— Ну, начать с того, что он снимает кожу со своих жертв. Дело не только в Гарри, который собирал своеобразную коллекцию, но и в самой Шане. Я знаю, что она сделала с кузеном. Четырнадцатилетний мальчик, ну как же… Я тогда проник в кабинет дяди и увидел фотографии. Понимаете… — Голос Сгарци надломился. Несмотря на всю браваду, самообладание покинуло его. — Когда я прочел в газете о деталях последних двух убийств, перед глазами у меня поплыли те фотографии. Руки и живот Донни были… Я сразу понял, что сделали с теми женщинами. Потому что мне уже приходилось видеть подобное, пусть и на снимках, но все же. Скажите мне, что я не прав, детектив. Посмотрите мне в глаза и скажите, что я ошибаюсь.

Ди-Ди и Фил не проронили ни слова. Они отвели глаза и впервые за весь разговор не знали, что ответить. Не далее как двадцать четыре часа назад они вместе просматривали дело Шаны Дэй, и к нему были приложены те самые фотографии, о которых только что упомянул Сгарци. Он не ошибся. Параллель между тем, что Шана сделала со своей жертвой, тем, что делал ее отец со своими, и тем, что вытворяет Убийца с розой теперь, была очевидна…

— Шана Дэй не убивала тех женщин, — продолжил Сгарци. — И Гарри Дэй, само собой, тоже этого сделать не мог. Но если срезанная кожа — визитная карточка как отца, так и дочери…

Сгарци осекся. Ди-Ди уже знала, что он собирается сказать.

— Что ж, остается еще один член их семьи…

Первым делом нужно избавиться от склянок с формальдегидом.

После беседы с Шаной я позвонила своему секретарю и попросила отменить все сеансы на текущей неделе. Слишком пессимистично? Просто я готовилась к худшему. Приемный отец был прав: то, что я не могу чувствовать боль, не значит, что родня не сможет мне ее причинить.

Сестра что-то знала. Ни сам допрос, ни вопросы детектива — ничто не вызвало у нее удивления. Пожалуй, это было самое важное, что я уяснила из сегодняшнего разговора. Детективы могут погладить себя по головке или даже похвалить меня за то, что я «заставила» Шану выдать секретный номер сто пятьдесят три. Но я слишком хорошо знаю свою сестру. Для нее это была игра. И сегодня она наглядно продемонстрировала, что играть в нее мы будем по ее правилам.

Я сказала правду: понятия не имею, что означают эти цифры. А Шана знала, и если она сказала, что завтра утром мы выпустим ее из тюрьмы и она будет жить в моем доме, носить мою одежду и спать в моей постели, то я не могла ей не верить. Слишком уж уверенно она это заявила.

Вот что привело меня в ужас.

Формальдегид. У меня целая коллекция склянок, наполненных формальдегидом, в котором одиноко плавают полоски кожи. Нужно уничтожить ее. Прямо сейчас.

Вас поражает тот факт, что под половицами в гардеробной я храню свою «коллекцию»? Как профессионал с полной ответственностью заявляю, что даже самые умные люди обычно движимы чувствами более сильными, чем логика. Страсть. Одержимость. Зависимость.

Я направилась прямо в гардеробную. Внутри стоял комод из вишни, который на первый взгляд казался встроенным, но на самом деле его легко можно было отодвинуть. Под ним оказались половицы с ободранными краями. Я лично обустроила этот тайник буквально сразу после переезда в свою новую роскошную квартиру. Честно говоря, это было первое, что я сделала. Весьма красноречиво, не правда ли?

Под половицами была спрятана самая обычная коробка из-под обуви. Ничего особенного. Синевато-серая с черной крышкой, название бренда уже давно стерлось. В таких обычно хранят старые фотографии или другие семейные реликвии. Я вышла из гардеробной, двумя руками плотно прижимая свое сокровище к груди.

Зашла в ванную. Современная комната со шкафами шоколадного цвета, отделанная белым мрамором и серо-голубой плиткой. Я поставила коробку на мраморную столешницу рядом со второй раковиной, предназначавшейся для моего мужа, сожителя или давно утраченной любви всей жизни. Однако за все время, что я прожила в этом доме, раковина не видела ни капли воды.

