— Она не может прожить свою жизнь в полном неведении, Рен. — Его прагматизм прорывается сквозь мое раздражение. — Ей нужен фонд. Удостоверение личности. Счет в банке. Свидетельство о рождении. Она должна существовать в системе на законных основаниях. Без них она не сможет функционировать. Даже если ты сможешь защитить ее от федеральных агентов, ты не сможешь уберечь ее от реальности жизни без этих документов.

— Под именем, данным при рождении? — Я уже пытаюсь прикинуть в уме степень риска.

— Если это безопасно, — говорит он. — Имя Изабелла Росси имеет вес, и всегда есть вероятность, что оно привлечет неправильное внимание. Но это самая простая отправная точка. Если это станет обязанностью, я могу организовать юридический псевдоним - полностью отслеживаемый и функциональный. В любом случае, это необязательно. Если она хочет начать законную жизнь, ей нужно нечто большее, чем просто твоя защита.

Моя челюсть сжимается.

— У тебя уже есть план, не так ли?

— Конечно, — отвечает он, и на мгновение я слышу себя в его голосе. — Я разберусь с этим. Социальное обеспечение, идентификация личности, счета. Со всем. Потребуется время, чтобы все завершить, но все пройдет гладко.

— И сколько это стоит? — Я огрызаюсь. С ним ничего не дается бесплатно.

Наступает короткая взвешенная пауза.

— Считай это небольшой платой за то, что я тебе должен, — наконец произносит он тщательно взвешенным голосом. — Для семьи.

Слово звучит тяжело, невысказанные ожидания, стоящие за ним, очевидны.

— В доме чисто. — Его тон возвращается к деловой деловитости. — Агенты ушли. Ты можешь привести ее домой, когда будешь готов.

Дом. Теперь это слово кажется чужим, другим.

— Ты никогда раньше ни о чем не просил, — говорит он мягче, почти с любопытством. — Почему она? Почему сейчас?

Я бросаю взгляд на Илеану, ее лицо умиротворено во сне.

— Потому что она видит меня. Не как наследница или пешку. Просто... меня.

На другом конце провода повисает короткая пауза – он будто взвешивает значение моих слов.

— Твоя мама хочет с ней познакомиться, — наконец говорит он.

— Нет. — Это слово больно режет. — Пока нет. Ей нужно время. Ей нужно чувствовать себя в безопасности, понимать свой выбор.

— Ты говоришь... по-другому.

— Да. — Мой большой палец касается синяка на горле Илеаны. — Она делает меня другим.

— Тогда мы подождем. — Он прочищает горло, его голос становится более приглушенным. — Восточное крыло более уединенное. Я подготовлю его для тебя. Ты можешь приезжать туда, когда пожелаешь.

Это предложение застает меня врасплох.

— Восточное крыло? — Эта часть дома была закрыта на долгие годы... с тех пор, как умерла моя бабушка.

— Она хотела бы, чтобы у тебя было это пространство. — Простые слова, но они значат все. — Илеана теперь часть семьи. А мы защищаем нашу семью.

Звонок резко обрывается. На мгновение он протянул оливковую ветвь, но сразу же отвел ее, прежде чем эмоции успели укорениться. Типичный Чарльз Карлайл. Но жест говорит о многом. Восточное крыло, с его уединением, безопасностью... и воспоминаниями... Говорит все, чего он не скажет.

Я долго смотрю на телефон, прежде чем отложить его в сторону.

Тело Илеаны прижимается ко мне, когда я ложусь обратно, ее дыхание мягкое и ровное. Она слегка шевелится, ее глаза распахиваются, когда она, моргая, смотрит на меня.

— Все в порядке?

— Все идеально. — Я заявляю права на ее губы, моя рука обвивается вокруг ее шеи сзади. — Мы можем вернуться в Сильверлейк-Рэпидс.

Она слегка напрягается, ее тело прижимается ко мне.

— Агенты...

— Ушли. Мой отец умеет быть убедительным.

Она хмурит брови.

— Зачем ему это делать?

— Из-за тебя. Я попросил его о помощи. Ты заставила захотеть большего, чем пустые комнаты и бессмысленные силовые игры.

Ее губы приоткрываются, но слова не выходят.

