка, в фельдмаршалы нацелился?

— Он самый, матушка.

— Ну?

— Служба ратная пристойна дворянину и необходима Отчизне, — как на экзамене отрубил Потёмкин.

— Вам очень пойдёт мундир... очень... — Елизавета окинула многоопытным оком богатыря с пышной шевелюрой. — Вы в гвардии?

— Так точно, рядовой конногвардейского полка.

— Жалую вас капралом. — Елизавета снова протянула руку для поцелуя и совсем неожиданно спросила: — Парик где заказывали — в Амстердаме?

— Никак нет, — выпрямился Григорий. — Матушка наградила.

— О! — изумлённо протянула Елизавета и, поднявшись на цыпочки, запустила руку в шевелюру Григорию. — И в самом деле свои. Удачи вам, господин капрал.

— Рад служить, Ваше Величество, вам и Отчизне, — отчеканил Григорий.

Пёстрой мозаикой мелькнули перед глазами лица придворных, и возник перед Потёмкиным снова лик Екатерины, засветилось желтоватое, поклёванное оспой лицо Петра. Он резко сунул Григорию ладонь:

— Поздравляю, капрал. Пудете слушить исправно, возьму в голштинскую гвардию. — Не ожидая ответа, заспешил дальше.

Екатерина задержалась, протянула руку для поцелуя, Потёмкин бережно принял её, осторожно приложился губами, так же бережно отпустил. Взгляд Екатерины был весел и приветлив, она, мило и неторопливо выговаривая русские слова, сказала:

— И я поздравляю вас, хотя не люблю солдатчины... Фи! Сапоги, марши, команды... Вы в самом деле хотите стать фельдмаршалом?

— Если не сделаюсь архиереем, — отшутился Григорий.

— Отчего же так? — не приняла шутки Екатерина. — Монах и солдат — это разные концы палки.

— Концы разные, а палка одна. Хоть тем концом, хоть этим, а служить народу, и навек. — Слушая Потёмкина, трудно было понять, в шутку или всерьёз изрекает он свои афоризмы.

Екатерина на сей раз приняла правила игры и ответила:

— Только мундир вам больше пойдёт, чем сутана.

— Российский, но не голштинский.

— Ах, вот чего вы боитесь! — засмеялась Екатерина.

Пётр, вернувшись, протянул Екатерине руку:

— Идём, Като, императрица зовёт.

Потёмкин глядел вслед Екатерине — раздалась в плечах, погрузнела, шагает осторожно, не спеша.

От зоркого глаза Елизаветы не укрылась остановка невестки возле представительного капрала. Она выговорила Екатерине:

— Шли бы вы с Петрушей к себе. Ты сейчас не в той поре, чтобы долго топтаться.

— Наоборот, матушка, доктор говорит...

— Врут всё они... По их советам в прежний раз жила, до чего допрыгалась? Мне нужны не выкидыши твои, а наследник. Наследника роди, — возвысила голос Елизавета.

Пётр Иванович Шувалов, граф, один из наиболее приближённых к Елизавете вельмож, и его супруга Мавра Григорьевна, страшилище и злой дух двора, вместе с акушеркой фон Дершарт, пожилой и аккуратной матроной в белом чепце и переднике, привели охающую Екатерину в полупустую комнату в Летнем дворце. Идя к кровати, требовательная к чистоте Екатерина мазнула пальцем по крышке стола и сняла толстый слой пыли. Но сказать что-либо по этому поводу не успела — прострельная боль вызвала крик.

Шувалов шаркнул ножкой и с мрачным выражением словно вырубленного из камня лица — вот уж свёл Бог парочку, его и жену! — произнёс:

— Желаю вашему императорскому высочеству лёгких родов, к вящей радости её величества и в утеху великому князю. Дай Бог наследника престола. — С тем и удалился.

— Ложитесь, ваше высочество, здесь, — предложила Дершарт, подводя Екатерину к кровати, стоящей посреди комнаты.

— Нет, нет, любезная, подушки надо перенести сюда. Роженица должна лежать головой к закату.

— Найн, — запротестовала немка. — Здесь ужасный сквозняк. Видите, две двери напротив, а третья в ногах.

— Голубушка, ежели лечь плодом к восходу, младенец, что мотылёк, на свет выпорхнет. — Грубо оттолкнув акушерку, Шувалова уложила Екатерину, как хотела.

Та, закусив губу, стонала, а потом, не выдержав суеты, крикнула:

— Пустите же лечь!..

— А ты не кричи, голубушка, не лютуй, а то наследник, не дай Боже, с изъяном будет... Добротой Бог наделяет в час рождения, от матери берёт и дитяти передаёт.

Глядя на Мавру, можно было предположить, что Богу нечего было передавать от матери при её рождении. Екатерина с тоской смотрела на голые стены, обтянутую чехлом люстру, три настенных бра, тоже накрытых на зиму белыми кульками.

Потолок вдруг сорвался и пошёл кругом. Екатерина немо, по-животному, закричала и закрыла глаза.

Сознание мерцало: то пропадало, то появлялось. Наяву ли, в воображении, она увидела склонённые над собой лица — безобразный и сердитый лик Мавры и добродушное лицо акушерки.

— Ты ори, не стесняй себя, родится наследник — воителем будет...

— Дышите глубже, ваше высочество...

На миг — было, не было? — явился лик Елизаветы. Приблизившись, крикнула:

— Наследника, слышь, наследника! — И исчезла.

В тумане проплыла бледная плошка, испятнанная оспинами, два больших водянистых глаза. Князь, по обыкновению, кривлялся, высунул язык. Нет, это не Пётр, и никакая не плошка, кто-то пронёс чепец из ткани в горошину и с алыми ленточками по краям... Почудилось или было — сквозь мглу проступило лицо Сергея...

— О, Серж, мне больно, дай твою руку...

Но Серж молчал, потом растворился в воздухе. Дершарт спросила:

— Вы что-то сказали, милочка?