Екатерина, стройная и подтянутая, в мундире Преображенского полка, спрятав пышные волосы под треуголку, прямо и легко сидя в седле, гарцевала на своей белой кобыле. Следом тащились в открытой коляске Панин и Бестужев, хмуро поглядывая на стоявшие вдоль дороги синеватые ели. Охрана — два драгуна впереди и табунок чуть подалее сзади — трусила не спеша.

Придержав коня, Екатерина насмешливо смотрела на приближавшуюся к ней коляску с усталыми сановниками. Едва поравнявшись, Бестужев спросил:

— Долго ли, матушка, будешь по лесам и полям таскать? Пожалей старого человека — естество обеда требует. Кофейку хотя бы...

Царица, наклонившись к седой гриве лошади, выслушала жалобу без улыбки. Кивнула:

— Я и сама не прочь... — Обернулась к лейб-кучеру: — Семён Кондратьевич, нет ли где корчмы поблизости?

— Как не быть, государыня, — мигом отозвался кучер, будто выучил назубок роль. — За этим вон ельником почтовая изба при дороге, и не токмо корчма — трактир при ней имеется немецкий. «Мартышка» зовётся... Сюда господа гвардейцы частиком наведываются вепря кушать. Заведение чистое и пристойное.

Екатерина удовлетворённо кивнула.

— Поравняетесь — заворачивай, а я вперёд поскачу, гляну. — И она лихо пришпорила коня.

— Ваше Величество!.. — крикнул вслед Панин, но императрица не обернулась, лишь махнув рукой. Повернувшись к Бестужеву, Никита Иванович проворчал: — Носится, будто казак, нарвётся когда-нибудь на беду... Как думаешь, Алексей Петрович, к чему она завезла нас сюда?

Бестужев удивлённо моргнул.

— То есть как? По случаю...

— У ней по случаю только любовники, — усмехнулся Панин. — Стареешь, граф.

Застройки тех времён, исключая разве что здания итальянских мастеров, не отличались большим разнообразием, их архитектура и планировка были подчинены исключительно климатическим условиям и хозяйственной целесообразности. Сказывалось также и влияние разных культур — северной славянской, среднерусской, чухонской или немецкой: Петербург как магнит притягивал к себе всё, что приплывало. Ну и вес кошелька был не последним соображением.

Изба, в которой помещалась «Мартышка», в чём-то повторяла ропшинскую мызу, разве что коновязь была длиннее да амбар побольше, поскольку на почтовом тракте приходилось держать перекладных лошадей.

Внутри и в самом деле было чисто, просторно. Весело играло пламя в очаге, облизывая бока вздетого на вертел кабанчика. Возле очага стояла по-чухонски опрятная хозяйка. Поворачивая вертел и осматривая тушку, она кивала головой, внимательно слушая Екатерину, стоявшую рядом и что-то ей говорившую. Выслушав, хозяйка подозвала белобрового мальчишку в поварском колпаке, приставила его к вертелу, а сама ушла.

В углу трапезовала компания. Панин сразу увидел знакомых — Потёмкина, сидящего чуть вполоборота к двери, и Шешковского, чья до срока облысевшая голова и крутые плечи были узнаваемы хоть спереди, хоть сзади. Напротив гвардейцев расположились двое усачей — один в чине капитана, другой — поручик. Меж ними находился пятый, обряженный в голубой кафтан с позументом по воротнику и манжетам. Он жевал, быстро-быстро работая челюстями, будто боялся, что отберут.

— Странная компания, не находите? — вполголоса сказал Бестужеву Панин. — Никогда этого умника Потёмкина я не видел рядом с Шешковским... И почему столь непочтительны к императрице? Неужто не признали?

Екатерина, приблизившись к вельможам, взяла их под руки и провела ко второму столу. Панин с Бестужевым понимающе переглянулись: стол был накрыт по всем правилам на три персоны.

Разворачивая салфетку, Екатерина светским тоном обратилась к своим спутникам:

— Надеюсь, господа, вы не в претензии, что мы не одни.

Странная компания, — повторил Панин.

— Чем же странная? — удивилась Екатерина. — Потёмкин и Шешковский — люди ко мне приближённые, двое усатых — пристава, а бедняга в голубом...

Панин мгновенно, чего нельзя было ожидать при его флегматичности, приложил пальцы к губам:

— Тс... Он прислушивается... — И добавил, говоря врастяжку и глядя на Екатерину: — Сюрприз...

