Работаю над письмом. Чтобы курс лечения считался завершенным, нужно написать письмо жертве, взять на себя ответственность за свой поступок и выразить сожаление. Письмо никуда не уйдет; нам объясняют, что это было бы несправедливо по отношению к жертве. Разворошило бы прошлое, разбередило старые раны и все такое. Но написать надо.

Пока что у меня только начало, два слова: Дорогая Рэйчел.

Рэйчел — это, конечно, выдуманное имя. В групповой терапии понятие конфиденциальности отсутствует, не забыли? Итак, позади шесть недель работы, а я выдал только два слова, одно из которых — неправда.

Надеюсь, сегодня мне все же удастся продвинуться с письмом моей «дорогой Рэйчел». Сегодня я узнаю, каково оно — быть жертвой.

Сначала я хотел удариться в бега, но потом обдумал все обстоятельно. Прокрутил в голове. Вышло, что ничего не получается. В таком деле требуется серьезная логистика, а в нашем нынешнем мире, где за тобой всегда присматривает Большой Брат, все не так просто, как до 11 сентября. Машины у меня нет, а на самолет или поезд без документов не попадешь. Не идти же через весь Массачусетс пешком?

Проблема в том, что у меня нет ни налички, ни колес, чтобы вот так вот взять и провернуть фокус с исчезновением. Я плачу за детектор лжи и за группу поддержки, не говоря уже о сотне каждую неделю, которую посылаю Джерри. Он называет это возмещением убытков, а я — страховкой. Хоть какая-то гарантия, что Джерри не отыщет меня в Южном Бостоне и не переломает к чертовой матери все кости.

Так что для финансирования побега мой банковский счет слишком жидок.

Что же делать? После занятия в группе поддержки я отправился домой.

Коллин постучала в мою дверь уже через тридцать минут.

— Можно войти? — вежливо, но твердо спрашивает мой надзорный инспектор.

— Конечно, — я широко открываю дверь. Коллин уже была здесь однажды, в самом начале, когда проверяла мой адрес. С тех пор прошло два года, но изменилось немногое. Я не слишком силен в отделке интерьера.

Она идет по захламленному коридору в заднюю часть дома, где когда-то находились гостиная и отделенная экраном веранда, которые моя бережливая хозяйка, миссис Гулиган, переделала в квартирку площадью пятьсот квадратных футов. За пользование этим чудесным пространством я плачу восемьсот баксов в месяц, что позволяет миссис Г. выплачивать имущественный налог за дом, которым владеет уже пятьдесят с лишним лет и который не хочет терять только из-за того, что какие-то яппи наконец открыли для себя район и цены на недвижимость взлетели до небес.

Честно говоря, мне нравится миссис Г., даже несмотря на то, что она развесила на всех окнах эти свои дурацкие кружевные занавесочки и разложила повсюду вязаные салфеточки. Эти салфеточки она прикалывает к мягкой мебели булавочками, о чем я знаю потому, что укалываюсь о них едва ли не каждый день. Во-первых, миссис Г. с самого начала знает, что я — сексуальный преступник, но не прогоняет, хотя дети и ругают ее за это. (Я сам слышал — дом не такой уж и большой.) Во-вторых, я постоянно застаю ее в моей комнате. «Забыла кое-что», — отрывисто бросает она, используя возраст как прикрытие для своего любопытства. Ей восемьдесят, и выглядит она как садовый гном. Ни о какой старческой хрупкости, рассеянности или забывчивости не может быть и речи. Мы оба знаем, что она проверяет меня, но не говорим, и это мне тоже нравится.

Для нее я храню под матрасом парочку порножурналов, найти которые не составляет труда. Думаю, старушке легче оттого, что ее квартиросъемщик листает непристойные журнальчики для взрослых. В противном случае она, чего доброго, начала бы беспокоиться, а я этого не хочу.

