— В восемь часов, Балерина. Не заставляй меня тебя искать.

— Где? — Я выдавливаю это слово, ненавидя то, каким маленьким оно кажется.

— Я буду ждать в конце твоей улицы. — Он отпускает меня и отступает назад.

Потеря его тепла заставляет меня дрожать. На моей коже словно клеймо, каждое место, к которому он прикасался, выжжено в моей памяти.

— О, и, Илеана? — Он останавливается в дверях, его улыбка становится мрачной, понимающей. — Я кое-что оставил в твоем шкафчике. Думай об этом как о... вдохновении... на сегодняшний вечер. Если ты собираешься перестать прятаться, тебе лучше сделать это как следует.

Дверь тихо закрывается за ним, и мои ноги подкашиваются. Я скольжу по зеркалу, пока не падаю на пол. Дрожь пробегает по мне, перехватывая дыхание и заставляя мысли кружиться, раскалываясь на фрагменты паники. Каждый следующий хуже предыдущего.

Стипендия. Миссис Рейнольдс. То, как были разрушены мои мечты.

Проходит десять минут, прежде чем я могу встать. Когда я, наконец, заставляю себя подняться, мои ноги дрожат, шаги медленные и механические, когда я направляюсь к шкафчику. Руки дрожат, когда я набираю код, и когда дверца открывается, у меня перехватывает дыхание.

Черная роза лежит поверх моих книг, ее лепестки бархатистые и темные, шипы блестят, как крошечные лезвия, в свете флуоресцентных ламп. Под ней записка, написанная жирным и безошибочным почерком.

Некоторые цветы лучше всего цветут в темноте, Балерина. Но я предпочитаю смотреть, как они извиваются на свету.

Я беру розу, морщась, когда шип вонзается в кожу. Выступает капля крови, яркая на фоне черных лепестков. От этого зрелища у меня по спине пробегает холодок, как будто сам цветок несет в себе свое обещание, невысказанное, но проигнорировать которое невозможно.

Это не угроза. Это предупреждение о его намерениях.

Он собирается вытащить меня из тени, хочу я этого или нет.

И в процессе он заставит меня истекать кровью.

Четыре с половиной часа — недостаточно времени, чтобы подумать, но слишком много времени, чтобы не чувствовать. И я снова задаюсь вопросом, не является ли игра единственным способом сохранить остальной мой мир нетронутым? Или же разоблачение его блефа все равно все разрушит.

Иногда они плохо заканчиваются.

Предупреждение Лотти эхом отдается в голове, но теперь громче, когда я смотрю на розу. На кровь. На то, как оба кажутся невероятно прекрасными, даже когда окутаны чем-то острым и жестоким.

Прямо как Рен Карлайл.

Просчитанные ходы

РЕН

Она у меня в голове. Не просто образ — пульс. Биение, совпадающее с моим. Ритм ее существования течет по моим венам. Она потерялась в своем мире, куда я хочу войти. Взломать его. Разрушить стены, вытащить ее наружу. Больше никаких пряток. Никаких масок. Никакой лжи.

Найти информацию о стипендии было непросто. Обычное копание в социальных сетях, общедоступных записях — все это приводило в тупик. Она не существует в цифровом мире. До сих пор я бы называл это невозможным, ведь каждый где-то существует. Это делает ее призраком. Призраком. А призраков нужно выводить на свет, нужно прижать к земле, чтобы они не могли исчезнуть снова. Мне нужен был другой способ поиска. Такой, который не включал бы онлайн-записи.

Итак, я сделал самую очевидную вещь, и часы, проведенные в школьной архивной комнате во время занятий, когда я добровольно упорядочивал файлы, роясь в древних пыльных папках, в конечном итоге принесли свои плоды. Документы Ричмондской академии танца были похожи на поиск золота, только лучше. Это была первая настоящая частичка ее натуры, которую я смог подержать в руках, что-то, что доказывало, что она больше, чем иллюзия.

Я жду, пока она выйдет из танцевальной студии, затем следую за ней на расстоянии, пока она не доходит до своего шкафчика.

