— Каким образом дети умирают от теплового удара? — удивилась Уоррен.

— В силу нашей генетической мутации нам не бывает жарко. Поэтому мы не потеем. Это особенно опасно для новорожденных. Жарким летним днем их организм нагревается до критических пределов, причем внешне это никак не проявляется. Так что к тому времени, когда родители привозят своего ребенка в бессознательном состоянии в больницу, уже, как правило, слишком поздно.

Ди-Ди почувствовала, как по спине побежал холодок.

— Что же вы делаете летом?

— Лежу под кондиционером, пью много жидкости и по пятьсот раз на дню меряю температуру. Я не могу доверять своим чувствам, детектив, поэтому мне остается полагаться только на внешнюю диагностику, а иначе я не узнаю, в порядке ли мой организм.

— Все-таки Мелвин полезен, — пробормотала детектив.

— Мелвин очень полезен. Я в жизни никогда не загорала на пляже и даже просто не гуляла под палящим солнцем. Я даже в душевую кабинку не захожу, предварительно не проверив температуру воды. Что касается активных видов спорта или фитнеса… Мне нельзя бегать, плавать, играть в теннис или в баскетбол. Я могу выбить колено, сломать лодыжку, вывихнуть плечо и не знать об этом, даже не догадываться. Постоянная бдительность и осторожность — вот залог моего здоровья.

Ди-Ди кивнула. Ей показалось, что доктор чересчур будничным тоном описывала жизнь, в которой так много ограничений и лишений. На уроках физкультуры в школе она не могла играть с другими детьми и поэтому была вынуждена все занятие сидеть на скамейке. У Аделин никогда не было возможности солнечным днем прогуляться рука об руку с мальчиком. Или бежать по дорожке со всех ног, просто потому что так захотелось. Или прыгнуть из точки А в точку Б, чтобы проверить, получится ли у нее.

Серьезный взрослый человек, который раньше, несомненно, был не менее серьезным ребенком, вынужденным постоянно контролировать себя и свое тело. Из-за своего генетического отклонения Аделин с самого раннего детства превратилась в изгоя.

Мелвин полезен, но дело не в этом. Мелвин сближает людей.

Вот только Аделин — исключение. Поэтому она посвятила всю свою жизнь изучению ощущения, которое никогда не испытывала. Любопытно.

— А ваша сестра?

— У нее тоже нет моей особенности.

— Поэтому ваш приемный отец не стал ее удочерять?

— Да.

— Должно быть, это ее разозлило.

— Мне было три, ей — шесть. Она была слишком мала, чтобы хоть что-то понять, не то что разозлиться из-за этого.

— Что же с ней стало?

— Она осталась на государственном попечении и за период детства успела сменить много приемных семей.

— Вы поддерживаете с ней связь?

— Да.

— А имя у нее есть?

— Есть.

— Но вы мне его не скажете, верно? — проницательно заметила Ди-Ди.

Доктор поколебалась.

— К четырнадцати годам я стала задавать кучу вопросов о своей биологической семье. Тогда втайне от меня приемный отец нанял частного детектива, чтобы тот нарыл как можно больше информации обо всех трех ее членах. Мне кажется, детектив оказался бывшим полицейским, потому что основная информация, которую он предоставил отцу, — это копии фотографий из полицейских отчетов. Скорее всего, какой-нибудь старый знакомый пустил его покопаться в архиве. Как я уже говорила, данных на отца было много, на мать — мало, а что касается сестры…

Доктор Глен замолчала и лишь примерно через полминуты продолжила:

— В то время ей было семнадцать… Она все еще находилась на попечении, но, несмотря на это, папка с ее делом толще, чем папка отца. Ее преступления стали даже более легендарными, чем его.

Полностью обратившись в слух, Ди-Ди придвинулась ближе к столу.

— Самый красноречивый протокол, который я прочла только после смерти приемного отца, был написан со слов социального работника, который в тот день пришел в дом моих родителей. Именно он забрал нас под надзор государства и немедленно отправил мою четырехлетнюю сестру в больницу. Так вот, по его словам, вся спина, руки и внутренняя сторона бедер сестры были испещрены порезами. Какие-то уже давно зажили, какие-то оказались совсем свежие. В общем, всю ее кожу покрывали тонкие длинные порезы.

