Тридцать шесть портретов — его самые приятные работы, ведь они просты, чувственны, земны, полны характера. Вот Иероним Хольцшухер, нюрнбергский сенатор: мощная голова, суровое лицо, редеющие волосы на массивном лбу, борода, подстриженная с безупречной симметрией, острые глаза, как будто наблюдающие за политиками, но с зачатками блеска в них; вот человек с добрым сердцем, хорошим настроением, хорошим аппетитом. Или возьмем самого близкого друга Дюрера, Виллибальда Пиркгеймера: голова быка, скрывающая душу ученого и наводящая на мысль о желудочных потребностях Гаргантюа. И кто бы мог догадаться, что за измятыми и сплющенными чертами лица скрывается огромный Фридрих Мудрый Саксонский, курфюрст, бросивший вызов папе, чтобы защитить Лютера? Почти все портреты восхитительны: Освольт Крель, чья серьезная сосредоточенность видна даже на венах его рук; или Бернхард фон Рестен, с нежно-голубой блузкой, величественно надвинутой шляпой, медитативными глазами поглощенного художника; или Якоб Муффель, бургомистр Нюрнберга, коричневое исследование искренней преданности, проливающее некоторый свет на величие и процветание города; Или два портрета отца Дюрера, изможденные трудом в 1490 году и совершенно изможденные в 1497 году; или «Портрет джентльмена в Прадо» — воплощение девственности, запятнанное жестокостью и жадностью; или «Элизабет Тухер», держащая обручальное кольцо и неуверенно смотрящая на брак; или «Портрет венецианской дамы» — Дюреру пришлось отправиться в Италию, чтобы найти красоту, а также силу. В его мужских портретах редко встречается утонченность, нет элегантности, только сила характера. «Что не полезно в человеке, — говорил он, — то не красиво». 55 Его интересовала реальность и ее достоверное воспроизведение, а не красота черт или формы. Он отмечал, что художник может нарисовать или написать красивую картину уродливого предмета или неприятного объекта. Он был тевтоном, весь в промышленности, долге, верности; красоту и изящество он оставил дамам, а сам сосредоточился на власти.
Живопись не была его сильной стороной и не пришлась ему по вкусу. Но поездки в Италию пробудили в нем стремление к цвету и линии. Для Фридриха Саксонского и его замковой церкви в Виттенберге он написал триптих, позже известный как Дрезденский алтарь; здесь итальянские пропорции и перспектива обрамляют фигуры решительно немецкие: фрау в роли Богородицы, профессор в роли святого Антония, немецкий аколит в роли святого Себастьяна; результат не может быть неотразимым. Прекраснее — алтарь Паумгертнера в Мюнхене: великолепный Святой Иосиф и Мария на архитектурном фоне римских руин; но передний план завален нелепыми манекенами Поклонение волхвов в Уффици — триумф цвета в голубом одеянии Богородицы и роскошных одеяниях восточных царей. На картине «Христос среди врачей» изображен симпатичный Иисус с девичьими кудрями в окружении бородатых и морщинистых пандитов — один из них представляет собой ужасную карикатуру с носом и зубами. Картина «Праздник гирлянд из роз» соперничает с величайшими итальянскими картинами того времени по искусно выстроенной композиции, прелести Матери и Младенца, общему великолепию красок; это величайшая картина Дюрера, но чтобы увидеть ее, нужно проделать путь до Праги. В Вене и Берлине есть привлекательные дюреровские мадонны, а нью-йоркская «Мадонна с младенцем и святой Анной» представляет нежную немецкую девушку в роли Девы Марии и темнокожую семитку в роли ее матери. Превосходны панели Прадо с изображением Адама и Евы; здесь немецкий художник на мгновение передал красоту здоровой обнаженной женщины.
