— Вот молодчаги! — прошептал слушавший этот перечень Мартин.

Капистун и Баутиста продолжали свой список. В нем были: Ребенак из Пуртале, владелец Сен-Пале, с бароном Леба д’Арманьяк, Дечесарри — пономарь из Бириату, Эчеменди — шахтер из Артикусы, Чокоа — каменотес из Сан-Эстебан-де-Байгорри, Гаррайс из Эчалара — охотник на голубей, Сетоан — дровосек из Эстеренсуби, Исурибере — пастух из Урепеля и Чикиэрди — тот, что из Сугаррамурди.

Баски, следуя традициям своего племени, шли защищать старое от нового^{152}. Точно так же в древности они сражались против римлян, против готов, против арабов, против кастильцев — всегда на стороне старых обычаев и во вражде с новыми идеями.

Эти простые земледельцы и эти старые идальго из Басконии, Наварры и с обоих склонов Пиренеев верили в Бурбона, жалкого, обыностранившегося чужака, и готовы были умереть ради того, чтобы этот глупец и авантюрист мог удовлетворить свои честолюбивые притязания.

Французские легитимисты видели в нем нового Генриха IV^{153} и, памятуя о том, что Бурбоны в свое время, выйдя из Беарна, воцарились затем во всей Испании и Франции^{154}, тешились надеждой, что Карлос VII одержит победу в Испании, покончит с проклятой Французской республикой, дарует фуэросы^{155} Наварре, превратив ее в центр всего мира, и восстановит к тому же политическую власть римского папы.

Салакаин, чувствовавший себя настоящим испанцем, сказал, что французы просто свиньи, и если они хотят воевать, то пусть воюют на своей собственной земле.

Капистун, как истый республиканец, заявил, что на любой земле война — варварство.

— Мир, мир, вот что нам необходимо, — добавил гасконец, — мир, чтобы работать и жить.

— Да ну его, этот мир! — возразил ему Мартин. — Война лучше.

— Нет, — сказал Капистун. — И не говори, война — это варварство.

Они поспорили на эту тему, и хотя гасконец, самый из них образованный, приводил убедительные доводы в защиту своей мысли, Баутиста и Мартин твердили в два голоса:

— Да, все это верно, но и война тоже прекрасное дело.

И баски объясняли, что они подразумевают под словами «прекрасное дело». Оба они хранили в глубине души одну и ту же мечту, наивную и героическую, детскую и жестокую.

Оба видели себя в лесах Наварры и Гипускоа во главе вооруженного отряда — они живут в вечном напряжении, всегда настороже, атакуют, спасаются бегством, прячутся в зарослях, совершают форсированные марши, жгут вражеские деревни…

Сколько радости! Сколько торжественных минут! Вот ты под звон церковных колоколов верхом на коне въезжаешь в деревню — берет надвинут до самых бровей, на боку сабля. Вот, отступая перед превосходящими силами противника, ты видишь вдруг, как за далекой рощей возникает верхушка колокольни той деревни, где тебя ждет убежище; вот ты геройски защищаешь окоп, или водружаешь под свист пуль знамя, или сохраняешь полное хладнокровие, когда в двух шагах от тебя рвутся гранаты, или гарцуешь на коне впереди отряда, который шагает под барабанную дробь…

Какие это, должно быть, острые переживания! И Баутиста с Мартином говорили о том, как приятно ходить в атаку, отступать, отплясывать на деревенских праздниках, грабить муниципалитеты, прятаться в засадах, пробираться по влажным от росы тропам, спать в шалаше на подстилке из сухой травы…

— Варварство! Варварство! — отвечал на все это гасконец.

— Какое там варварство! — воскликнул Мартин. — Так что же, всю жизнь быть рабом, сажать картошку и ухаживать за свиньями? Я предпочитаю войну.

— А почему ты предпочитаешь войну? Чтобы грабить.

— Не говори так, Капистун, ведь ты торговец.

— Ну и что?

— А то, что и ты и я, мы оба грабим с помощью конторской книги, я предпочитаю тех, кто грабят на большой дороге.

— Если бы торговля была грабежом, не было бы общества, — возразил гасконец.

— Ну и что? — сказал Мартин.

— А то, что пришел бы конец городам.

— По-моему, города созданы жалкими растяпами и существуют для того, чтобы их грабили сильные, — жестко сказал Мартин.

— Это называется быть врагом человечества.

Мартин пожал плечами.

Вскоре после полуночи метель начала утихать, и Капистун дал приказ трогаться в путь. Небо было теперь чистым и звездным. Ноги проваливались в снег, стояла мертвая тишина.

— Споемте, друзья! — сказал гасконец, которого угнетало это печальное спокойствие.

— Как бы нас не услышали, — предостерег Баутиста.

— Да кто там услышит! — И гасконец запел:

То была старая гасконская маршевая песня, очень хорошая для равнины, но малопригодная для крутых горных дорог.

Баутиста, вдохновленный примером Капистуна, затянул баскско-французское сорсико^{156} с такими словами:

В песне Баутисты была какая-то первобытная тоска; Мартин огласил воздух криком «эль ирринци», похожим на заливистый хохот или на дикое ржанье, завершающееся издевательским смехом. Капистун, словно возражая, пропел;

Мартину и Баутисте песни гасконца не нравились, казались какими-то ненастоящими, а Капистуну были не по душе песни друзей, он находил их мрачными. Путники заспорили о преимуществах своих родных мест и от народных песен перешли к обычаям и достатку населения.

Начинало светать; впереди скоро уже должна была показаться Вера, когда вдруг со стороны города до них донеслось несколько выстрелов.

— Что там такое? — забеспокоились друзья.

Через минуту снова послышались выстрелы и далекий звон колоколов.

— Надо поглядеть, в чем дело.

Решили, что всего разумнее Капистуну с четырьмя мулами повернуть назад к сторожке, где они провели ночь. Если в Вере ничего не произошло, Баутиста и Салакаин тут же возвратятся. Если же часа через два их все еще не будет, Капистун должен добраться до границы и искать убежища во Франции.

Мулы пошли обратно, а Салакаин и его зять стали спускаться с горы напрямик, прыгая, скользя по снегу и рискуя сорваться. Через полчаса они вступили на улицы Альсате; двери всех домов были закрыты.

Они постучались в одну знакомую гостиницу. Им долго не открывали, наконец в дверях появился перепуганный хозяин.

— Что тут происходит? — спросил Салакаин.

— В Веру опять пришел отряд Падре.

Баутиста и Мартин знали о дурной славе Падре и его вражде с некоторыми карлистскими генералами, поэтому они решили, что опасно везти контрабанду в Веру или Лесаку, пока там бродят люди этого бандита в сутане.

— Давай сразу же предупредим Капистуна, — сказал Баутиста.

— Хорошо, ты иди, — ответил Мартин, — а я тебя догоню немного погодя.

— Что ты собираешься делать?

— Посмотрю, не удастся ли повидать Каталину.

— Я подожду тебя.

Мартин постучал в дверь богатого дома, где жили Каталина и ее мать, и спросил у служанки, с которой уже встречался раньше: