— Мы будем дома на Рождество.

— Сейчас октябрь.

— Ну, да, но...

— Не беспокойся из-за меня. — Я опускаюсь на край кровати. — Я уверен, что произойдет что-то важное.

Она вздыхает, и в ее голосе слышится принужденное беспокойство.

— Дорогой, я знаю, что это трудно...

— Нет, ты не понимаешь. — Мой голос тихий, холодный. — Ты понятия не имеешь.

— Рен…

— Я сам себя развлеку, не переживай. — Слова вылетают прежде, чем я успеваю их остановить, и ее брови хмурятся, в глазах вспыхивает беспокойство.

— Развлечешь? — Ее голос становится жестче. — Ты ведь не собираешься снова создавать проблемы?

Мои губы растягиваются в улыбке, а мысли возвращаются к Илеане. Взгляд ее глаз, то, как она дрожала, когда я прикасался к ней, то, как она скоро снова будет танцевать для меня.

— Определи понятие слова «проблемы».

— Рен...

— Мне нужно идти. — Я вешаю трубку, прежде чем она успевает ответить.

Она не позвонит снова, пока не вспомнит, что у нее есть сын, через несколько месяцев, когда возникнет чувство вины. Часть меня чувствует себя освобожденным от их отсутствия, от свободы поступать так, как мне заблагорассудится, без их осуждения. Но другая часть, более темная, не может не возмущаться тем, как они бросили меня на произвол судьбы, притворяясь, что все это для моего блага.

Один звонок, одна попытка стать матерью, и она решит, что сделала достаточно. Мой отец похлопает ее по плечу, скажет, что она старается, и переведет еще денег на мой счет.

Я встаю и подхожу к столу, на котором стоит ноутбук. Трансляция ведется в прямом эфире, каждая камера показывает мне мой мир, мой контроль. Я корректирую несколько углов, следя за тем, чтобы не было слепых зон или возможности ошибиться.

Завтра я буду отслеживать каждый вздох, каждый шаг. Я буду преследовать ее до тех пор, пока бежать будет некуда.

Разрушая невидимое

ИЛЕАНА

Суббота простирается передо мной, как чистый холст, пустая и ожидающая. Нет школы - значит, нет Рена, и хотя эта мысль должна была принести облегчение, оно не приходит. Беспокойство бурлит под кожей, как зуд, до которого не дотянуться — глухое, навязчивое жужжание, отказывающееся утихать.

На кухне папа протягивает мне список покупок. Мама просит взять несколько книг из библиотеки. Я киваю в такт их голосам, притворяясь, что это просто еще один обычный день. Притворяясь, что прошедшая неделя не изменила меня так, что я никогда не смогу стать прежней.

Нормальной. В безопасности.

После завтрака я переодеваюсь в джинсы, футболку и толстовку с капюшоном, который я натягиваю, прикрыв голову. Надев кроссовки, я выхожу, позволяя двери захлопнуться за мной.

Сегодня прогулка по центру города кажется совсем другой. Мои глаза мечутся по сторонам, сканируя лица незнакомцев, выискивая что-то или кого-то, чего я надеюсь не найти. Я держусь более оживленных улиц, избегая коротких путей, которыми обычно пользуюсь. Мои чувства обострены — каждый звук кажется громче, каждое движение требует сосредоточенности. Вот, например, отражение в витрине кафе: девочка, изо всех сил пытающаяся исчезнуть. Я замираю, вглядываясь в неё.

Маленькая, сгорбленная, в одежде тусклых тонов. Выцветшие джинсы, огромная толстовка с капюшоном, натянутая так, будто она прячется. Плечи сведены, будто она ждёт удара. Под глазами — тени, а в глазах — ничего.

Она будто растворяется. Так отчаянно хочет исчезнуть, что ей это почти удалось. Становится девушкой-призраком, как называют ее Рен и его друзья.

Я с отвращением отворачиваюсь. Чем дольше я смотрю, тем больше ненавижу ее. Эта версия меня, которая сжимается, которая прячется, которая блекнет так основательно, что люди забывают о ее существовании, даже когда она стоит перед ними.

Но разве это не то, что я всегда делала? Чему меня учили? Быть невидимой? Быть в безопасности?