— Рен... — Ее голос мягкий, неуверенный, но я прерываю ее еще одним поцелуем, на этот раз более крепким, вкладывая все, что я чувствую, в движение своих губ напротив ее.

— Больше никаких побегов, — шепчу я в губы, мои пальцы собственнически сжимаются на ее шее. — Никаких пряток. Ты моя, а я всегда защищаю то, что принадлежит мне.

Ее руки обвиваются вокруг моей шеи, крепко прижимая.

— Тогда отвези меня домой.

Я крепче сжимаю ее в объятиях, позволяя словам остаться между нами. На мгновение ни один из нас не двигается. Уйти - значит шагнуть во что-то новое, во что-то реальное. Это значит поверить, что агенты действительно ушли, что влияния моего отца было достаточно.

Ее пальцы обвиваются у меня на затылке, удерживая меня, ее тепло разливается по моей груди.

— Рен?

— Сейчас.

Она кивает, и я помогаю ей подняться на ноги, поддерживая, когда у нее подкашиваются ноги.

Я собираю наши вещи, пока она наблюдает за мной, тихо, но сосредоточенно. Ее доверие ко мне кажется абсолютным, и это столь же унизительно, сколь и волнующе. Я беру ее за руку, переплетаю свои пальцы с ее и веду к двери.

Обратная дорога совсем другая. Никаких уверток. Никаких теней. Только мы и дорога, простирающаяся впереди, как обещание.

Когда мы подъезжаем к дому, он выглядит таким же, как всегда — но все изменилось.

Из-за нее. Из-за нас.

И все потому, что девушка однажды плеснула в меня соком и отказалась исчезать.

Оборванные нити

ИЛЕАНА

ДВЕ НЕДЕЛИ СПУСТЯ

Первые несколько дней возвращения в Сильверлейк-Рэпидс проходят в тумане ощущений и привыкания. Сначала Рен держит меня в своей комнате, завернутой в шелковые простыни и в своих собственнических объятиях, в то время как влияние его отца стирает последние следы федерального вмешательства и расчищает нам путь к возвращению в школу.

Каждое утро я просыпаюсь под его взглядом, его руки лениво вырисовывают узоры на моей коже, его губы заявляют права на мои, прежде чем я полностью прихожу в сознание. Изоляция должна ощущаться как еще одна клетка, но вместо этого она ощущается как свобода. Свобода существовать полностью, не пряча какую-либо часть себя.

Он заботится обо мне так, как я никогда не ожидала. Это не просто собственничество — это проявляется в том, как он следит, чтобы я ела, и в том, как удерживает меня на земле, когда я начинаю теряться в хаосе всего, что произошло. Его настойчивость не отличается мягкостью или нежностью, но это именно то, что мне нужно. Он знает мои пределы лучше, чем я сама, и его требования заставляют меня чувствовать себя в безопасности, желанной и полностью принадлежащей ему.

Когда мы возвращаемся в школу, шепот следует за нами по коридорам, но я больше не пытаюсь раствориться в темноте. Рука Рена на моей пояснице, его собственнические прикосновения между занятиями, отметины, которые он оставил на моем горле. Все говорит о том, кому я теперь принадлежу. Даже учителя, похоже, не уверены, как справиться с новой динамикой.

Теперь, две недели спустя, я стою в восточном крыле, которое станет нашим пространством. Солнечный свет струится через высокие окна, улавливая пылинки, поднятые постоянным движением грузчиков и коробок. Монти и Нико прибыли пораньше, чтобы помочь, их присутствие стало напоминанием о том, что некоторые вещи не изменились, даже если изменилось все остальное.

— Господи, ты стал еще хуже фотографировать, — бормочет Монти, разбирая очередную стопку снимков. — По крайней мере, до того, как ты просто пользовался своим телефоном. Теперь это...

— Это не для твоих глаз. — В голосе Рена слышатся опасные нотки, которых я так жажду.

— Ясно. Мне нужен отбеливатель для глаз и, возможно, терапия. — Монти засовывает фотографии обратно в папку и тянется за другой коробкой. Он делает паузу, вытаскивая карту памяти. — Эй, разве это не снимки с места аварии? С того момента, когда машина врезалась в школу?