Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Опять Глебов, — нахмурилась Екатерина. — Так кто он?

— Отставной секунд-майор Почечуев, — чётко и громко доложил Потёмкин, пряча смешинки в глазах.

— Почечуев? — механически переспросила Екатерина.

— «Что есть почечуй?» — передразнивая Катеньку Дашкову, тоненьким голосом проговорил Потёмкин, потом сам себе ответил — уже низким, грудным голосом Екатерины: — «Почечуй означает геморрой...»

Екатерина до слёз хохотала. Потом, утерев глаза, нараспев и со смаком произнесла: — Почечуева... Её сиятельство, графиня Почечуева... — И снова задохнулась от хохота.

Они, смеясь, не слышали, как дверь библиотеки распахнулась и на пороге появился хмурый Григорий Орлов. Он, недоумевая, уставился на веселящихся Екатерину и Потёмкина, потом неприязненно спросил:

— Пересмешничаете?

— Уморил, уморил он меня, Гришенька... — повернулась к нему хохочущая Екатерина, которая никак не могла успокоиться. — Ну, озорник, ну, смешной! Век бы такое в голову не пришло. Ну, спасибо! Её сиятельство Почечуева, и дети её Почечуйки... и внуки Почечуйники... — Она снова зашлась в хохоте и махнула Потёмкину рукой: иди, мол.

Орлов, ни разу не улыбнувшись, исподлобья смотрел на приближающегося Потёмкина, когда сошлись, сказал вполголоса:

— Не забыл про пороги и лестницы?

— На них каждый споткнуться может... ваше превосходительство. — Потёмкин глянул, как выстрелил.

— Сиятельство, — поправил граф.

— Указ ещё не обнародован, — быстро отозвался Потёмкин.

— А ты привыкай помалу. — Орлов высокомерно вздёрнул бровь.

Потёмкин взора не отвёл. Они несколько секунд неотрывно смотрели друг на друга — светлоголовый и черноволосый, пылающий и невозмутимый, — разные, как день и ночь, оба рослые, могучие. Фыркнули, как коты, и разошлись. За Потёмкиным громко хлопнула дверь.

Орлов подошёл к Екатерине, скривив губы в иронической усмешке.

— Чтой-то, Катерина Алексевна, весельчак этот чернявый зачастил к вам?

— Ревнуешь? — улыбнулась она.

— Не удержусь ведь от греха...

Она ласково улыбнулась.

— Дурачок ты, Гришенька, мне столько разных людей надобно. Ты ж не сможешь кружева распутывать, что плетут в Сенате, в синоде да и вообще кругом...

— У меня другая способность. — Он упрямо мотнул головой. — Я рубить могу.

— Потому и собираю людей, могущих не только рубить, но и связывать.

— Собирать-то собирай, но помни да край ведай: у чернявого не только в голове способность великая.

— Тебе откуда знать?

— У фрейлин спроси. Гриц по часам расписан после захода солнца…

— Ага, завидуешь, жалеешь, что тебя стреножила, — подвела итог Екатерина.

— Ты, матушка, со мною шибко не играйся... — Глаз Орлова потемнел. — Мы из простых, не учены, как этот барашек, но соображаем, что ножки твои на плечах Орловых стоят. А ну как расступимся мы или, скажем, у тебя вдруг почечуй случится?

Несмотря на то что это была прямая угроза, Екатерина ни обиды, ни страха не выказала, чем сразу обезоружила ревнивого не в меру таланта. Положив ладони на плечи Григория у могучей шеи, нежно улыбнулась, прижалась к нему всем телом и сказала вполшёпота грудным зовущим голосом:

— Дикарь... То под венец зовёт, то страх наводит. — Откинулась, заглянула в голубые глаза, вмиг посветлевшие. — Люблю я тебя, люблю. И никто мне более не нужен. — Пригнула к своей груди его упрямую голову и, пока его губы жадно искали её рот, дрожащими пальцами принялась расстёгивать пуговицы мундира и сорочки. Заскользила ладонями по мохнатой груди, опустилась к его коленям, потянула за собой, ложась на мягкий ковёр на полу библиотеки...

И Орлов услышал, как тот же голос, что выговаривал слова присяги, данной во время коронации: «Божею поспешествующею милостию, мы, Екатерина Вторая, императрица и самодержица Всероссийская, Московская, Киевская, Владимирская, Новгородская, царица Казанская, царица Астраханская, царица Сибирская, государыня Псковская, княгиня Смоленская, княгиня Эстляндская, Лифляндская, Карельская, Югорская... Пермская... Удорская... и прочая», — прошептал, задыхаясь:

— Гришенька, люблю...

