— Хошь, приблудным считай. А чему радуешься?
— Так и я приблудный, так батька говорил, а вот фамилия Потёмкин, как и у него.
— Твоя мать тоже невенчанная?
— Скажешь ещё... даже два раза венчанная, и по-католицки, и по-православному. Потому, может, и звал меня батька приблудным.
— Нет, она, видать, тебя с кем-то нагуляла при отце-то законном...
— Ты ври, да не завирайся. У меня мать знаешь, какова строга? Ого!.. Вот батька, этот был охоч до девок.
— А и мой тоже. Да ну их к чёрту... Пойдём, сад покажу, а как стемнеет, будем конфекты красть, их скоро на тот вон стол принесут. Ты ел царские конфекты?
— Нет. Только красть грешно.
Розум презрительно свистнул.
— Подумаешь! Все крадут — и слуги, и гости... У чужих красть — это, конечно, грех, а у своих — разве воровство?.. Ну, поймают, доложат батьке, а у того одно слово: десять благородных. Ну, вложит десяток раз кучер плёткой, зато конфекты, знаешь, какие вкусные... И агромадные — во! — Розум — видать, большой мастер приврать — развёл руки аж на аршин.
Гришка, сомневаясь, оглядел парк, который начал оживать. Господа прогуливались парами и группами, иные искали уединения в беседке. По центральной аллее шла небольшая кучка людей в ярких одеждах. Розум толкнул Гришку в бок:
— Царица! Её величество Лизавета, первая, видишь, в голубом, и сияние золотое на лбу, а с ней рядом, пузатый, — батька мой Алексей Григорьевич... За ними наследник, великий князь Пётр, с невестой... Только какой он Пётр — немец немцем и по-русски мало-мало талдычит...
— А те все — тоже немцы?
— Разные... фрейлины там, камергеры...
Заиграл оркестр, высокий и сладкий голос запел что-то нежное, переливчатое. Гришка прислушался.
— Не по-нашему будто поют.
— Итальянцы. Идём за конфектами.
Мальчишки шмыгнули в куст неподалёку от стола, к которому один за другим подходили лакеи, забирали подносы с бокалами и бутылками и снова уходили в полутьму аллей. Один из них на секунду придержал шаг, быстро огляделся, неуловимым и хорошо отработанным движением сгрёб что-то с вазы и сунул за пазуху.
— Вишь, шарапает как, — блеснул в полутьме глазами Тимошка, — а ты говоришь — грех... Пожди, я счас. — Он ужом скользнул в траву меж кустами — ни одна былиночка не шевельнулась — и так же бесшумно явился назад. — Держи. Бежим!
Гришка зажал в ладони конфету, и в это время что-то грохнуло, сад осветился красным пламенем. Гришка присел от ужаса и заорал:
— Гнев Божий! Я ж говорил!..
Розум схватил его за ворот и поволок за собой.
— Дурак! Фейерверк это, потешный огонь... — Бежим!
Они устроились в беседке, притенённой старыми липами, вдали от аллей и принялись разбирать конфеты. Они были действительно царские — в пол-ладони, и, главное, их было много. Розум вытаскивал одну за другой из-за пазухи, выкладывал на столик. А кругом грохотало, трещало, шипело, то гасло, то вспыхивало чудное разноцветное зарево. Потянуло вонючим дымом.
Совсем рядом послышался топот, и в беседку вдруг вскочили двое. Тимошка мгновенно прикрыл конфеты локтями, неодобрительно посмотрел на Грица: накликал беду! Но вбежавшим было явно не до конфет.
— Герр Питер, — проговорил тоненький девичий голос, — ну, герр Питер...
— Тсс, Катья... — шёпотом попросил её спутник.
Они, не замечая мальчишек, присели на корточки, спрягавшись в тени за барьерчиком. Розум с Гришкой тоже замерли, не зная, что делать.
Снова раздался топот. Мимо беседки пробежали двое, выкрикивая:
— Герр Питер! Герр Питер! Ваше высочество, где вы?
Только сидящие в беседке облегчённо вздохнули, как голоса начали приближаться. Наконец, подойдя вплотную к беседке, двое остановились. По саду разлился с треском зеленоватый свет и ярко осветил лица мальчишек. Увидев их, его высочество великий князь — а это был именно он — прижал палец к губам.
В беседку просунулась чья-то усатая физиономия. Розум с готовностью вскочил, загородив собой вход.
— Мальтшик, — неожиданным тенором проговорила физиономия, — ты не видел здесь князь и Катерина?
