Воздух в комнате, казалось, сгустился еще больше. Музыка отступила на второй план, превратившись в приглушенный фон для их личной сцены. Настя чувствовала, как напрягаются мышцы Наума под её руками, как его дыхание становится тяжелее.

Руки Наума скользнули по телу Насти, сжимая и лаская через одежду. Он знал каждый изгиб этого тела, каждую чувствительную точку. Пять лет практики не прошли даром — они читали друг друга как открытую книгу, когда дело касалось физического удовольствия.

— Ты моя, — прошептал он, сжимая её бедра до синяков. — Только моя.

Это было их негласное правило — он мог иметь других женщин, мог развлекаться с такими, как Карина, но Настя принадлежала только ему. Никто не смел даже смотреть в её сторону. Все знали — это табу, нарушение которого каралось смертью. Наум знал о ней больше, чем кто-либо другой. Знал её прошлое, знал её секреты. Это знание было его козырем, его страховкой.

Настя начала медленно раскачиваться на его коленях, создавая то самое трение, от которого у обоих перехватывало дыхание. Её движения были отточены годами практики — она знала, как довести его до грани, как заставить потерять контроль.

Её губы были горячими, требовательными. Она целовала его так, словно хотела выпить его душу. В такие моменты он почти забывал, кто из них на самом деле контролирует ситуацию. Почти — но никогда полностью. Потому что Наум всегда помнил главное правило: нельзя терять голову, даже когда речь идет о такой женщине, как Настя.

Он запустил руку в её волосы, сжимая их в кулак. Ему нравилось чувствовать её дрожь, нравилось знать, что может заставить её тело отзываться на каждое его прикосновение. Это была власть в чистом виде — первобытная, животная, абсолютная.

— Никто не смеет даже смотреть на тебя, — прорычал он, оставляя следы на её шее. — Никто.

Наум резко притянул её к себе, впиваясь поцелуем в губы. Это не было нежностью — это было утверждением власти, демонстрацией силы. Настя ответила с той же страстью, кусая его губы до крови. Они не умели по-другому, не хотели по-другому.

Одежда начала слетать с них, как осенние листья с деревьев — быстро и неотвратимо. Пуговицы отрывались, ткань трещала по швам, но им было всё равно. В такие моменты материальное не имело значения — только жажда, только необходимость получить своё здесь и сейчас.

Наум чувствовал, как её ногти впиваются в его плечи. Она никогда не боялась причинять ему боль, никогда не играла роль послушной куклы. Может быть, именно поэтому он не мог насытиться ею — она всегда оставалась загадкой, всегда держала часть себя в тени.

Он провел рукой по её спине, чувствуя каждый позвонок под кожей. В такие моменты Наум особенно остро ощущал свою власть над ней — не только физическую, но и ту, что держалась на тайнах прошлого, на невысказанных угрозах, на молчаливом понимании правил игры.

— Ты знаешь, что будет с любым, кто попытается забрать тебя у меня? — прошептал он, сжимая её бедра сильнее. Это не был вопрос — это было напоминание. Напоминание о том, что он способен сделать, о границах, которые нельзя пересекать.

Её кожа горела под его пальцами, и в этом жаре было что-то почти болезненное. Они оба знали, что это больше чем просто секс — это было утверждение власти, демонстрация силы, продолжение той игры, которую они вели уже восемь лет.

В полумраке комнаты их тени сливались в одну, создавая причудливые узоры на стенах. Неоновый свет выхватывал отдельные детали: блеск пота на коже, напряженные мышцы, сжатые в кулак пальцы. Всё это складывалось в единую картину первобытной страсти. Боль и удовольствие смешались в одно целое, создавая тот самый коктейль ощущений, которого она так жаждала. Наум замер на мгновение, давая ей привыкнуть, а затем начал двигаться — сильно, размеренно, доводя их обоих до грани.

Карина стояла в коридоре, прислонившись к стене и пытаясь унять дрожь в коленях. Музыка приглушенно доносилась из-за закрытой двери ВИП-комнаты, смешиваясь с едва различимыми стонами и звуками. Она закрыла глаза, пытаясь стереть из памяти увиденное, но картины продолжали вспыхивать перед глазами.

