Сандерс кивнул:

— Могу позвонить кое-кому. — Он с сомнением пожал плечами. — Вот только не хотелось бы гонять людей понапрасну. Вы, похоже, делаете ставку на какого-то таинственного незнакомца, а я вот постоянно возвращаюсь к ране жертвы. Опыт у меня большой, и я вам так скажу: если человек убит одним-единственным выстрелом в лоб, значит, он и был выбранной целью. Может быть, не Дэнни, но кто-то определенно хотел убить именно Мелиссу Авалон.

Куинси возражать не стал. Рейни — тоже. В своих рассуждениях они и впрямь постоянно возвращались к Мелиссе Авалон. Ее убийство вызывало вопросы, которые оставались пока без ответов, и от этого оба чувствовали себя не в своей тарелке.

— Что ж, по крайней мере в одном удача на нашей стороне, — сказал наконец Куинси.

Сандерс и Рейни непонимающе переглянулись.

— У нас прорыв? — осведомился детектив.

— Нам крупно повезло с пулей двадцать второго калибра. Вы же сами сказали. В большинстве случаев эти пули слишком деформируются и непригодны для баллистической экспертизы. Позволю себе предположить, что и наш стрелок знал об этом. Итак, он говорит Дэнни принести пистолет двадцать второго калибра, рассчитывая, вероятно, что пуля срикошетит в черепе, уничтожив траекторию и скрыв отсутствие следов от нареза. Принимая во внимание другие косвенные улики, в убийстве Мелиссы Авалон обвинят Дэнни. Но рикошета нет. А траектория ясно указывает, что стрелявшим был другой, взрослый. Кроме того, пуля останавливается у основания черепа и не расплющивается, раскрыв нам еще один свой маленький секрет — она гладкая, что указывает на особенность оружия. Всего один кусочек металла в сорок гран — и мы уже знаем, что все было не так просто.

Рейни задумчиво кивнула. Без всего того, что перечислил сейчас спецагент, они и не подумали бы искать кого-то, кроме Дэнни О'Грейди. Тем более что мальчишка неоднократно во всем признался.

Сандерс, однако, нахмурился:

— Не улавливаю. Вы говорите, что кто-то попросил Дэнни принести двадцать второй, чтобы прикрыть им свой двадцать второй. Но зачем? Почему бы просто не использовать тот, что принес Дэнни?

А ведь и верно. Рейни посмотрела на Куинси, которого вопрос детектива, похоже, поставил в тупик.

— Пуля двадцать второго гладкая, — пробормотала она. — Выпущена определенно не из пистолета Дэнни. И здесь напрашивается другой вопрос: если стрелок принес свое оружие, чтобы убить Мелиссу Авалон, то почему двадцать второго калибра? Оружие это не особенно мощное, тем более для выстрела в голову. Многие после такой раны остаются живы. Тем не менее он произвел один выстрел ей в лоб из своего оружия. С риском, что она выживет и все расскажет. С риском, что кто-то заметит у него оружие… Не понимаю. Здесь определенно что-то не так.

Все посмотрели друг на друга. Ответа не было ни у кого. Выбранная заранее жертва. Загадочная пуля. Неопознанный мужчина, склонивший к участию в убийстве тринадцатилетнего мальчика.

От первоначальной версии — бессмысленный акт насилия — они ушли довольно далеко, и теперь Рейни вдруг поняла, что не знает, куда идти дальше. Она думала о своем тихом, уютном городке. О тянущихся к небу деревьях и уходящих вдаль пологих холмах. О Дэнни, запуганном и растерянном, решившем взять на себя ответственность за убийство. О школьных коридорах, все еще запачканных кровью.

И впервые за последние четырнадцать лет Рейни стало страшно.

Дэнни сидел один в комнате восемь на восемь и смотрел на паука, медленно ползущего по лежавшему на полу тонкому коврику.

Дверь была открыта. Утром, ровно в шесть, крепкие смотрители распахивали все двери с громким криком «Пора, девочки и мальчики!». Открытыми двери оставались до девяти часов вечера, когда наступало время готовиться ко сну. Смотрители — именно смотрители, а не надзиратели, как сказали Дэнни, — проходили по коридору и запирали комнаты снаружи. В десять часов вечера выключали свет. К плексигласовому окну приникало лицо смотрителя, проверявшего, сделал ли Дэнни все по правилам.