И вот теперь я веду Коллин в свой скромный рай. Она внимательно оглядывает кухоньку, крохотную гостиную с цветастым розовым диванчиком, любезно предоставленным в мое распоряжение миссис Гулиган. Задержавшись в самой большой комнате секунд на шестьдесят, Коллин проходит в спальню. Я вижу, как она морщит нос, едва переступив порог, и вспоминаю, что давненько не стирал простыни.

Вот же черт. Впрочем, теперь исправлять ситуацию уже поздно. С другой стороны, свежее белье можно интерпретировать как свидетельство нечистой совести.

Коллин возвращается в гостиную, садится на розовый диванчик и укалывается шеей о булавку. На минуту она выпрямляется, смотрит на вязаную салфеточку, пожимает плечами и снова откидывается на спинку.

— Чем занимаешься, Эйдан?

— Работаю, гуляю, хожу на занятия, — я пожимаю плечами и остаюсь на ногах. Нервы разыгрались, тут не насидишься. Оттягиваю и отпускаю зеленую резиновую ленту на запястье. Коллин наблюдает за мной, но ничего не говорит.

— Как работа?

— Не жалуюсь.

— Новые друзья, новые хобби?

— Нет.

— Берешь книги в библиотеке?

— Нет.

Она наклоняет голову чуть набок.

— К соседям на барбекю не заглядываешь?

— В марте?

Коллин усмехается.

— Похоже, живешь тише церковной мыши.

— Так оно и есть, — говорю я. — Правда.

Она наконец-то переходит к делу, наклоняется вперед, подальше от булавки, упирается локтями в колени.

— Слышала, у соседей что-то случилось.

— Видел полицейских, — отвечаю я. — Сегодня утром. Ходили по домам.

— Ты с ними разговаривал?

Качаю головой.

— Спешил на работу. Вито шкуру снимет за опоздание. К тому же, — бросаю я в свою защиту, — я все равно ничего не знаю.

Она улыбается, и я почти слышу ее мысли. Если б каждый раз, когда я их слышу, мне давали хотя бы по 5 центов…

Начинаю расхаживать по комнате, все быстрее и быстрее. Она смотрит на меня с понимающим видом, а когда начальство так на тебя смотрит, надо обязательно что-то сказать.

— Я сейчас пишу письмо.

— Да?

— Письмо Рэйчел. — Она не знает, кто такая Рэйчел, потому что имя вымышленное, но все равно понимающе кивает. — Надо написать, каково оно, чувствовать себя беспомощным. Знаете, не так-то это просто. Беспомощным быть никому не хочется. Но у меня сейчас хорошо получается. Потому что я и сам в таком положении.

— Продолжай, Эйдан. Расскажи мне, что и как.

— Я этого не делал! Понимаете? Я этого не делал. Но та женщина исчезла, а я живу через пять домов, числюсь в этой чертовой базе данных и сделать ничего не могу. Игра окончена. Есть извращенец, так арестуйте его.

— Ты знал эту женщину?

— Вообще-то нет. Видел несколько раз, вот и всё. Но у них есть ребенок. Ее я тоже видел. Я живу по правилам. Мне проблемы не нужны. У них есть дети — значит, я держусь подальше.

— Говорят, она хорошенькая.

— У них есть ребенок, — твердо, как мантру, повторяю я. Может, так оно и есть.

— Ты — парень симпатичный, — говоря это, Коллин смотрит на меня как будто оценивающе, но меня ей не одурачить. — Живешь тихо, почти никуда не ходишь. Представляю, как тебе должно быть тяжело.

— Знаете, я ведь дрочу каждый день. Спросите моего консультанта. Она заставляет нас рассказывать и об этом.

Коллин и бровью не ведет.

— Как ее зовут?

— Кого?

— Ту женщину.

— Джонс, кажется. Я только фамилию знаю.

Она смотрит на меня пристально, пытается вычислить, много ли мне известно и что из меня можно вытянуть. Например, призна́юсь ли я, что встречался с мужем пропавшей женщины, хотя ребенок и был дома? Думаю, эту деталь лучше придержать. Есть такое правило — ничего добровольно не отдавай, пусть кому надо сами стараются.

