— Да уж... Дали дыму вчерась. Я, батюшка мой, и в кровать как запрыгнула — не помню. Верно, а?

Василий Иванович политес и галантность понимал и потому замахал руками, успокаивая:

— Полно, сударушка, на себя поклёп возводить, светлая, как слёзка, явилась... Только вот камеристок разогнала, уж я тебя расшнуровывал да распаковывал, все эти крючочки да пуговицы расцеплял... Всё бы ничего, да моими ли пальцами... Брысь, брысь, мурлыки, чтоб вас... — Старик за разговором не бездельничал, собирал раскиданные «сударушкой» вещи, сгонял кошек, которых действительно было не счесть, ставил на место опрокинутые безделушки.

Елизавета села в постели, потрясла головой, потянулась.

— И всё-то ты врёшь да приукрашиваешь, — сквозь зевок добродушно сказала она. — А что, Алексей Григорьевич, он сразу... — разом переменив мысль, закончила: — Как он с постели встаёт, чтоб не с левой ноги?

У Чулкова и на это был ответ:

— Это у него просто: допрежь чем встать, нырнёт головой к ножкам твоим, и вот готово — где было лево, стало право. Елизавета расхохоталась:

— А ты, батюшка, никак подсматриваешь за нами?

— Не подсматриваю, а бдю, чтоб порядок был. Коль бы не я, то гляди, лебёдушка, давно бы тебе шейку свернули, а мне твоя голова дороже моей... Ты ведь сызмальства оторва, а этих котов, которые по спальням лазят, считай — не сосчитаешь... Да ты вставай-ка, шестой уж час, а ты в семь дохтуров да невесту Князеву звала... На, капотец накинь, а то сквозняки гуляют. Я льду принёс, лицо растереть, чтоб свежей было... Кофей попьёшь или, может быть, кваску сперва? Я припас...

— А портрет невесты, доставленный из Берлина, велел привезти?

— Как приказано... Да ты, чай, его уж не один раз видела, и дохтура невесту удостоверили, ещё как приехала...

— То было то, а я хочу, чтоб до обручения по всей форме... А ну как братец Фридрих к русскому двору товар поставил бракованный? Да и при дворе уж сколько она, а тут котов — сам рассказывал...

Елизавета с прытью, неожиданной для её мощного тела, вскочила на ноги — крякнули доски рассохшегося пола, — сунула руки в рукавчики подставленного капота, чмокнула звонко Василия Ивановича в лоб и приказала:

— Дед, квас, кофей, да чтоб четверть фунта на чашку. И парик натяни. Зайдут, а кавалер первейший — срамота одна...

В приёмной, куда вышла Елизавета, уже толклись придворные, меж ними была и невеста принцева. Дамы заколыхали юбками, приседая в полупоклонах, мужчины принялись щёлкать каблуками да кивать, тряся буклями париков. Императрица милостиво склонила голову и провозгласила:

— Сегодня править не стану. Всем покинуть залу, останутся лишь те, кои были вчера назначены.

Поскольку дважды матушка-императрица не повторяла сказанного, залу очистили в мгновение ока.

Елизавета придержала графа Разумовского:

— Алексей Григорьевич, задержись, хочу, чтоб мужским глазом на естество невестушки глянул, какова она на твой вкус.

— Та што там, баба — воно и есть баба, на неё дивиться треба, як солнце село, а месяц ещё не взошёл... Я, серденько моё, больше в волах да овечках разбираюсь. — Разумовский доверительно склонился к царице, чуть качнув дородным телом, и говорил он так же лениво и доверительно.

— Ну-ну, божилась лиса, что курей не крала, с чего бы то вся морда в перьях?

— Оно, конечно, если бы на смак попробовать... Бачишь, я ка гарненька да ладненька, серденько моё... — Граф лукаво взблеснул глазом.

— А место губернатора в Тобольске на смак попробовать не хочешь? — добродушно парировала Елизавета. — Там, сказывают, серденько быстро остывает... — Императрица подошла к невесте: — Как себя чувствуешь, милочка, всё ли хорошо?

— О, всё зер гут... То есть, исвините, всё корошо.

Елизавета разулыбалась, чмокнула девчонку в лоб.

— О, да ты время понапрасну не теряешь, скоро совсем ладно заговоришь по-русски.

— Блакодарью, Ваше Величество, — присела в книксене Фике.