Он делал все по правилам. Не создавал проблем. Поднимался в положенное время. Отправлялся в сопровождении смотрителя в кафетерий. Сидел, глядя на поднос. Шел в сопровождении другого смотрителя в класс, где десятка два мальчиков в возрасте от двенадцати до семнадцати как бы занимались под присмотром энергичной леди, утверждавшей, что каждый из них может стать тем, кем хочет. Потом им разрешали пообщаться.

Дэнни всегда возвращался в свою комнату, где сидел один. И никому не было до этого никакого дела. Центр содержания несовершеннолетних в округе Кэбот был учреждением довольно новым и представлял собой некое подобие огромного, бежевого цвета общежития, совершенно непохожего на другие заведения, о которых шепотом рассказывали дети, на переделанные под эти цели старые тюрьмы с толстыми бетонными стенами и полами, где все у всех на виду. Новый центр в округе Кэбот не имел с ними ничего общего. Некоторым детям, которым не нравилась здешняя агрессивных цветов форма, разрешалось носить свою одежду. В помещениях общего пользования было много плексигласовых окон и живых растений. Тем, кто отличался хорошим поведением, позволялось смотреть телевизор и даже брать кассеты с фильмами.

Жизнью их в течение дня по большей части руководили смотрители, четко соблюдавшие режим приема пищи, занятий и отдыха. Делай то, что тебе говорят, иди туда, куда тебе говорят, и все в порядке. Можешь даже оставаться один в своей комнате в отведенное для общения время. Сиди. Смотри на свою синюю больничную форму. Наблюдай за пауком. Не важно.

Главное — не выходи за определенные для тебя рамки. Не зря же в комнатах плексигласовые окна. Не зря все двери из толстой, в дюйм, стали. И двор не зря окружен десятифутовым забором, поверх которого проложена колючая проволока. И прожекторы не зря. А у смотрителей есть ключи от ружей, заряженных резиновыми пулями.

Когда Дэнни только попал сюда, ребята постарше рассказали ему о тех, кто пытался бежать. О тех, кому прыскали в лицо перцовым спреем, кого — в тех редких случаях, когда они преодолевали ограждение, — преследовали с собаками. И если доберманы настигали беглеца, каждому из псов полагалась награда — один укус.

Дэнни считал, что все они полный отстой, но вслух ничего не говорил. С самого первого дня он держался одного правила: никому ни слова.

Я — умный, я — умный, я — умный.

Мне страшно.

Он наблюдал за пауком, упорно подбиравшимся к зарешеченному окну. Может, паук истосковался по солнечному свету, а может, ему хотелось ощутить ветер на своем крохотном косматом личике.

Дэнни прошелся пальцами по форме — ни шнурков, ни пуговиц, ни ремней находившимся под круглосуточным наблюдением не разрешалось — и постарался отключить мозг.

Накануне к нему приходил адвокат. Дэнни не желал его видеть. На нем был модный серый костюм, на руке — дорогие часы, и Дэнни знал, что все это стоит кучу денег. От этого ему стало еще хуже. Мама будет только и думать о том, как с ним расплатиться, а отец станет кричать, что это не важно. Старина Шеп так и не понял, что мир работает по-другому. Он запутался в своих футбольных фантазиях, где его сын делает победный тачдаун в большой игре.

Хуже всего ему было из-за матери. Он знал, что она плакала. Знал, потому что слышал сам. Поздно вечером он попытался закрыть уши ладонями, чтобы ничего не слышать, но потом одну руку пришлось убрать, чтобы сунуть ее в рот. Чтобы не захныкать.

Адвокат говорил о всякой ерунде. Рассказал, что делает защита и что такое суд. Какой будет его роль, и какой — роль Дэнни. Растолковывал все, как какому-нибудь младенцу. Дэнни не возражал. Адвокат распинался целый час, и все это время Дэнни смотрел в одну точку за его ухом.

Разговаривать с консультантами центра не следует, сказал адвокат. Формально они сотрудники правоохранительных органов, и все, что он сообщит им, может быть использовано против него в суде. В крайнем случае, если захочется излить душу, нужно попросить капеллана, пастора или раввина. Священник имеет право не давать показаний.