Но пьяный Пётр выворачивался из рук, ругался:

— Пусти, скотина, а нет — я тебя тростью учить буду!

— А ну вперёд! — всерьёз рассердился Орлов. — Двину разок по калгану — враз мозги на место лягут.

— А мопсинка где? — заныл Пётр.

— Жива твоя мопсинка, у Нарциски. Валяй, валяй, шевели ботфортами. — Орлов тянул «помазанного» на крыльцо. Задержавшись, крикнул: — Потёмкин, коней присмотрите, да на погреб пошли кого, там вино припасено и харч... Тащите всё.

Шванвич радостно загоготал:

— Га-га-га... гульнём, гвардия!

Мопсинка, сев у крыльца, завыла.

Ужинали по-семейному, вдвоём, за кофейным столиком, при свечах. Екатерина была в халате, волосы свободно падали на спину, хотя ожерелье не сняла и на пальцах также поблескивали каменья. Орлов был вовсе прост — белая сорочка, ноги в чулках, без башмаков, лёгкий халатец, волосы, не тронутые рукой парикмахера. Отвалившись от еды, Гришка сыто рыгнул.

— Хорошо, Като, сидеть эдак рядком да толковать ладком. Прямо как в деревеньке нашей.

Екатерина возразила:

— Рядком да ладком хорошо, а вот рыгать громко непристойно.

— А естество содерживать внутри пристойней?

— Придётся, Гришенька, и естество сдерживать, и язык, и даже мысли. Дворцовому этикету обучиться предстоит.

— Может, учителя приставишь? — насмешливо проговорил Орлов.

— Приставлю, друг мой, приставлю.

— Тогда уж лучше учителку, я её своему етикету поучу, — засмеялся Гришка. — Засупоню — враз поймёт.

Но Екатерина на шутку дубовую отозвалась жёстко:

— И насчёт твоего етикету тоже. Супонь укороти, а то... Думаешь, я про твои шалости не знаю?

— Не обижайся, Като, я же так, для складного словца. А вообще давно — ни-ни...

— Шешковского позвать?

— Уж сразу Шешковского. Ну, бывало, Кать. Теперь уж все, мы ж вроде как муж и жена, я уж...

— Уж да уж, что ужом вьёшься, виноват?

— Като, да я жизнь за тебя готов... — Гришка встал на колени перед Екатериной, выволок из кармана знакомое нам ожерелье. — Я вот подарочек тебе припас!

Екатерина посветлела лицом, улыбнулась. Ласково потрепала любовника по щеке.

— О, как это по-русски? Добытчик. — И приняла подарок в руки. Присмотревшись, спросила: — Где взял?

— Ночь коротаючи в Раниенбауме, у Потёмкина выиграл, — чистосердечно признался Гришка.

— Простачок ты, оно же поддельное, стразы тут, а не алмазы. Глянь, копия моего и той же работы изрядной, одна рука делала. Это прохвост Позье кому-то подсунул. Эх ты, женишок! — Она поцеловала Орлова.

— Ну, я Потёмкину...

— Не серчай, может, тоже подсунули. Выпьем напоследок шампанского да спать пойдём.

Чокнулись, и Гришка задал главный вопрос:

— Като, а свадьбу когда сыграем?

— Что за торопливость?

— По чести сказать, надоело: то, как кот, через окно лазил, а теперь хоть и через дверь, а боюсь, что хвост отдавят. Да и резон имею: хочу, чтоб и сам, и дети наши высочествами были. Разве не заслужили перед тобой Орлята?

Увлёкшись, Гришка не заметил, как насторожилась Екатерина, сколь быстрым и пронзительным был её взгляд. Но тут же замкнулась, ушла в себя. Вращая на пальце Гришкин подарок, ответила:

— Будет вам наследственный почёт, всех в сиятельное достоинство возведу... В свой час.

— А под венец? — настаивал Гришка.

— Венец, венец, заладил своё... Ещё не остыла сковородка, на которой моё величество испекли, а ну как переиначат? Наследников аж трое — Пётр, Павел да Иванушка. И ещё подумай, — через короткую паузу добавила она, — как можно под венец при живом муже?

— Ну, это дело поправимое, — засмеялся Гришка, оживившись, — это мы быстро уладим. А что до своры придворных твоих, мы их хош поодиночке, хош дюжинами приберём, только дай знать. За Орлятами как за каменной стеной.

