Перед глазами предстало трёхэтажное здание советской постройки. Серые стены с облупившейся краской, решётки на окнах, растрескавшийся асфальт — всё здесь кричало о безнадёжности. Небольшой парк вокруг здания только усиливал гнетущее впечатление: чахлые деревья и скамейки, на которых сидели пациенты в одинаковых серых халатах.

У входа их встречал главврач — доктор Верховский Василий Степанович. Его профессиональная улыбка не затрагивала холодных глаз, внимательно изучающих новую пациентку. Рядом с ним стояла старшая медсестра — худая женщина с жёстким взглядом и поджатыми губами.

— Добро пожаловать, Анастасия Станиславовна, — произнёс главврач с деланной заботой. — Мы сделаем всё возможное для вашего скорейшего выздоровления.

Настю провели через приёмное отделение, где пахло хлоркой и старыми лекарствами. Медсестра с уставшим лицом монотонно заполняла документы, даже не поднимая глаз. Процедура приёма напоминала конвейер: сдать вещи, переодеться в больничную одежду, сдать анализы, пройти первичный осмотр.

— Раздевайтесь, — скомандовала медсестра, протягивая серую больничную пижаму. — Все личные вещи сдать на хранение. Украшения, телефон, документы — всё.

Настя медленно снимала с себя одежду, чувствуя, как с каждым предметом теряет частичку себя. Джинсы, свитер, нижнее бельё — всё аккуратно складывалось в пластиковый пакет с биркой. Больничная пижама пахла стиральным порошком и чужими судьбами.

Её провели по длинному коридору, где эхом отдавались шаги и приглушённые голоса из-за закрытых дверей. Некоторые двери были обиты мягким материалом, другие снабжены маленькими смотровыми окошками. Из-за одной доносился монотонный плач, из другой — бессвязное бормотание.

Палата 237 находилась в конце коридора — отдельная комната с зарешеченным окном, выходящим в больничный сад. Типичная «золотая клетка» для состоятельных пациентов: кровать с чистым бельём, тумбочка, стол, стул, отдельный санузел. Всё стерильно, безлико, безопасно.

— Располагайтесь, — сказала медсестра. — Скоро обход. Врач осмотрит вас и назначит лечение. Режим здесь строгий: подъём в семь, отбой в десять. Трёхразовое питание, прогулки по расписанию, приём лекарств строго по часам.

Оставшись одна, Настя подошла к окну. Во дворе бродили пациенты — кто-то разговаривал сам с собой, кто-то просто сидел на скамейке, безучастно глядя в пустоту. Санитары в белых халатах наблюдали за ними, готовые вмешаться при малейших признаках беспокойства.

Тем временем в кабинете главврача проходила совсем другая встреча. Наум сидел в кожаном кресле, небрежно постукивая пальцами по подлокотнику. На столе лежал толстый конверт, только что переданный доктору Верховскому.

— Впечатляющая сумма, — протянул главврач, пересчитывая деньги. — И это только аванс?

— Именно так, — Наум улыбнулся. — Ежемесячные выплаты будут не меньше, если всё пойдет как надо. Вы же понимаете, насколько деликатен вопрос?

Главврач понимающе кивнул, пряча конверт в сейф.

— Безусловно. Пациентка нуждается в серьёзном лечении. Её состояние… нестабильно.

— Очень нестабильно, — подчеркнул Наум. — Настолько, что любые посещения могут травмировать её психику. Особенно… определенными лицами.

— Разумеется-разумеется, — закивал Василий Степанович. — У нас строгий режим посещений. А в случае с острыми состояниями мы вообще ограничиваем контакты до минимума. Исключительно в интересах пациента, конечно.

— Экономить на препаратах не нужно, Анастасия Станиславовна должна получать все самое лучшее, это относится и к транквилизаторам, нейролептикам… Главное — правильная дозировка.

— Чтобы пациентка была… спокойной? — уточнил главврач.

— Именно. Спокойной, управляемой, но без перегибов. Никакой передозировки или необратимых последствий. Просто… скажем так, в состоянии стабильной апатии.