Удрученный недостаточным вознаграждением за труд живописи и, возможно, вынужденный повторять старые религиозные сюжеты, Дюрер все чаще обращался к более доходной и оригинальной работе ксилографии и гравюры; ведь там одна пластина могла сделать тысячу копий, легко доставляемых на любой рынок Европы, и послужить такой же иллюстрацией для тысячи печатных томов. Линия была сильной стороной Дюрера, рисунок — его царством, в котором его не превзошел ни один из живших тогда людей; даже гордые итальянцы дивились его изяществу. Эразм сравнивал его, как рисовальщика, с древним мастером линии:
Апеллесу помогал цвет…. Но Дюрер, хотя он восхитителен и в других отношениях — чего он не выражает в монохроме… пропорции, гармонии? Нет, он изображает даже то, что не может быть изображено — огонь, лучи света, гром…. молнии… все ощущения и эмоции, в общем, весь разум человека, как он отражается в поведении тела, и почти сам голос. Все это он помещает перед глазами в самые уместные линии — черные, но такие, что если бы вы нанесли на них пигмент, то повредили бы работу. И разве не прекраснее без прикрас достичь того, чего Апеллес добился с их помощью? 56
В ответ на комплимент Дюрер гравирует портрет Эразма (1526), но не с живого натурщика, а с картины Массиса. Этот портрет не сравнится ни с тем, ни с другим, ни с портретом Гольбейна, но, несмотря на это, он является шедевром прорисовки складок и теней плаща, морщин на лице и руках, взъерошенных листов раскрытой книги.
Дюрер оставил нам более тысячи рисунков, большинство из которых — чудеса реализма, благочестия или причудливой фантазии. Некоторые из них — явные карикатуры; один — возраст и мудрость, нарисованные на волосах.57 Иногда предметом рисунка становится неживая природа, как на «Стане для волочения проволоки», или обычная растительность, как на «Куске газона», или животное, как на «Голове моржа». Обычно растения и звери окружают живых людей, как в сложной «Мадонне с множеством животных». Религиозные сюжеты наименее удачны, но мы должны признать и почитать замечательные «Руки молящегося апостола». И, наконец, есть прекрасные исследования классической мифологии, такие как Аполлон или Орфей.
Около 250 своих рисунков Дюрер превратил в ксилографии, а сотню — в гравюры; эти две группы являются наиболее характерными частями его наследия. До начала века он сам вырезал рисунки; позже он поручил гравюры на дереве другим — только благодаря этому сотрудничеству он смог очертить столь обширную область жизни. Он начал с иллюстрирования таких книг, как Der Ritter von Turn и Narrenschiff Себастьяна Бранта; через двадцать лет после этого он нарисовал очаровательные фигуры для Молитвенника Максимилиана. Он попробовал свое перо в обнаженной натуре и добился успеха в «Мужской бане», но не так удачно в «Женской бане»; в обоих случаях он стал революционной силой в немецком искусстве, которое избегало обнаженной натуры как скандала или разочарования. Знаменитыми стали гравюры на дереве, изображающие жизнь Девы Марии и страсти Христовы. Набожные женщины теперь могли созерцать у своего очага гравюру, изображающую обручение Иосифа и Марии, а практичные немцы с удовольствием находили в «Путешествии Святого Семейства в Египет» все уютные детали тевтонского домашнего быта и промышленности — Мария шьет, Иосиф работает в своей мастерской, а ангельские дети без спроса приносят дрова. Тридцать семь маленьких ксилографий — «Малые страсти» — и одиннадцать больших — «Великие страсти» — принесли историю о страданиях и смерти Христа в тысячи домов и разожгли аппетит публики к переводу Нового Завета, выполненному Лютером. Другая серия иллюстрировала Книгу Откровения; некоторые из этих гравюр на дереве, например «Четыре всадника Апокалипсиса» и «Святой Михаил, сражающийся с драконом», были настолько яркими, что в течение многих веков немецкое сознание воспринимало Апокалипсис в терминах гравюр Дюрера.
От ксилографии он перешел к более кропотливому искусству гравюры. Время от времени он пробовал офорт сухой точкой, как в кьяроскуро «Святое семейство»; обычно он работал бормашиной. Падение человека» — это скульптура на меди, в формах, достойных греков, в пропорциях и симметрии, достойных итальянцев, со свойственным Дюреру изобилием фауны и флоры, где почти каждый предмет имел для него и его поколения символическое значение. Обнаженные женщины невиданного в немецком искусстве совершенства появились из металла в «Морском чудовище» и «Борьбе добродетели и наслаждения», а фоновые пейзажи прекрасно прорисованы. Шестнадцать гравюр, составляющих «Гравированные страсти», менее впечатляющи, чем ксилографические «Страсти». Но «Святой Юстас» — это рог изобилия ярких образов: пять собак, лошадь, лес, стаи птиц, скопление замков на холме, олень с распятием между рогами, убеждающий красавца-охотника бросить убийство и стать святым.