— Это сделал он? — опешила Ди-Ди. — Полагаете, Гарри Дэй издевался и над собственной дочерью?

Аделин приподняла одну бровь.

— Вряд ли она могла сама такое с собой сделать.

— Он срезал с нее кожу?

— Доктора утверждали, что нет. Но ведь действительно, зачем ему это? Гарри срезал кожу со своих жертв, чтобы оставить себе какую-то память о них. А моя сестра не была похищенным ребенком, от которого рано или поздно пришлось бы избавиться. Она была его дочерью, игрушкой, которая всегда под рукой. Эдаким небольшим развлечением между более крупными добычами.

Ди-Ди внимательно изучала Аделин. Ее взгляд оставался жестким, лицо ничего не выражало, но на челюсти появился желвак, которого раньше не было. Док старалась держать себя в руках, но это давалось ей с большим трудом.

— Над вами он тоже издевался? — задала Ди-Ди свой следующий вопрос.

— Если верить медицинским отчетам, на мне не было ни царапины.

— То есть сестру он трогал, а вас нет?

— Гарри Дэй умер за неделю до моего первого дня рождения. Интересно было бы узнать, сохранилась бы моя неприкосновенность восемью днями позже.

— Думаете, вас спас возраст? Ну конечно, вы были совсем малышкой. А вот когда вам исполнился бы год…

Аделин пожала плечами:

— Этого мы уже никогда не узнаем.

— Может быть, дело в вашей особенности? — предположила Ди-Ди. — Может быть, Гарри пробовал резать вас, только вы не заплакали. А ему непременно требовалось знать, что он причиняет боль, вот он и оставил вас в покое.

Аделин выглядела удивленной:

— За все эти годы я ни разу об этом не подумала.

— Серьезно? А мне это показалось очевидным.

— Конечно, это возможно, но маловероятно. В то время никто не догадывался о моей особенности. Ее обнаружили, когда мне было три, благодаря сестре. Она порезала меня.

— Шестилетняя сестра вас порезала? — уточнила Ди-Ди.

— Такова ее натура, которая вдалбливалась в нее день за днем: кровь значит любовь. Таким вот своеобразным способом сестра пыталась сказать мне, что любит меня.

— Не рискнула бы я приходить к вам на семейные праздники.

— Она порезала мне ножницами предплечья. Увидев, что я не плачу, порезала снова. На сей раз сильнее. На мой взгляд, это доказывает, что Гарри даже не пробовал меня порезать. Мне кажется, если бы я не заплакала, он бы, как и сестра, резанул еще глубже, и я бы тогда не выжила.

— Пожалуй, вы правы.

— Итак, детектив, вопрос дня: убийцами рождаются или становятся?

— Природа против воспитания.

— Точно. Так что вы думаете?

Ди-Ди покачала головой:

— Нет смысла выбирать. Мне кажется, верно и то и другое.

— Я тоже так думаю.

— Хороший человек может под воздействием внешних факторов стать плохим, а плохой человек — хорошим.

— И к чему вы клоните?

— К тому, что это не касается моей сестры. Над ней поработали оба фактора.

— Дочь серийного убийцы, — подытожила Ди-Ди, — которая на протяжении года подвергалась его садистским ритуалам, а затем затерялась в недрах системы опеки и попечительства.

Теперь, когда пролился свет истины, Ди-Ди прикрыла глаза, пытаясь понять, почему она раньше не смогла собрать все детали воедино. С другой стороны, с тех пор прошло уже тридцать лет, а Ди-Ди в то время была еще подростком, а не одержимым своей работой детективом. И все-таки, учитывая шумиху в прессе…

— Шана Дэй, — вспомнила Ди-Ди. — Вашу сестру зовут Шана Дэй. Самая молодая девушка-подросток, заключенная под стражу за убийство. В четырнадцать лет ее осудили без всяких скидок на возраст. Уже несколько десятков лет сидит за решеткой и отрывается на охранниках и сокамерниках. Та самая Шана Дэй.

Затем на Ди-Ди накатила еще одна волна прозрения:

— Она изуродовала его, верно? Я уже плохо помню все подробности дела, но вроде, задушив парня, она поработала ножом над его лицом. Отрезала ухо. И вырезала несколько полосок кожи… — Ди-Ди посмотрела на Аделин, слегка ошарашенная своим открытием. — Где теперь ваша сестра?