— Они, ваше превосходительство, во-он туда побежали, — лихо соврал Тимофей.
Усач огорчённо посопел и исчез. Все напряжённо прислушались к удаляющимся шагам. Наконец Катерина, прыснув, расхохоталась, загоготал и великий князь. Они подошли к столу, и Пётр, хлопая по плечу Тимофея, похвалил:
— Молодец, мальтшик! Ты спасал свой будущий император! Я шалую тебе звание капрала!.. — Глазки его нехорошо блеснули. — Раз ты капрал, будем становить строй. — Тимошка с готовностью стал рядом с принцем, они были почти одного роста. — Какая имеешь фамилия?
— Розум.
— Капрал Росум, — поправил Пётр. — Ты, капрал Росум, станешь первым, ты, Катья, за капрал, а ты... Как тебья совут?
Ошарашенный Гришка сипло отозвался:
— Гриц...
— Ты, солдат Хриц, за солдат Катья... Ахтунг! Штелл геш-танд!.. — затоковал принц. — Марш! Айн, цвай... Айн, цвай...
— Погоди, ваше высочество, конфекты возьму, — нарушил прусскую идиллию Тимошка.
— Капрал Росум, не забывать дисциплина! Стоять на место! — Вдруг Пётр запнулся: — Это конфект? Даст ист зер гут! Путём телать солдацки абенд, ушин то есть... Немей зи платц! Восмите место к столу... — Хлопнул по спине Тимофея. — Вы кароши солдат, Росум... Надо сказать адъютант, чтобы писать приказ.
Екатерина, чувствующая себя неловко, торопливо сказала:
— Я запомню, ваше императорское высочество... Прошу вас, идёмте к пруду, там водная потеха будет.
Она повернулась к выходу, но стоявший в проёме Гриц, улыбаясь, проговорил, подражая Петру:
— Нет-нет, путём телать солдацки абенд, ушин то есть...
Она изумлённо вгляделась в него — перед ней был вылитый Пётр, и даже голос тот же. Прыснула, не удержавшись от смеха.
Пётр продолжал распоряжаться:
— Отставить вотная потеха. Я буду сам телать потеха. — И принялся вдруг кривляться и строить рожи, что в мерцающем свете фейерверка выглядело довольно-таки устрашающе.
Но мальчишки покатились со смеху, и поощряемый Пётр разошёлся вовсю. Екатерина не смеялась, стояла молча, опустив глаза. Лишь один раз вскинула ресницы, бросив острый взгляд на своего наречённого. Гриц заметил, что углы её губ опустились и от этого узкое лицо ещё более заострилось. Мелькнул кончик языка, облизнувшего губы, веки опустились снова, прикрыв, как пеленой, глаза.
— Ящерка... чисто ящерка, — прошептал удивлённый Гришка.
— Вас ист дас... Что есть ящерка? — негромко спросила стоявшая совсем близко Екатерина.
— Зверушка такая, — ответил он и, не без лукавства, уточнил: — На манер гадючки, только с лапками. Мяконькая такая, быстрая...
— А за хвост ухватишь, — некстати встрял в разговор капрал Розум, — она его — хоп! — и отбросит. Потом другой вырастает... Разумеешь?
Екатерина закивала:
— Разумеешь... гадючка, ящерка, так? Йа?
— Йа, йа, — подтвердил Тимошка.
За спиной Грица на пороге беседки внезапно выросли трое адъютантов.
— Вас ждут, ваше императорское высочество. Матушка Елизавета Петровна гневаться изволят.
Великий князь тяжко вздохнул, как ребёнок, у которого отняли любимую игрушку, но всё же направился к выходу. Остановившись, залопотал что-то по-немецки, указывая на Тимошку. Адъютант отвечал:
— Яволь... яволь, экселенц.
Как только именитые гости удалились, Тимофей с хохотом повалился на скамью.
— Перепугали, я думал, лупцу дадут, а вышло наоборот... Ты по-немецки знаешь?
— Слабо.
— Герр Питер адъютанту приказал, чтоб завтра меня капралом объявили... Во попал Тимоха в царску милость... Батька ошалеет, узнав. Сам великий князь!..
— Об его морду яйца бить хорошо, — вдруг заявил Гриц.
Тимофей, ещё пуще засмеявшись, спросил:
— Почто так?
— Нос топорком. — Гришка, перекосив рот, закривлялся, задёргался: — «Путём телать солдацки абенд»...
Розум испуганно оглянулся:
— Вернулись, что ли?