— Да ты не приседай за каждым разом, — ласково улыбнулась императрица и, оборотись к Чулкову, приказала: — Зови медикусов... Сейчас, голубушка, ты разденешься, тебя посмотрят мои лейб-медики. Графа Алексея Григорьевича не стесняйся, мне он свой человек, а тебе в отцы годится... Хочу, чтоб всё было по форме и с протоколом.

Фике залилась маковым цветом, но, снова сделав книксен, пошла к медикам, столпившимся возле её портрета, поставленного в углу.

Сравнив оригинал с портретом, те согласно покивали головами. Фике, опустив глаза, быстро разделась, благо её стройному телу ни корсеты, ни подтяжки и затяжки не требовались.

Врачи осматривали её внимательно и бесцеремонно, заглядывая в рот и засовывая туда пальцы, больно ощупывая груди, подмышки, бёдра. Она поворачивалась, словно кукла, молча и безжизненно, всё так же опустив глаза. И только когда приказали ложиться на канапе, она инстинктивно сжала коленки и крикнула:

— Найн! — И зажалась, закрылась, как будто впервые почувствовала наготу.

Самый старый из медикусов внушительно сказал:

— Моя дорогая девочка, порядок есть порядок...

Невеста умоляюще посмотрела на Елизавету, но та развела руками:

— Хочешь быть царицей, ложись. Для того тебя из Берлина выписали, чтобы лежать да рожать. Наследников рожать — дело государственное.

Разумовский отвернулся, сплюнул, проворчав:

— Як цыгане кобылу на базаре выбирають...

Диагноз медикусов был однозначен:

— Аллее ист гут. Всё хорошо.

Доктора подписали протокол и вручили Елизавете. Сложив бумагу вчетверо, она протянула Разумовскому:

— Передашь в канцелярию. — И, обратясь к Фике, оправляя на ней платье, утешила: — Ну, вот и всё, всё в порядке, всё ладно... Ну-ну, подними глазки, я тут тебе утешинку малую припасла, дай-ка в волосы заколю... — Сверкнула рубином драгоценная шпилька: — Но теперь гляди у меня, чтоб до свадьбы без шалостей! — Елизавета пригрозила пальцем. — А то у нас при дворе такие кобели водятся...

— Вас ист дас... Кес кесе?.. Что есть кобели?

— А это которые котиками ласковыми прикидываются, всё амур, амур да ля мур, да ходят кругами, а там, глядишь, которая дура мур-мур да и снесла яичко.

— Ля мур, ля мур... Найн, нет... Их либе... Я любить принц... — Фике энергично замахала руками, будто отбиваясь от этих самых «амур» и «мур-мур».

— Ну и ладно, гут, верю тебе... Теперь ступай, моя дорогая Фике... Фи... Погоди-ка, что за имя такое — Фике, вроде как у кошаток моих: Фуфу, Жужу... Надо бы до крещения человеческое имя придумать, русское, чтоб привыкали... Может, Екатерина, по матушке нашей, а? Как ты мыслишь, Алексей Григорьевич?

— Катерина? А что ты думаешь, имя ладное и достойное, и матушке покойной уважение. Хай буде Катерина, Катя.

Невеста, откланявшись, ушла. Медики стояли в отдалении, не решаясь покинуть зал без разрешения. Но шустрая русская императрица ничего не забывала:

— Господа медикусы, а великому князю вы учинили осмотр? Каков он?

Доктора почтительно взглянули на старшего. Тот, поклонившись, доложил:

— Должны огорчить, государыня, ибо наше единодушное мнение: не созрел принц для семейной жизни и к зачатию плода не способен. — Подумав, добавил на всякий случай: — Пока.

— В шестнадцать-то годов?

— Увы, такова природа.

— Ништо, ляжет с молодкой в кровать, дозреет. Интересы трона не допускают промедления с женитьбой.

— Природа неподвластна государственной необходимости, Ваше Величество, — с извинительной улыбкой произнёс старший.

Елизавета нахмурилась, но отозвалась обычным лёгким тоном:

— Природу, ежели что, и подправить можно. Ступайте. — Выждав, когда медикусы откланялись — а делали они это обстоятельно и церемонно. — Елизавета обратилась к Разумовскому: — Надо к его высочеству какую из фрейлин приставить, да чтоб ядрёная и шельма, — пусть поучит брачному делу, а то всё в солдатики играет, ничему другому пруссаки не образовали... Одни гадости от любезного братца моего Фридриха... Ты пригляди, Алексей Григорьевич, которая поспособнее, чтоб помахаться ему всерьёз, а не только в жмурки игрывать.