— О, это мы умеем, — заверил Василий Степанович. — У нас большой опыт работы с различными психическими состояниями. Подберем оптимальную схему лечения.

Наум достал второй конверт.

— Мне понадобятся регулярные отчеты о состоянии пациентки. Официальные, на бланках клиники, с печатями и подписями. О том, что лечение идет успешно, наблюдается положительная динамика…

— Но без существенных улучшений? — понимающе усмехнулся главврач.

— Именно. Стабильное состояние с некоторым прогрессом, но недостаточным для выписки. Вы же понимаете — опекунство, наследство, всё такое…

После ухода Наума главврач вызвал старшую медсестру. Людмила Викторовна появилась незамедлительно, её худое лицо выражало привычную строгость.

— Новая пациентка требует особого внимания, — начал Василий Степанович. — Вот схема лечения. Строго по расписанию, без пропусков. И главное — никаких посетителей. Вообще никаких, под любым предлогом.

— А если будут настаивать? Полицейские, адвокаты?

— Пациентка в остром психотическом состоянии. Агрессивна, неадекватна. Любые контакты противопоказаны. Это официальное заключение.

Медсестра сделала пометки в блокноте. За годы работы она привыкла к подобным указаниям «сверху». Главное — правильно оформить документы, чтобы комар носа не подточил.

— Начинаем лечение с сегодняшнего вечера, — продолжил Василий Степанович. — Сначала малые дозы, постепенно увеличиваем. Нужно добиться устойчивого седативного эффекта.

— А если будет сопротивляться приему препаратов?

— В случае отказа — принудительно, через инъекции. Но аккуратно, без следов. И записывайте всё как добровольное лечение.

Вечером Насте принесли первую дозу лекарств — несколько разноцветных таблеток на пластиковом подносе. Медсестра стояла рядом, пока она не проглотила их все.

— Это для вашего же блага, — произнесла она заученную фразу, забирая пустой стакан.

Настя чувствовала, как препараты начинают действовать. Мысли путались, тело наливалось тяжестью. Она с трудом добралась до кровати и упала на неё, не раздеваясь. Последнее, что она увидела перед тем, как провалиться в тяжёлый сон, — равнодушное лицо медсестры, закрывающей дверь палаты.

Белые стены психиатрической клиники давили на Настю. Каждое утро начиналось одинаково — резкий свет люминесцентных ламп безжалостно врывался в полутёмную палату ровно в семь часов. Медсестра с холодным профессиональным равнодушием приносила горсть разноцветных таблеток, от которых мысли превращались в вязкое желе. Настя пыталась сопротивляться, но её быстро «успокаивали» — насильно впихивали лекарства в рот и заставляли запивать водой. Если не удавалось, то вход шли шприцы, от уколов которых становилось намного тяжелее.

За две недели пребывания здесь Настя успела изучить каждую трещину на потолке, каждую царапину на металлической спинке кровати. Строгий режим, установленный в клинике, напоминал тюремный распорядок — подъём, приём лекарств, скудный завтрак, обязательные прогулки в больничном саду под бдительным присмотром санитара.

Психотерапевт, немолодой мужчина с внимательным цепким взглядом, ежедневно проводил с ней сеансы. Он методично записывал каждое её слово, каждый жест в толстую карту, подчёркивая «признаки нестабильного состояния». Любая эмоция, любое проявление характера интерпретировались как симптом душевного расстройства.

Запах лекарств и дезинфицирующих средств преследовал её повсюду. Он въелся в больничную одежду, пропитал волосы, словно пытаясь стереть последние воспоминания о прежней жизни. В этом стерильном мире не было места ярким краскам и сильным чувствам — только приглушённые тона и химическое спокойствие.

Настя помнила, как оказалась здесь. Помнила арест, суд, триумф Наума и экспертизу. Теперь она оказалась заперта в этой белой клетке, накачанная лекарствами до состояния послушной марионетки.

В полузабытьи, между приёмами очередной дозы успокоительного, Настя пыталась сохранить ясность рассудка. Она цеплялась за воспоминания о Северском, как утопающий за соломинку. Его образ оставался единственным якорем, не позволяющим окончательно раствориться в мутном мареве принудительного лечения.