— Поправимое, но не поправленное, — проговорила Екатерина словно бы про себя, и уже к Гришке: — А как там в Ропше, еды, питья достаточно, может, подослать чего-нибудь? И Петруша в порядке ли? А то он пьяный и на рожон полезть готов, товарищи твои молодые да горячие...

— На рожон так на рожон, кто его удержит, так ведь? — Орлов пытливо вглядывался в лицо Екатерины, но не прочитал на нём ничегошеньки.

— Может быть, деньгами поиздержались ропшинцы? Так я подошлю.

— Деньги, они никогда не в тягость, — согласился Гришка. — Я бы и свёз.

— Нет уж, тебе на мызу соваться нечего, мало ли что там случится, меня сразу приплетут. — Екатерина распустила верхние ленты халата, полуобнажив грудь. Вытащила из ушей серёжки, сняла ожерелье. — Душная ночь.

Гришка подхватил её на руки и понёс в кровать.

Рано поутру, держа на поводке комнатную собачку Сутерленда, Екатерина чёрным ходом спускалась в парк. В полутьме дворцовых катакомб ей встретилась фрейлина и приложила палец к губам:

— Тс... Он спит.

— Кто спит? — громко спросила Екатерина.

Фрейлина испуганно пискнула и, зажавшись в коленках, присела.

— Ваш... велич...

Екатерина заглянула в открытую дверь каморки — не то сторожки, не то лакейской. За деревянным непокрытым столом с остатками еды — кусок пирога, зелень, окорок, недопитый кофе, — подперев кудрявую голову рукой, будто в горестном раздумье, дремал Потёмкин. Шляпа и шпага лежали тут же на столе. Пятерня, которую подставил под голову, утопала в кудрях. Протянуть руку, и вот они в ладони — тугие, блестящие, словно воронёные. Екатерина не удержалась, погрузила пальцы в волосы.

— Отстань... вздремну сперва... — пробормотал сонным голосом Григорий.

— А я не дам дремать. — Екатерина шаловливо растрепала пряди.

— Ох, надоела, вздую как следует. — Пальцы Потёмкина ласково схватили ладонь, коснувшись перстня, замерли на мгновенье, потом быстро пробежали по остальным перстням и кольцам. Сон будто ветром унесло, он вскочил, и растерянность, изумление, восторг, испуг — всё можно было прочесть на его лице. — Ваше Величество, простите, задремал, всю ночь в седле... — Он схватил и напялил шляпу, потом, сообразив, скинул её, поклонился, принялся застёгивать пуговицы мундира, одна с треском отскочила, покатилась по полу.

Екатерина, смеясь, спросила:

— Не дают спать девицы, так?

— Да где тут... — растерянно пробормотал Григорий.

— Ещё бы, такой паренёк! — Она милостиво улыбнулась. Сутерленд обнюхал сапоги Потёмкина и зарычал. — Ты из Ропши? Бедный пёс даже запаха его величества не переносит, сколько тому лет, а помнит битьё. Ты к кому?

— К Гришке.

— К кому? — переспросила императрица.

— К... гм... его превосходительству Григорию Григорьевичу.

— Его превосходительство понежиться любит, пока я совершаю утренний моцион. Составите мне компанию?

— Даже мечтать не смел...

Они пошли вниз по ступеням.

— Что за дела привели вас к Орлову?

— Да Алехан... то есть Алехан Григорьевич. — Потёмкин досадливо махнул рукой. — Алексей Григорьевич прислал.

— Вино и продовольствие, деньги? — Она знала, с кем имеет дело.

— Деньги, — смутясь, выдохнул Потёмкин.

— Так это ко мне, — ответила Екатерина. — Других просьб нет?

Они медленно сходили с крыльца.

— Доктора бы.

— Нездоров кто-то?

— Пётр Фёдорович. То плачут, то буйствуют, а то и в обморок. Не случилось бы чего...

— Пьёт небось без меры, оттого и болезни все, — перебила Екатерина. — Разве дурака от погибели микстурой убережёшь? Ну, ладно, доктора пошлю. А Алёхину... Григорьевичу передай, пусть не беспокоится, уж что будет, то и будет, на всё воля Божья. Так и передай, — подчеркнула она.

— Непременно. А долго ли в пущах тех сидеть нам, матушка?

— Я ж говорю: всё в руке Божьей, — снова укрылась за Всевышнего Екатерина. — А что ты, Григорий Александрович, всё о других заботишься: «мы» да «мы»? О себе не просишь — чинов ли, денег, деревень?