В конце улицы они увидели церковь Санто-Сепулькро и остановились поглядеть на нее. Портал из желтого камня со святыми, которым кто-то поотбивал носы, Мартину показался немного смешным, но Иностранец уверял его, что портал великолепен.

— Вы это серьезно? — усомнился Мартин.

— Еще бы! Разумеется.

— И его сделали местные люди? — спросил Мартин.

— А вы полагаете, что те, кто живет в Эстелье, ничего хорошего сделать не могут? — рассмеялся Иностранец.

— Почем я знаю! Сомневаюсь, чтобы в этом городе порох выдумали.

В одной из поперечных улиц за развалинами старинных домов идальго, как за изгородью, виднелись сады. Мартин и Иностранец не пошли дальше, так как были уже в нескольких шагах от заставы.

Они повернули назад и поднялись к церкви Святого Петра, расположенной на холме; туда вели стершиеся ступени, меж плитами которых росла трава.

— Посидим немного, — предложил Иностранец.

— Как хотите. Можно и посидеть.

С этого места была видна почти вся Эстелья, окружающие ее горы, внизу — крыша тюрьмы, вверху — часовня Пуй. Какая-то старуха подметала каменные ступени церкви метлой и вопила во весь голос:

— Вот видите, — сказал Иностранец, — хотя вам этот город кажется таким непривлекательным, есть люди, которые его любят.

— Кто это его любит? — спросил Мартин.

— А тот, кто сложил эту песню.

— У него был плохой вкус.

Старуха подошла к Иностранцу и Мартину и завязала с ними разговор. Это была маленькая женщина с живым взглядом и обгоревшим на солнце лицом.

— Вы, наверное, карлистка? А? — спросил ее Иностранец.

— Конечно. В Эстелье мы все карлисты и верим, что дон Карлос победит с помощью божьей.

— Вполне вероятно.

— Почему «вероятно»? Так оно и будет. Вы что, не из наших краев?

— Нет, я не испанец.

— A-а! Вот оно что!

И старуха, с любопытством поглядев на него, снова принялась подметать ступени.

— Мне кажется, она вас пожалела, когда узнала, что вы не испанец, — сказал Мартин.

— Да, похоже, — ответил Иностранец. — Печально все-таки, что эти бедные люди идут на смерть ради какого-то смазливого дурака.

— О ком вы говорите, о доне Карлосе? — спросил Мартин.

— Да.

— Вы тоже считаете, что он бесталанный человек?

— А как же еще? Он пошляк, это безусловно. И потом, он ни о чем не имеет ни малейшего представления. Мне довелось беседовать с ним во время обстрела Ируна, нельзя себе вообразить человека более поверхностного и невежественного.

— Только не говорите об этом здесь, вас в клочки разорвут. Эти ослы готовы умереть за своего короля.

— Нет, я не буду. Да и зачем? Ведь никого не переубедишь; одни из них фанатики, другие — авантюристы, и никто не расположен к тому, чтобы его переубеждали. Только не думайте, что все они без исключения относятся с большим уважением к дону Карлосу и его генералам. Разве вы не слышали, как в гостинице поминают иногда дона Дурака? Имеется в виду претендент.

Иностранец и Мартин осмотрели еще и другие церкви города, побывали на Пенье-де-лос-Кастильос и в приходской церкви Святой Марии, а потом вернулись к себе — обедать.

Неприятного старика, к счастью, за столом не было, а вместо него они увидели французского легитимиста графа д’Оссонвилля из иностранной миссии и молодого карлистского офицера, которого звали Исета.

Граф д’Оссонвилль был душой собравшегося за столом общества. Этот высокий, статный, полный блондин лет сорока объяснялся на уморительном, ломаном испанском языке.

Самым забавным в д’Оссонвилле была его прожорливость. Все, что ему подавали, лишь еще больше возбуждало его аппетит. Граф только что доставил из Каспе на суд Генерального штаба дона Карлоса одного арестованного бригадного генерала, карлиста из валенсийцев, и так расписывал эту свою поездку, что все просто помирали со смеху.