— Зачем сюрприз? Я просто решила устроить — как это по-русски? — смотрины и решить наконец вопрос о моём замужестве... Господа, а кто-нибудь поухаживает за дамой? Хоть она и в мундире, — лёгким, даже чуть шаловливым тоном добавила она. — Я хотела бы капельку водки, как положено гвардейцу.

Но на господ явно нашёл столбняк, они, поражённые услышанным, замерли, глядя друг на друга. Первым опомнился Панин:

— А?.. Да-да, пожалуйста, — и потянулся к шампанскому.

— Водки, — как маленькому, разъяснила Екатерина, лукаво склонив голову набок.

...Иван Антонович, заглотнув очередную порцию пищи, перевёл взгляд с потолка на соседей. Особенно заинтересовал его молодой стройный офицер с яркими голубыми глазами, прибывший сюда в сопровождении двух важных стариков.

Когда офицер снял треуголку, разметав по плечам каштановые волосы, Иванушка вскрикнул и, уже не отрываясь, разглядывал Екатерину бесцеремонно, сдвинув от напряжения брови. Но когда хозяйка трактира поднесла очередное блюдо — кроваво-красные ломти мяса, украшенные зеленью, царевич переметнул взгляд на еду. Лицо его озарилось счастливой улыбкой, и он жестом дикаря запустил пальцы прямо в блюдо. Сидящий рядом пристав сделал замечание:

— Иванушка, нехорошо так-то... Дай-ко я на малую тарелицу положу, да и бери спицей.

— Как смешь ты, свинья... ты... посмел замечание мне... — хрипло, будто каркая, заговорил Иван и, напихав полный рот, помогая себе пальцами, стал быстро жевать, жадно глотая пищу.

Все присутствующие, в том числе и Панин с Бестужевым, заворожённо смотрели, как он, дёргая головой и издавая нечленораздельные звуки, поправлял во рту пищу рукой, как, проглотив, снова принимался набивать рот, довольно урча и чавкая.

Вконец смущённый пристав бормотал, пытаясь образумить своего подопечного:

— Обожрёшься, худо будет. Уймись...

— Молчать, раб! — брызнув на пристава кровавым мясным соком, гаркнул Иванушка. — Вот ужо взойду на престол... В каторгу! В каторгу! Грядёт час, и... — Он подавился большим куском и долго мучительно глотал, не замечая устремлённых на него взглядов. Проглотив и умильно взглянув в сторону Екатерины, договорил: — И явится она, дева солнечная...

Екатерина, будто ничего не видя и не слыша, раскладывала куски, и лишь появляющийся в минуты волнения акцент выдавал её состояние:

— Каспода, прошу вас...

— Утихни, люди тут посторонние... — Пристав всё пытался загородить Иванушку, придержать его руки, хватавшие всё подряд.

— А кто позволил? — Иван недобро уставился на незадачливых сватов — Панина и Бестужева. — Их тоже в каторгу... на цепь... Кроме неё. — И он ткнул грязным пальцем в сторону царицы. — Она пусть будет. — Он, плотоядно облизываясь, буквально пожирал Екатерину глазами.

Панин, почувствовав тошноту, поднёс к губам тончайшего батиста платок.

— Дщерь видом приятна и гласом сладкозвучна. Я к ней. — Иванушка встал. — Голубица, — рыгнув, обратился он к Екатерине, сидевшей неестественно прямо и смотревшей на него с жалостью, — голубица, дозволь обнять, испить радость из уст твоих. Пустите!..

Пристава уже вдвоём пытались притиснуть его к скамье, но Иванушка рвался, рыча и воя по-звериному. Стражи, изловчась, вывернули манжеты его мундира и раскатали, как рукава смирительной рубашки, завели руки беснующегося царевича за спину.

Он разом сник, увял, лицо застыло в бессмысленной улыбке, и он забормотал свой любимый пятидесятый псалом:

— Помилуй мя, Боже, по великой милости Твоей... по множеству щедрот Твоих... изгладь беззакония мои... от греха очисти...

Пристава бережно выводили его из-за стола.

— Идём, Иванушка, — ласково приговаривал старший.

— Ага, ага, идём, — покорно кивал тот. — Дщерь красоты безумной, приди ко мне... посланница света.