— Что за партия такая?

— А рассуди сам: по левую руку сбивается сплошь гвардия, по правую — армейцы, но не все — только немчура... Императрица, известно, баба, к тому же шалая, ей до армии дела нет. Кабинет военный — одни древности, поставь рядком, будет забор, мохом поросший. А великий князь дурак дураком, а, слышь, своими, немцами, армию наполняет. Офицеры от полковников до капралов сплошь немцы. Команды всё переиначивают на прусский манер, скоро и собак переучат брехать... И вот эти Фрицы да Карлы сбираются здесь, хозяйка-то немка, Дрезденша.

— А гвардии какой резон идти сюда?

— А чтоб не забывали колбасники, по чьей земле ходят. И все как один за великую княгиню, катериновцы. Она за Россию, а Петруша — Фридриха выученик. Случись что с Елизаветой — Катерина вылетит из России, в чём приехала, а то и похуже — сошлёт её Петруша медведей пасти... Он ведь только числится, что муж, а блудит с другими, и ещё сказывают. — Тимоша понизил голос, — как мужик он немощен и сынок Павлик не от него...

— Ты про это помалкивай, если голова дорога.

В залу с шумом ввалилась компания гвардейцев, все как на подбор — рослые, молодые, весёлые. Глянув на них, Тимоха весело взблеснул глазами.

— Ой, Гриц, сейчас начнётся...

— Этих будут бить? — он кивнул на компанию голштинцев, засевших в противоположном углу.

— Этих нет, а вон, вишь, на нашей половине салфетом утирается.

— Свои своих?

— И в родне бывают раздоры. Это Шванвич, буян известный, Орлятам поперёк горла. У них уговор: ежели Шванвич один с кем из них встретится, отступает Орлёнок, а ежели двое Орлят — Шванвич пардону просит. А тут все пятеро явились.

По залу словно ветер пролетел. Голштинцы зашевелились и, побросав деньги на стол, убрались: быть свидетелями, а то и, не дай бог, участниками драки не хотели. Шванвич, сохраняя достоинство, допил бокал, аккуратно утёрся салфеткой и, положив деньги, направился к выходу. И сразу стало видно, что это не просто рослый мужчина, а истинный богатырь. Он шагал, вроде бы и не видя Орловых, но младший, Федька, подставил ногу. Шванвич исподлобья глянул на братьев.

— Господа, я не нарушил уговору, уступаю место.

— А поздоровкаться не желаете? — задирал Федька.

— Ну, здравствуйте. — Шванвич отвесил поясной поклон. — И до свиданьица. — Шагнул вперёд, но Федька поддел его ногой, Шванвич запнулся и присел, глядя на сапог. Укоризненно покачал головой. — Ты ж, сучонок, мне чуть подошву не оторвал.

Вроде бы ища опоры, ухватился за край стола и в тот же миг опрокинул его, стремительно развернувшись, поддел кулаком Федькин подбородок, и младший Орлов полетел кувырком, опрокидывая стулья и столы. А Шванвич наподдал второму — Григорию, тот тоже лёг в проходе. В бой ринулся гигант Алексей, поднялся молчун Иван, пригнувшись и натягивая бойцовскую перчатку, двинулся в обход, сзади, Владимир. Его-то и перехватил Потёмкин.

— Пятеро на одного?

Владимир даже не стал рассматривать, кто перед ним, и въехал Грицу в скулу. Потёмкин ответил более точно и опрокинул Владимира. На нового противника переключился поднявшийся Федька. Тимоха понял: чему быть, того не миновать, они стали с товарищами спиной к спине.

— Не по чести, господа, не по чести!

Драка велась по правилам кулачного боя: ноги в ход не пускались, лежачего не били, ожидали, пока встанет, никакими подручными средствами, как-то: ножки столов и стульев, канделябры, бутылки, не пользовались. Братьям удалось схватить Шванвича за руки и за ноги и вышвырнуть вон. Потёмкин и Розум, выставив кулаки и изготовясь, ждали. Но Орловы, сделав главное, подняли опрокинутый стол и иную мебель, сели.

Алехан подошёл к Потёмкину, протянул руку:

— Мир, господа, по чести надо бы вам едала поправить, чтоб не совались, куда не зовут, да вина наша: Федька, гадёныш, уговор нарушил. У, стервец, получишь дома гостинца ремённого. Подсаживайтесь, нынче Гришкина курица золотое яичко снесла, запылим вместях, а? А бойцы вы, видать, добрые, особенно ты, кучерявый. Чтой-то я тебя не встречал, по мундиру-то вроде наш, конногвардеец.