Ее руки слегка дрожат, когда она набирает комбинацию, и я улыбаюсь, точно зная, что она найдет внутри. Ранее, в перерыве между занятиями, я засунул записку. Сообщение, которое она не сможет проигнорировать.

Сначала падает записка, порхая по полу. Затем роза. Шип впивается ей в палец, и я вижу, как она слегка дергает рукой, как она поглаживает его, как набухает маленькая красная бусинка. Что-то горячее и собственническое захлестывает меня. Это первый физический признак моих притязаний. Частичка меня осталась на ее коже, такая же реальная, как та, которую я оставил в ее сознании.

Идеально.

Она запихивает все обратно в свой шкафчик и с грохотом его захлопывает. Какое-то мгновение она просто стоит, прижавшись лбом к металлу, слегка дрожа.

Меня так и подмывает подойти к ней сейчас, но я сопротивляюсь. Время решает все, и сегодняшний вечер должен быть безупречным.

Четыре с половиной часа до восьми. Затем игра, в которую, по ее мнению, я играю, изменится. Это станет чем-то таким, чего она никогда не представляла.

Я провожаю ее до дома, не сводя глаз с ее фигуры. То, как она наклоняет голову, как ускоряет шаги, как постоянно оглядывается через плечо - это опьяняет. Она чувствует меня, даже если не видит. Она знает, что за ней наблюдают, и это сводит ее с ума. Я хочу подтолкнуть ее дальше. Я хочу посмотреть, смогу ли заставить ее бежать.

Она снова возится с ключами у входа в свое здание, и мне приходится нырнуть за дерево, когда она оглядывается в последний раз, прежде чем зайти внутрь. Через несколько секунд в ее спальне загорается свет, и я отслеживаю движение ее тени за занавеской.

Каждая секунда, проведенная с ней, затягивает меня глубже. Я никогда никого так не желал. Никогда не нуждался в чьем-то страхе и присутствии, чтобы наполнить меня. Инцидент с апельсиновым соком, возможно, и вызвал эту навязчивую идею, но наблюдение за ее танцем, за тем, как она превращается в нечто трансцендентное, — вот что по-настоящему зажгло меня.

Воспоминание о ее танце запечатлелось в моей памяти. Ее ноги едва касались земли, тело изгибалось и струилось, как дым. В ее движениях была спокойная грация, как будто они могли разбиться вдребезги от слишком большой силы.

Я хочу сломать ее. Не уничтожить — нет, никогда. Я хочу изменить ее, сделать своей. Мысль о том, что она танцует только для меня, о том, как это совершенство разрушается под тяжестью страха, заставляет мою кровь закипать. Причиняет мне боль. Возбуждает меня.

Я достаю телефон, чтобы отправить сообщение Монти и Нико.

Я: Ко мне домой. Сейчас.

Есть особенные планы на этот вечер.

Их ответы приходят быстро.

Нико: Уже иду.

Монти: Надеюсь, это будет вкусно.

Я улыбаюсь, печатая.

Я: Поверь мне. Ты захочешь стать частью этого.

Как только забираю свою машину и еду домой, я направляюсь прямо в свою комнату и достаю папку со всем, что обнаружил. Эти секреты принадлежат мне.

Мои, чтобы знать. Мои, чтобы использовать.

Я не собираюсь делиться ими. Даже с Монти и Нико. Они получат свое обычное развлечение, но помимо этого им придется самим найти себе что-то другое. Илеана моя. И я не собираюсь делиться.

Теперь в папке хранятся не только документы о стипендии. Это моя коллекция. Все, что я нашел о ней. Каждый клочок информации. Заметки о ее распорядке дня, ее привычках. Каждая вещь кажется мне трофеем, доказательством того, как глубоко я внедрился в ее мир без ее ведома. Она понятия не имеет, что все секреты, которые она пыталась сохранить, теперь принадлежат мне.

Хлопает входная дверь, за ней раздаются шаги. Я закрываю папку и задвигаю ее под кровать как раз перед тем, как входят Нико и Монти.

— Что мы делаем? — Спрашивает Нико.