Звуки из ВИП-комнаты стали громче, и Карина поморщилась, представляя, что там происходит. Она знала эти звуки — звуки страсти и удовольствия. Но когда эти звуки издавал Наум с другой женщиной, они превращались в пытку, в напоминание о собственной никчемности.

Девушки в клубе предупреждали её о Насте и Науме, об их особых отношениях, но одно дело слышать сплетни и совсем другое — стать свидетельницей этого животного, необузданного акта. Карина чувствовала, как к горлу подступает тошнота — не от отвращения, а от осознания собственной ничтожности в этот момент.

Наум сидел в полумраке ВИП-комнаты, наблюдая за тем, как Настя приводит себя в порядок. Пять лет… Пять долгих лет они играли в эту игру, и каждый раз всё заканчивалось одинаково. Она приходила, брала то, что хотела, и уходила, оставляя после себя только запах духов и следы на его теле.

Коньяк в стакане отражал неоновый свет, создавая причудливые узоры на поверхности янтарной жидкости. Наум сделал глоток, чувствуя, как алкоголь обжигает горло.

Он наблюдал, как она застегивает куртку, как поправляет волосы перед зеркалом. Каждое движение было отточенным, уверенным — она никогда не теряла контроль над собой, даже после самых бурных встреч. Это восхищало его и пугало одновременно. Иногда ему казалось, что она не совсем человек, что в ней есть что-то механическое, что-то, что не поддается обычным человеческим слабостям.

Настя повернулась к нему, и на её губах появилась та самая улыбка — холодная, деловая, словно между ними не было только что момента абсолютной близости.

— Деньги за заказ переведешь по реквизитам. В полном объеме, — сказала она своим обычным тоном, не допускающим возражений. Это тоже было частью их ритуала — никаких торгов, никаких обсуждений.

Захлопнув за собой дверь ВИП-комнаты, она ушла, будто её и не было, словно ничего не произошло. Впрочем, Наум к этому уже привык.

Дождливый вечер медленно опускался на город, заполняя улицы серой дымкой и отражаясь тусклыми бликами в окнах кофейни. Север сидел за дальним столиком, рассеянно помешивая остывший американо. Его взгляд был направлен куда-то вдаль, за пределы реальности, словно он пытался разглядеть там ответы на мучившие его вопросы.

Михаил наблюдал за другом уже несколько минут, прежде чем решился нарушить его задумчивость. Он знал эту привычку Севера — уходить глубоко в себя, отключаясь от внешнего мира. Особенно когда дело касалось работы.

— Север, ты слышишь? — голос Михаила наконец прорвался сквозь пелену размышлений.

Тот слегка вздрогнул, возвращаясь к реальности. Его серые глаза сфокусировались на собеседнике, а на губах появилась легкая улыбка — немного виноватая, но искренняя.

— Да, слышу. Извини, задумался, — он отодвинул чашку в сторону. — Что ты говорил?

Михаил покачал головой, привычно отмечая, как друг снова ускользал в свои мысли. Он достал из внутреннего кармана пиджака конверт и положил его на стол.

— Говорю, все организовал. Квартира в сталинке в центре Вольска, как ты просил. Оплачена на полгода вперед, — Михаил выложил рядом с конвертом связку ключей. — Минимум мебели, максимум пространства. Знаю твои привычки.

Север взял ключи, внимательно их разглядывая. Три обычных ключа и один магнитный — видимо, от подъезда. Простая связка, но она символизировала начало нового этапа в его жизни. И возможно, самого опасного.

— Спасибо, Миш. Ты, как всегда, все предусмотрел, — Север убрал ключи в карман куртки.

— Ты точно решил заняться этим делом?

Север провел пальцем по краю чашки, собираясь с мыслями. Он понимал беспокойство друга, но отступать было не в его правилах.

— Миш, убиты Лебедев, Пронин и вот недавно смерть Савельева. У всех огнестрел. Ты издеваешься? Конечно точно! В ближайшее время они не пойдут на убийство, слишком подозрительно и опасно, да и на кону стоит слишком много, чтобы так рисковать! Нет, они должны немного залечь на дно. А мне тем самым развяжут руки покопаться где нужно и ненужно! Именно поэтому я и должен туда поехать. Кто-то играет не по правилам, Миш. И я хочу знать кто.