— Только на службу вступил.

Шванвич на дворе плескал в лицо из бочки. Приведя себя в порядок, сел на лавку в тени крыльца. Светила луна, из окон ресторана падал красноватый свет. Закрывшегося плащом Шванвича можно было принять не то за подгулявшего офицера, не то за ливрейного возницу, ожидающего хозяина.

На столе собралось достаточно винных бутылей и иной посуды. Алехан поднялся.

— Я, братцы, пойду, мне скоро на пост. А вы?

— Я с тобой. — Иван тоже встал.

— А мы в бильярд сыгранём или в картишки, а? — Григорий глянул на остальных.

— Ты присматривай за Федькой, а то опять в дерьмо вступит, у, сучонок. — Алехан замахнулся. Федька на всякий случай закрылся рукой.

Но Алехан не ударил, вышел с братом.

Из соседнего покоя показался капитан Пассек.

— Вы тут шумели?

— Размялись маленько, — засмеялся Гришка Орлов.

Заметив Потёмкина, Пассек указал на него:

— Господа, рад случаю рекомендовать нашему кумпанству господина Потёмкина, ему сам гетман протежирует.

— Мы уж познакомились, — снова хохотнул Гришка Орлов. — Малый добрый, и кулак что твоя колотушка...

В зал, зажав щёку ладонью, вбежал Алехан. Сквозь пальцы обильно текла кровь — щека от уха до угла рта была рассечена.

— Шванвич, сука, из-за угла...

Екатерина шла по закиданной багряным листом малой тропке вглубь Петергофского парка. Утро было солнечное, но от ночного заморозка лист стал хрустким и жёстко шуршал под ногами. В отдалении двигалась небольшая группа свитских, смеялись, галдели — народ-то молодой. Лицо же Екатерины было скорее печальным, чем задумчивым. Возле сиреневой куртинки, куда её вывела дорожка, старик садовник подрезал ветви. Когда Екатерина поравнялась с ним, он кинул острый и короткий взгляд на её лицо и сказал:

— Тревоги твои напрасны, государыня, всё будет хорошо.

Она удивлённо посмотрела на него.

— Кто ты, старик, и отчего решил, что я тревожусь?

— Имеющий глаза — да увидит, имеющий сердце — да почувствует... Я Ламберти, садовник, изгнанный Елизаветой и нашедший приют у тебя.

— Откуда тебе ведомы мои страхи и сомнения?

— Лицо и глаза человека — это открытая книга, которую не может прочесть только глупый... Я знаю, ты родилась под счастливыми звёздами, и скоро сбудется твоё предназначение.

— В чём оно?

— Тебе светили три короны, и ты не ошиблась, выбрала российскую. Уже недалёк тот день, когда ты будешь ею увенчана.

— Старик, ты колдун или подослан моими врагами?

— Не обижай подозрением, я чист перед тобой. Мне известно расположение твоих звёзд... И не бойся, сударушка, врагов заспинных. Твой главный враг в тебе самой, он страшнее. — Старик нырнул в зелёную гущу сирени и уже оттуда добавил: — Спеши, тебя ждёт сын.

— И это ты знаешь?

Ответом было молчание.

Павлуша встретил её у входа в беседку. Подойдя неслышно и держа шляпу в руке, шаркнул ножкой, поднял на мать глаза.

— Здраствуйте, маменька. — Он приложился губами к её руке.

— Здравствуй, дружок мой. — Екатерина коснулась губами волос сына. — Здоров, весел?

— Всё хорошо, маменька.

— Ты изрядно говоришь по-русски.

— Никита Иванович полагает, что тому, кто взойдёт на престол, нужно знать язык своего народа. — Павлуша тактично отступил в сторону, давая матери пройти.

— О, ты у меня ещё и рыцарь. — Екатерина встрепала волосы сына.

Недовольно поморщившись, Павлуша поправлял изъян в причёске и отвечал:

— Мужчина должен уступить дорогу женщине. Так учит Никита Иванович.

Навстречу из беседки шагнул Панин, с неожиданной лёгкостью неся тучное тело.

— Нижайший поклон, Екатерина Алексеевна, радость вы наша. Дайте ручку, помогу взойти.

— Я сама, Никита Иванович. — Однако руку подала. — Вижу успехи в воспитании сына, он твердит ваши слова, как Священное писание.