Мимо проходит пара, их отражения ненадолго присоединяются к моему. На девушке ярко-красный свитер, ее рука обвита вокруг руки парня, когда она откидывает голову назад, смех озаряет ее глаза. Они занимают место без извинений, полностью существуя в данный момент. Боль в моей груди становится сильнее, ее все труднее игнорировать.

Когда я в последний раз так смеялась? Смеялась ли вообще?

Двери библиотеки тихо открываются, и знакомый запах книг окутывает меня. Мне всегда нравилось, насколько анонимным ты можешь быть среди полок, как никто не обращает внимания на другого человека, затерянного в стеллажах. Раньше это было похоже на свободу, на возможность существовать незаметно. Теперь, прогуливаясь по тихим проходам, эта анонимность ощущается не столько свободой, сколько тюремной решеткой.

Две девушки сидят за столом, близко склонив головы друг к другу, поскольку у них одни наушники, и хихикают над чем-то в телефоне. Звук разносится по тихому помещению, вызывая суровый взгляд библиотекаря. Но они просто улыбаются друг другу и смеются еще громче, непримиримые в своей радости, в своей дружбе, в своем праве на существование.

Они принадлежат этому месту. Они принадлежат друг другу.

У меня такого никогда не было. Никогда не было человека, с которым можно поделиться секретами, посмеяться, просто быть рядом. От осознания этого у меня перехватывает дыхание.

Это то, от чего я отказалась в своем стремлении остаться незамеченной?

Библиотекарша не поднимает глаз, когда я подхожу с мамиными книгами. Ее взгляд остается прикованным к экрану компьютера, пальцы рассеянно постукивают по клавишам. Она не просит мое удостоверение. Она никогда этого не делала, хотя я прихожу сюда уже много лет. Для нее я просто безликая рутина, призрак, который входит в библиотеку и выходит из нее, не оставляя следов.

— Спасибо. — Мой голос звучит громче, чем обычно.

Она вздрагивает, ее пристальный взгляд встречается с моим. На мгновение кажется, что она пытается вспомнить меня, затем она просто кивает и снова обращает свое внимание к компьютеру перед собой. Это маленький акт бунта, незначительный, но он заставляет мое сердце учащенно биться, когда я выхожу из библиотеки.

В продуктовом магазине еще хуже. Покупатели натыкаются на меня, не обращая внимания. Взгляд продавца скользит мимо меня, безразличный, как будто я не более чем очередной предмет на полке. Я снова невидима, и я ненавижу это.

К тому времени, как я добираюсь до продуктового отдела, мои нервы на пределе. Руки дрожат, когда я тянусь за пакетом яблок, и чуть не роняю его, когда кто-то проходит мимо меня.

Возьми себя в руки, Илеана! Ты в порядке.

Но я не в порядке. Рен изменил меня.

Мерцание ткани привлекает мое внимание, когда я поворачиваюсь к кассе. Спереди и в центре - вешалка с платьями, ярко-красными и синими, их цвета выделяются на фоне приглушенных тонов вокруг. До этой недели - до Рена - я бы отвернулась, поискала что-нибудь в тусклых тонах, что помогло бы мне еще больше спрятаться. Но сейчас мои пальцы тянутся вперёд, гладят шелковистый материал. Платье мягкое, цвет глубокий, насыщенный синий, напоминает мне о сумерках, о мимолетном моменте перед тем, как тьма поглотит мир.

Заметил бы Рен, если бы я надела что-нибудь подобное? Потемнели бы его глаза, появилась бы та напряжённость, с какой он смотрит, когда я танцую? Притянул бы он меня ближе — его руки на моей талии, горячее дыхание у шеи, глаза, скользящие по каждому изгибу?

От этой мысли меня обдает жаром. В животе вспархивают бабочки, и вместе с ними поднимается возбуждение — острое, скручивающееся внутри, опасное, слишком сильное, чтобы его игнорировать. У меня перехватывает дыхание, пальцы подрагивают, когда я отдёргиваю руку.

Я не хочу, чтобы он замечал меня. Я не хочу его взгляда, его внимания.

Правда ли?

К тому времени, как я возвращаюсь домой, в моей голове бушует буря запутанных мыслей. Я помогаю маме убрать продукты и выполняю все действия на автопилоте.