Это не комната. Это сцена. Ловушка. Тронный зал для дьявола.

Двери закрываются за нами с тихим щелчком, похожим на запирание тюремных ворот. Мое отражение смотрит на меня с дюжины ракурсов - маленькое, испуганное и неуместное в этом огромном пространстве.

— Оглянись вокруг, — мягко говорит Рен. — Прими все это во внимание.

Его друзья остаются у дверей, их присутствие - молчаливая угроза, в то время как Рен шагает дальше в комнату. Его движения плавные, хищные, он бесшумно ступает по полу. Он хищник, скользящий в тенях, и я - единственное, что он видит.

— Зачем ты привел меня сюда? — Мой голос звучит слабо в огромном пространстве.

Вместо ответа он достает телефон. Тихий щелчок камеры ощущается как пощечина, резкая и навязчивая.

— Этот пол, — говорит он, игнорируя мой вопрос, — был сделан на заказ. Пружинистое дерево, идеальное для танцев. Он стоит дороже, чем дома у большинства людей. — Он обвел нас жестом, его голос звучал небрежно, почти непринужденно. — А акустика? Идеальная. Каждый звук звучит именно так, как и должен звучать.

Он нажимает что-то на своем телефоне, и воздух наполняет музыка. Это не классические мелодии, к которым я привыкла - это что-то более темное, тяжелое, ритм, который вибрирует сквозь пол и проникает прямо в мою грудь.

— Нет. — Я делаю шаг назад.

— Нет? — Он подходит ближе, выражение его лица непроницаемо, но намерения безошибочны. — Ты уверена в этом? Потому что твое тело говорит об обратном.

Он прав. Мой вес перемещается вперед сам по себе, моя поза бессознательно подстраивается под музыку. Как будто ритм полностью обходит мой разум, обращаясь непосредственно к той части меня, которая живет ради движения.

— Я не буду выступать для тебя.

Он улыбается и тянется к изящной черной сумке у стены. Изнутри он достает пару балетных туфель — атлас мерцает в тусклом свете, как обещание. Он держит их за ленты, позволяя им раскачиваться в воздухе, будто маятнику гипнотизера. Это не просто обувь — они идеальны. Мой размер. Моя мечта.

— Тогда не выступай для меня. — Он кружит вокруг меня, туфли покачиваются в такт музыке. — Выступай для себя. Когда у тебя в последний раз было столько пространства? Место, чтобы по-настоящему расслабиться? Выйти за пределы той тесной маленькой студии?

Мой взгляд останавливается на туфлях, глубокая боль расцветает в моей груди. Они прекрасны, именно те, что я когда-либо хотела. И он это знает.

— Прекрати сопротивляться, — бормочет он, его голос понижается до опасного шепота. — Я видел, как ты сдерживаешься. Видел, как ты подрезаешь крылья, запирая себя в клетке в крошечной комнате. — Он подходит ближе, его тепло касается моей кожи. — Но здесь? Здесь ты могла бы летать.

Мои кулаки сжимаются, ногти впиваются в ладони. Музыка пульсирует сильнее, ее ритм проникает в мои кости. Комната вибрирует от возможностей, от свободы. И его голос шепчет, что я заслуживаю этого.

Он дьявол, искушающий Иисуса в пустыне, его слова наполнены такой тьмой, что оживляют мои нервные окончания. Его глаза удерживают мои, бросая мне вызов, уговаривая сдаться. Меня охватывает искушение.

— Твое тело уже отвечает, — говорит он, его тон сочится удовлетворением. — Я вижу это. Чувствую это. То, как ты стоишь, как подергиваются твои мышцы. Ты уже танцуешь, Балерина. Ты просто еще не сделала первого шага.

Музыка нарастает, и, вопреки себе, я чувствую, как она проникает в мои мышцы. Он прав. Пол под моими ногами идеален. Это пространство взывает к чему-то глубоко внутри меня, к чему-то, что всегда ощущалось запертым в маленькой школьной студии. Война внутри меня бушует, мое отражение показывает трещины в моей решимости.

— У тебя больше никогда не будет такого шанса, — говорит он, протягивая балетки. — Вопрос только в том, воспользуешься ли ты им.

Он останавливается передо мной, позволяя им мягко покачиваться.

— Они заслуживают настоящего танцпола. Они заслуживают того, чтобы их видели. Перестань бороться с этим.