— Кажется, Сандра Джонс, — рассуждает она. — Преподает в средней школе. Муж работает по ночам. Ситуация нелегкая. Она работает днем, он ночью. Представляю, каково ей в одиночку.

Я щелкаю резинкой по запястью. Не спросила, а от меня ответа не дождется.

— Девочка у них такая милая…

Молчу.

— Как говорится, развита не по годам. Любит кататься по району на трехколеснике. Ты ее случайно не видел?

— Видишь ребенка — перейди на другую сторону улицы. — Щелкаю резинкой.

— Что ты делал прошлым вечером?

— Я вам уже сказал: ничего.

— Есть алиби? Кто-то может подтвердить, что ты ничего не делал?

— Конечно. Позвоните Джерри Сейнфилду. Я с ним каждый вечер тут тусуюсь, в семь часов…

— А потом?

— Пошел спать. В мастерской начинают рано.

— Спал один?

— По-моему, я уже ответил.

Она вскидывает бровь.

— Пожалуйста, Эйдан, не испытывай на мне свой шарм. Будешь также держаться с полицией, они точно отправят тебя за решетку.

— Я ничего не сделал!

— Так убеди меня в этом. Поговори со мной. Расскажи, как ты ничего не делаешь, потому что ты прав, Эйдан. Ты — состоящий на учете сексуальный преступник. Ты живешь поблизости от дома, где исчезла женщина. И пока что ты ведешь себя так, словно действительно это сделал.

Облизываю губы. Щелкаю резинкой. Снова облизываю губы. Щелкаю резинкой.

Хочу рассказать о машине, но не рассказываю. Тогда уж от полиции точно не отобьешься. Лучше подождать и воспользоваться этой информацией, когда они потащат меня на допрос и засадят в КПЗ. Вот тогда и можно будет предложить кое-что в обмен на свободу. Еще одно правило криминального мира: никогда не отдавай ничего даром.

— Если б я что-то сделал, — говорю я наконец, — то уж наверняка придумал бы историю получше, вы не думаете?

— Отсутствие алиби — вот твое алиби, — шутливо говорит она.

— Да, вроде того.

Коллин поднимается с дивана, и я облегченно выдыхаю — кажется, пронесло.

Но тут она говорит:

— Прогуляемся?

И мое хорошее настроение мгновенно испаряется.

— Зачем это?

— Приятный вечер. Хочется подышать свежим воздухом.

Ответить нечего, так что мы выходим: она — за шесть футов, в каких-то сумасшедших сапогах на платформе; я — сгорбившись, в джинсах и белой футболке. Хорошо хоть, что резинкой не щелкаю. Запястье распухло и покраснело. Вид, как у самоубийцы. Есть над чем подумать.

Коллин идет вокруг дома, на задний двор, и я вижу, как внимательно она смотрит под ноги. Ищет какие-то окровавленные орудия? Или свежевскопанную землю?

Так и хочется сказать: да пошла бы ты. Разумеется, я молчу. Иду, опустив голову. Не хочу на нее смотреть. Не хочу выдать себя чем-то.

Потом она говорит, что старается ради меня, что пытается мне помочь, хочет меня защитить. А я вдруг с полной ясностью представляю, как сижу на своем дурацком розовом диванчике и пишу:

Дорогая Рэйчел,

Мне жаль, что так случилось. Сколько раз я говорил тебе, что хочу только поболтать, хотя мы оба знали, что на самом деле я хотел раздеть тебя. Сколько раз я затягивал тебя в постель, а потом говорил, что хотел как лучше для тебя. Прости меня за это.

Прости за то, что переспал с тобой, а потом сказал, что ты сама виновата. Что ты этого хотела. Что тебе это было нужно. Что я сделал это для тебя.

Прости за то, что я до сих пор думаю о тебе каждый божий день. За то, как сильно я тебя хочу. Как сильно ты мне нужна. За то, что ты сделала для меня.

И только я расписался, как этот мрак взрезал голос Коллин.

— Эй, Эйдан, — окликает она меня. — Это не твой кот?