Глава вторая

ТРЕТИЙ ЛИШНИЙ

1

Потёмкин лежал на диване, закинув руки за голову и уставившись в потолок. Был он мрачен и небрит. Время от времени садился и, запустив пальцы во всклокоченную шевелюру, окидывал сумрачным взглядом свою по-мужски неуютную комнату, простотой и скудостью убранства напоминавшую горницу в деревенском доме, — не было в ней русской печи да обязательных для деревни рушников и занавесок. Зато было много книг — на столе, лавке, ампирном столике, неизвестно как забежавшем сюда, даже на полу.

Наткнувшись взглядом на стоявшего в углу деревянного болвана, одетого в парадный мундир и шляпу, Потёмкин болезненно морщился и снова ложился на диван.

Тоненько скрипнув, приоткрылась дверь, и в её проёме возникла обеспокоенная рябая физиономия Леоныча. Посмотрев на хозяина, уже битый час валявшегося в неопрятном халате, Леоныч сделал очередную попытку взбодрить его:

— А может, кофию?.. — И, не дождавшись ответа, заискивающе поделился: — Свеженький сготовил.

Потёмкин, не повернув головы, рыкнул:

— Отстань!

Леоныч мигом исчез, и в комнате снова повисла нехорошая тишина. Будто боясь нарушить тоскливый покой, чуть слышно завёл песенку сверчок. Где-то за окном редко-редко подавал голос гулящий кот: мяукнет — подождёт, мяукнет — подождёт... Потёмкин застонал, ворочаясь и исторгая проклятия:

— А, чтоб тебя разорвало, проклятый!..

Приступы хандры накатывали внезапно, заставляя его сутками валяться в постели, и не дай бог потревожить. Снова приоткрылась дверь:

— А щец, ваше благородие? Холодненькие...

— Вон! — В дверь полетела туфля.

Злобно и невнятно ворча, его благородие повернулся на бок, уперев взгляд в тёмный угол, где на колышке висел длиннющий палаш. Опять тоненько ойкнула дверь — вторая туфля отправилась в полёт. Но вторжение последовало с другой стороны — из смежной комнаты вышел Тимошка Розум. В отличие от Потёмкина он был при полном параде: в белоснежной сорочке, камзоле, бархатных штанах и туфлях с пряжками, в руках — вычищенный кафтан.

Остановившись, чтобы посмотреть на Григория, Тимоха философски заметил:

— Ежели туфли полетели, значит, оттепель... Или всё лежать будешь? Поди, довольно, третий день пошёл. — Он прошёл к столу, продолжая рассуждать вслух: — Що за чоловик, що за розум, як говорил мой дид, — по нём тоскуют, а он бревно бревном. — Тимоха покосился на продолжавшего пребывать в неподвижности Потёмкина, выгреб из кармана камзола записки и прочёл с выражением: — «Батинька, мой милый друг, приди ко мне, заждалась. Уж сколько дён не виделись, заждалась, приди, чтоб я могла успокоить тебя бесконечной лаской...» Во как! — Тимофей восхищённо цыкнул. — Вишь, ждут, а ты лежишь. — Развернув другую записку, снова процитировал: — «Сокол мой дорогой, давно жду того момента, чтоб прижать тебя к сердцу...» — Крутнул головой. — Эта небось уже легла и место нагрела... «Воля твоя, Гришефишечка, милуша моя, а я не ревную, я тебя люблю очень». Ишь какая подельчивая, а сама небось ухватит в обе руки — попробуй вырвись...

Потёмкин наконец раскрыл рот:

— Ты о чём бренчишь?

— Да вот кафтан твой по ошибке взял, а там в кармане цидулок что в сумке почтовой.

— A-а, на машкераде был, фрейлины накидали.

Тимоха мечтательно завёл глаза:

— Мне б хоть одну такую...

— Всё это пташки, мелкота.

— А тебе орлицу подай, — покачал головой Розум. — Так там уже орёл сидит.

— Не вспоминай мне про него! — сквозь зубы прорычал Григорий.

Тимоха присел на диван.

— С того и тоскуешь? — Назидательно заметил: — Гляжу, ненасытный ты, Григорий. Чего уж лучше, так обласкан — к особе высочайшей приближен, чином высок, деньгами и деревней одарили — четыреста душ! — дом купил, а всё, гляди-ка, не в радость, всё ему мало.

71
{"b":"648145","o":1}