Его слова проникают мне под кожу, разжигая что-то голодное и темное. Музыка меняется, темнеет, становится силой, требующей движения.

Моя рука двигается без разрешения, пальцы сжимают атлас. Ткань ощущается моей кожей как грех - мягкая, гладкая, перед ней невозможно устоять. Я опускаюсь на пол, надевая балетки дрожащими руками, каждый узел лент привязывает меня к нему все ближе. К этому моменту. Во тьму.

— Вот и все. — Он снова поднимает телефон, и тихий щелчок ощущается так, словно цепь сжимается вокруг моей воли. — Покажи мне, на что ты способна, когда не ограничена. Когда тебе не нужно сдерживаться.

Когда я вообще могла по-настоящему расслабиться? Как часто мне хотелось полностью отдаться танцу, не беспокоясь? Каково было бы принять это... всего один раз?

Когда я поднимаюсь, первый шаг кажется капитуляцией. Но второй? Второй кажется свободой.

Музыка нарастает, обволакивая меня, затягивая в свои глубины. Я прыгаю, кружусь - мои движения грубые и раскованные. Зеркала отражают каждый угол, каждую эмоцию, усиливая охватившее меня возбуждение.

И несмотря на все это, я чувствую на себе его взгляд.

Наблюдает. Поглощает.

В то время как камера щелкает снова и снова, запечатлевая мое погружение в его мир.

Сквозь призму

РЕН

Она великолепна.

Каждое ее движение заполняет пространство вокруг. В тусклом свете ее конечности двигаются, как жидкое серебро, превращая бальный зал в ее владения. Камера моего телефона продолжает щёлкать, но она не в силах передать суть того, что я вижу. Объектив уплощает её — оскорбление электричеству, искрящемуся в каждом её шаге. Это всё равно что пытаться удержать океан в стакане — бесполезно, разочаровывающе. То, как движется её тело, как напрягается каждый мускул с точной целью, не может быть заключено в пикселях.

— Убирайтесь. — Слова вырываются сквозь стиснутые зубы, когда я замечаю Монти и Нико у дверей. Они наблюдают за ней со слишком большим интересом, их глаза сосредоточены на том, что принадлежит мне.

— Что? — Удивление Монти очевидно. — Но...

— Выйдите. Сейчас же. — Я даже не смотрю на них, мое внимание сосредоточено на Илеане, когда она ныряет в очередной поворот, ее тело отражает свет, как тлеющий уголек. — Это не для вас.

Дверь закрывается за ними с мягким щелчком, который теряется в музыке.

Теперь остались только мы. Ее танец и мой голод, кружащиеся вместе в шторме. Воздух между нами гудит, каждый такт музыки синхронизирует ее движения с моим пульсом.

Но фотографии неправильные. Она здесь, передо мной, горит жизнью, а на изображениях от нее остались только пиксели и размытые очертания. Камера раздевает ее догола, но не так, как я хочу. В кадре не видно огня под ее кожей, дрожи в ее дыхании, того, как страх подпитывает ее грацию.

— Выше, — требую я, когда она приземляется в прыжке, мой голос прорывается сквозь музыку. — Ты сдерживаешься.

Она инстинктивно подчиняется, теряясь в темноте, в которую затягивает ее музыка. Ее следующий прыжок совершенен - ее спина выгибается дугой, тело бросает вызов силе тяжести, и на мгновение она парит в воздухе. Это зрелище выжигает меня изнутри — как шрам, зажить которому я никогда не позволю.

Мои пальцы сжимаются вокруг телефона, отчаянно желая большего, чем холодная отстраненность экрана. Я хочу прижать руки к ее коже, почувствовать напряжение в ее мышцах, ощутить жар, исходящий от ее тела. Но не сейчас.

Она снова поворачивается, ее отражение бесконечно увеличивается в зеркалах. Я кружу вокруг нее, меняя ракурсы, но где бы я ни стоял, изображения не совпадают. Они чистые. Они не могут прикоснуться к буре ее присутствия, к тому, как ее тело рассказывает историю каждым движением.

— Остановись.

Она останавливается на середине движения, грудь тяжело вздымается. Тонкая струйка пота блестит на ее коже, отражая тусклый свет, как второе свечение. Желание протянуть руку и провести по нему, прижаться губами к ее шее и ощутить вкус ее изнеможения, почти ломает меня.