Граф рассказал, как в пути он застрял вместе с батальоном солдат в церкви одного городка. Застрял из-за снежных заносов. Ели они одну фасоль, а вместо уборной приспособили исповедальню, граф сообщил слушателям весьма красочные подробности, и все смеялись до упаду.

— А один раз, — сказал француз, — нам принесли сидру, и от этого сидра и фасоли у нас такое началось, что пришлось выстроиться в очередь. Вряд ли кто видел когда-нибудь толпу верующих, которая рвалась бы в исповедальню с тем же нетерпением, как мы. И офицеры и солдаты — все мы с великой скорбью в сердце влетали в каморку господина священника, чтобы сыграть наш фасолевый марш.

Предав проклятию фасоль, бобы, а заодно и картофель, он перешел к рассказу о дальнейшем своем путешествии.

Каждый город по дороге был для его голодного желудка словно краткий отдых при восхождении на Голгофу; деревни запомнились графу по тому, как он в них ел, или, вернее, по тому, как он в них постился: тут ему принесли вместо обеда только отвар из капусты, там вместо ужина — горстку вареных овощей, и в довершение всех несчастий в Эстелье он поселился у одиноких старушек, где по утрам ему давали шоколад на воде, днем косидо, а вечером совершенно невыносимый суп из чеснока.

— И всегда, всегда мало, — говорил д’Оссонвилль, воздевая руки к небу.

Исета был искателем приключений. Сперва он пошел на войну, потом уехал в одну американскую республику и принял участие в революции, а когда его изгнали из страны, как мятежника, он возвратился в армию карлистов, где ему уже опять стало тошно и откуда он мечтал уйти.

Повсюду его сопровождал в качестве друга и помощника старый слуга баск по имени Асенсио, который был, однако, больше известен под такими двумя кличками: Асенсио Лапурра (Асенсио Разбойник) и Асенсио Арагиаррапацалья (Асенсио, инспектор по мясу).

Последнее прозвище Асенсио получил потому, что был сборщиком налога на мясо в своем городке.

По-испански Асенсио говорил презабавнейшим образом, не было слова, которое он употребил бы правильно.

То и дело он, когда следовало сказать «будет», говорил «будем», вместо «они» употреблял «он» и без зазрения совести путал женский род с мужским.

Разговор между графом д’Оссонвиллем и Асенсио Лапуррой звучал весьма причудливо и занятно, и Мартин с Иностранцем, быстро подружившиеся с графом, с Исетой и Асенсио Лапуррой, от души хохотали над тысячами недоразумений, возникавших при беседе хозяина со слугой.

Асенсио некоторое время служил солдатом на Кубе и рассказывал забавные истории об этой стране. Больше всего он любил говорить о китайцах.

— Люди он злой, зато повара хороший, что да, то да. Попроси китайца рис тебе приготовить, она такой замечательная штука сделает. Он странная народ. Как начнут разговаривать: чун, чун, чун. Разве их поймешь? Какой там! С нами они как?

Да видеть не могли. Коли захватят кого — пытают. Мы тоже некоторая из них убивал.

Мартин смеялся до упаду, слушая разглагольствования Асенсио Лапурры.

После обеда в гостинице Мартин, Иностранец, Исета, д’Оссонвилль и Асенсио расположились в кафе на площади и там продолжали болтать. В церкви Святого Иоанна в эту пору шло богослужение, и туда направлялось довольно много святош и карлистских офицеров.

— Что за страна! — сказал д’Оссонвилль. — Люди только тем и занимаются, что ходят в церковь. Все только для сеньора священника — и хорошие обеды, и хорошие девушки… Тебе здесь просто нечего делать: все — для сеньора священника.

И он, и его друг Исета смотрели на идущую к церкви толпу с удивлением.

— Скоты! — возмущался Исета, стуча кулаком по столу. — Так бы и перестрелял всех.

Француз пробормотал, словно разговаривая сам с собой:

— Испания! Испания! Jamais de la vie![33] Много рыцарства, много месс, много хоты, но мало еды.