Я сняла крышку, открыв взору богатую шелковую подкладку, которая заметно контрастировала с экстерьером коробки. Флаконы. Огромное количество стеклянных пузырьков примерно одного размера и формы; все они были закупорены резиновой пробкой. В отличие от Гарри, я не пользовалась обычными банками. Нет, в этом плане дочь превзошла отца.

Мне пришло в голову, что за все время я ни разу не пересчитывала склянки. Даже сейчас я воспринимала их как единое целое, как коллекцию. Я копила их в течение почти десяти лет, но за это время ни разу не задумывалась, сколько их у меня. На подсознательном уровне я и не хотела этого знать.

Я закрыла глаза и решила представить себя на месте одного из моих пациентов. Сколько, по моему мнению, в коробке склянок? Обычно такое упражнение проводят с алкоголиками: как по-вашему, сколько вы выпили прошлой ночью?

Я остановилась на двенадцати. Цифра уже достаточно шокирующая, хотя изначально на языке у меня вертелось число восемь. Прямо как алкоголик, который каким-то образом понимает, что у него есть проблемы, я хочу ответить «три стакана», но говорю, что их скорее было пять… Вынужденная честность. Если я не буду отрицать, что у меня есть проблемы, то можно считать, что их и правда нет.

Я открыла глаза и сосчитала флаконы.

Двадцать один.

Я пошатнулась. Чтобы удержаться на ногах, мне пришлось схватиться за край ванной.

Двадцать один.

Но как? Нет. Этого не может быть. Этого просто не может быть…

Я снова пересчитала все пузырьки. И еще раз.

Странное чувство волной окатило меня с ног до головы. Словно душа, приняв ужасную, отвратительную истину, буквально сбежала из тела. Из головы она рухнула в пятки, а затем смылась через канализационный слив в душевой. Хотя нет, не душа, а темный дух, вернувшийся обратно в преисподнюю, где ему самое место.

Я не могла…

Я взяла наугад флакон. «Программист», значилось на этикетке. Перед глазами у меня внезапно поплыла полицейская фотография, на которой была запечатлена коллекция моего отца. На одной из банок была надпись: «Рубашка в цветочек». Одна-единственная деталь, напоминавшая о женщине, которой некогда принадлежала полоска кожи, что хранилась в растворе формалина.

Меня всю трясло. Я хотела присесть, но, поборов желание, осталась стоять на ногах. Так будет проще противостоять собственному чувству вины.

— Но они ведь даже не почувствовали боли, — услышала я свой шепот словно со стороны. — Лидокаин. Они ведь совсем ничего не почувствовали.

После отрицания наступает стадия логического обоснования. Я ведь не такой монстр, как мой отец. Он разделывал юных девушек, держал их в заложниках и пытал в течение нескольких дней. А я всего лишь срезаю тонкую полоску кожи с партнеров по сексу, пока те спят. Ни один из них ни разу даже не вздрогнул и ничего не почувствовал. Невинная плата за проведенную вместе ночь. Между прочим, некоторые из них могли добровольно согласиться на такие условия: ночь безумного страстного секса без последствий и без обязательств взамен на тонкую полоску кожи, которая через несколько дней восстановится.

Не выпуская из рук флакон с этикеткой «Программист», я уставилась на свое отражение в зеркале. Только посмотрите на эту симпатичную и, очевидно, успешную женщину. Интересно, что у нее в руке…

Затем я вспомнила измазанный кровью детектива палец. О, это чувство. Этот запах. Это непреодолимое желание попробовать на вкус.

У меня подогнулись колени, и я опустилась на холодный кафель. Как человек, страдающий редким генетическим заболеванием, я знала, что одного только воспитания недостаточно. Все мы продукты природы. И такова была моя природа, отраженная в этой заполненной формальдегидом и человеческой кожей склянке, которую я плотно прижимала к груди.

Моя сестра не могла об этом узнать. Никто, абсолютно никто не должен об этом знать. Я совершила огромную ошибку, уступила своей слабости, пошла на поводу у генетической одержимости. Но я обязательно справлюсь с ней. Без сомнений. Почему бы и нет, в конце концов? Только для начала, конечно, нужно будет пережить эту странную пугающую неделю, когда призрак моего отца снова носится по Бостону и убивает женщин, а моя сестра проявляет поразительную осведомленность в вещах, о которых знать ничего не должна.