— Говорить буду я, — сказал Мартин зятю, — ты молчи.

Свет от фонаря освещал комнату с подвешенными на потолке кукурузными початками и сосновый стол, за которым сидели двое мужчин. Один из них был Падре, другой — его заместитель, командир, известный под кличкой «Мыловар».

— Добрый вечер, — произнес по-баскски Салакаин.

— Добрый вечер, — ответил любезно Мыловар.

Падре не ответил. Он читал какую-то бумагу.

Это был плотный человек лет тридцати с лишним, роста, пожалуй, низкого, ничем на вид не примечательный. Единственное, что придавало ему своеобразие, был его взгляд — косой, тяжелый, угрожающий.

Через несколько минут Падре поднял глаза и сказал:

— Добрый вечер.

Затем вернулся к чтению.

В его поведении проглядывало желание внушить страх. Салакаин это почувствовал, принял безразличный вид и спокойно разглядывал Падре: его черный берет был низко надвинут на лоб, словно Падре боялся, как бы ему не заглянули в глаза, подбородок давно не бритый, щетинистый, волосы короткие, на шее косынка, черная куртка застегнута на все пуговицы, между колен зажата толстая палка.

В этом человеке было что-то загадочное, присущее кровожадным существам, убийцам и палачам; молва о его жестокости и дикости распространилась по всей Испании. Он знал об этом и, по всей вероятности, гордился ужасом, который вызывало у всех его имя. В сущности же, он был истеричным беднягой, жалким маньяком, одержимым мыслью о своем божественном призвании. Будучи рожден, если верить слухам, в канаве в Эльдуайене, он сумел получить духовный сан и церковный приход в городке возле Толосы. Однажды, когда он служил мессу, за ним пришли жандармы. Падре, сказав, что пойдет снимет облачение, выскочил в окно, скрылся и стал собирать свой отряд.

Этот зловещий человек был удивлен твердостью и спокойствием Салакаина и Баутисты и, не глядя на них, спросил:

— Вы баски?

— Да, — сказал Мартин, выступив вперед.

— Чем занимаетесь?

— Контрабандой оружия.

— Для кого?

— Для карлистов.

— С каким комитетом связаны?

— С Байонной.

— Какие ружья вы переправляете?

— Бердан и Шасспо.

— Это правда, что у вас спрятано оружие около Урдакса?

— И там, и в других местах.

— Для кого вы его привезли?

— Для наваррцев.

— Хорошо. Мы отправимся за этим оружием. И если его не найдем, вы будете расстреляны.

— Ладно, — хладнокровно ответил Салакаин.

— Уходите, — сказал Падре, раздосадованный тем, что не смог навести страх на своих собеседников.

Когда они уже шли по лестнице, их догнал Мыловар.

Он был похож на военного и казался человеком любезным и хорошо воспитанным.

Раньше он служил жандармом.

— Не бойтесь, — сказал Мыловар. — Если все сделаете как надо, ничего с вами не будет.

— А мы и не боимся, — ответил Мартин.

Все трое спустились в кухню, и Мыловар подсел к людям из отряда, которые ждали ужина. Он устроился за одним столом с Лушией, Белчей, Ласалой Трубой и толстяком по имени Анчуса.

Пустить за свой стол Прашку Мыловар не захотел и сказал, что, если этот дикарь начнет есть первым, он ничего не оставит другим.

По этому поводу один молодой парень, бывший семинарист, прозванный Данчари (Танцор) и известный также под кличкой «Студент», вспомнил песню Вилинча^{158}, которая называлась «Песня о выпивке». В ней высмеивается некий пьянчуга-священник, и Студент был вынужден петь вполголоса, чтобы не услышал командир отряда.

Хозяин постоялого двора принес ужин и несколько бутылок с вином и сидром, а так как переход от Аричулеги до этих мест развил у всех аппетит, люди набросились на еду, словно голодные волки.

Они еще ужинали, когда послышался стук в дверь.

— Кто там? — спросил хозяин.

— Свой, — ответили снаружи.

— Кто ты?

— Ипинца Сумасшедший.

— Входи.

Дверь отворилась, и вошел старый нищий, закутанный в коричневое грубого сукна пальто, один из рукавов которого был завязан и превращен в карман. Студент знал старика и объяснил, что он торгует песнями и слывет сумасшедшим потому, что когда читает вслух свои песни, то и дело принимается петь и плясать.

Ипинца Сумасшедший сел к столу, и хозяин дал ему остатки ужина. Потом Ипинца подошел к компании, собравшейся возле камина.

— Не желаете ли какую-нибудь песенку? — сказал он.

— А что у тебя за песни? — спросил его Студент.

— Разные. Про то, как жена жалуется на мужа, про то, как муж жалуется на жену, «Пельо Хосефе».

— Все это старье.

— У меня еще есть «Ура, Пепито!» и «Песня хозяина и слуги».

— Эта либеральная, — сказал Данчари.

— Не знаю, — ответил Ипинца Сумасшедший.

— Как так не знаешь? Мне кажется, что ты далеко не ортодокс^{159}.

— Я не знаю, что это такое. Нужны вам песни?

— Да ты ответь сначала. Ортодокс ты или гетеродокс^{160}?

— Я уже тебе сказал, что не знаю.

— А что ты думаешь о святой троице?

— Не знаю.

— Как так не знаешь? И ты смеешь это говорить! Откуда происходит святой дух? От отца, или от сына, или от обоих? Не считаешь ли ты, что его ипостась одной природы с ипостасью отца или ипостасью сына?

— Ничего я не знаю про это. Желаете песенки? Хотите купить песенки у Ипинцы Сумасшедшего?

— А! Так ты не отвечаешь? Значит, ты гетеродокс. Anathema sit[22]. Ты отлучен.

— Я! Отлучен? — пришел в ужас бедный Ипинца и попятился назад, подняв вверх свой белый посох.

— Ну, ладно, ладно, — крикнул Лушия Студенту. — Хватит зубоскалить.

Прашку подбросил в камин пару охапок хвороста. Весело запылал огонь; некоторые стали играть в мус^{161}, а Баутиста блеснул своим прекрасным голосом, спев несколько сорсико.

Данчари Студент вызвал Баутисту на соревнование по складыванию куплетов, тот принял вызов. Оба начали с припева;

И, подбирая рифму за рифмой, наплели кучу всякой чепухи и смешного вздора, чем привели в восторг собравшихся.

Оба удостоились похвал и рукоплесканий. Потом Данчари заявил, что он умеет подражать сопрано, и вместе с Баутистой спел песню, которая начинается так:

Баутиста пел за мужчину, Данчари — за девушку, и, обмениваясь шутливо-простодушными вопросами и ответами, они доставили большое удовольствие публике.

Затем Баутиста спел прекрасную песню, которую поют в Соуле, в ней говорится:

Слушатели захлопали в ладоши, но предыдущий дуэт понравился им больше, чем эта романтическая песня, и Мыловар, поняв это, купил у Ипинцы Сумасшедшего листок бумаги, там были слова новой песни Вилинча, озаглавленной «Хуана Висента Олаве», автор написал ее на мотив народной песни «Ура, Пепито!»

Песня Вилинча представляла собою любовный дуэт между владельцем фермы и дочкой арендатора, которую он пытается обольстить.

Студент обрядился в нижнюю юбку хозяйки постоялого двора и повязал голову платком. Баутиста нахлобучил цилиндр, который кто-то извлек неизвестно откуда, и когда они запели в два голоса наивный дуэт Вилинча, поднялся такой шум, что Падре заорал сверху, чтобы ему не мешали спать, и певцам пришлось смолкнуть.