«Так, - подумала Кира, с беспокойством уставившись на рассказчицу, - это что ещё за сказки старого эротомана? Что-то подобных подробностей я не припомню…»

- … Принц сказал, что мечтает увидеть, как вышит верх рубашки, и если бы я позволила ему слегка ослабить шнуровку корсажа, он взглянул бы только одним глазком на ворот…

- Скажи лучше сразу, - не выдержала наперстница, - как далеко у вас зашло изучение твоего нижнего белья?

- Что? А… При чём здесь… - зависла Пепелюшка, которой, видно, даже в голову не приходило рассматривать ситуации с этой точки зрения. – Нижнего белья?

Кира махнула рукой.

- Ладно. Что там с корсажем?

- А… ну, он только начал возиться со шнуровкой, как – о боже! – часы принялись бить полночь! Я совсем-совсем забыла о времени!

- И ты ударилась в бега?

- Конечно! Я бежала по галерее, потом через бальную залу, по лестнице и мысленно молила тётушку продлить волшебство, не дать мне оконфузиться перед благородным обществом и перед принцем. Что было бы, если бы он увидел меня в старом платье и рабочем чепце? Подумать страшно! Он ведь так восхищался и ценил мой наряд…

- Ага, - хмыкнула Кира, не удержавшись, - именно наряд!

- Но всё обошлось – я успела запрыгнуть в карету и погнала её наобум, куда глаза глядят. Очнулась только когда кончилась проезжая дорога, карета запрыгала по буеракам… Вокруг меня – чёрная чаща, а тыква… - голос рассказчицы дрогнул, - вдруг – чпок! снова стала тыквой. И осталась я дрожать и плакать посреди леса, пока вы не нашли меня…

- Ясно, - Кира потянулась. – Что ж, конец праздника закономерен: после разудалого веселья завсегда крепкое похмелье. Как возмездие за незаслуженную радость… Ганс! Буди пацанов. Пора выдвигаться. А то дождёмся, пожалуй, светлого часа – людоедова выздоровления…

Когда беглецы уже вновь шагали по лесной тропе, торопясь увеличить расстояние между собой и жутким ночным приключением, Кира, что-то вспомнив, окликнула Пепелюшку:

- Да, забыла спросить: ты туфельку-то успела потерять, как полагается, во время бегства?

- А откуда ты?.. Да, совсем вылетело из головы… В самом деле, убегая из дворца, я обронила туфельку. Но мне, конечно, было недосуг за ней возвращаться… Так жаль – она была премиленькой…

Киру ответ вполне удовлетворил.

-------------------------------------------------------------

- Ну когда уже мы придём? – ныла новая участница экспедиции, волоча ноги в старых пыльных башмаках. – Долго ещё? А куда мы… В ближайшую деревню? А это где? А попить у вас есть? Как же это вы пустились в путь и водой не запаслись?.. А кушать мы когда будем? В деревне? У вас там знакомые друзья, что ли? Скорей бы добраться до них…

Глядя на неё, захныкали и малыши. Ганс хмурился. Фриц тащил на закорках самого младшего, и ноги его уже заплетались…

Кира почувствовала, что ещё немного и сама взвоет – она смертельно устала, и морально и физически. Её мучил голод, язык распух от жажды, ноги отказывались идти…

Она плюхнулась задом на высокую обочину, подав тем самым знак к привалу. Спутники повалились, как придётся – измученные и молчаливые.

- Нету у нас, - сказала она хрипло, едва разлепляя сухие губы, - никаких «знакомых друзей» в деревне. И самой деревни тоже, может быть, и нет вовсе. Приготовься к тому, что есть сегодня мы вряд ли будем…

Пепелюшка опустилась рядом. А потом упала на спину, раскинув руки.

- На балу надо было наедаться впрок, вместо того, чтобы с принцем по галереям зажиматься…

- Как ты думаешь, Кирочка, - голубые глаза мечтательносмотрели в голубое небо, румяные губы улыбались. – Он ведь найдёт меня? И женится на мне?

- Стопудово, - подтвердила Кира, ничуть не кривя душой, и тоже рухнула спиной в траву.

- Чудесно! – прошептала влюблённая.

- Ну да, - вяло пробормотала всезнающая пифия, - для романтической сказки пожалуй что и чудесно. Вопрос в том, насколько чудесно будет жить с этим любителем полапать наивных дурочек за коленки… Чулочки ему, блин, носочки-тапочки… Видали мы таких хлыщей в ассортименте…

Глаза её непреодолимо слипались. Но Кира невероятным усилием воли их открывала вновь и вновь – блым-блым, хлоп-хлоп… Спать нельзя… Надо вставать и идти... Причём… как можно… быстрее… и как можно… дальше…

На лицо упала тень. Ресницы тяжело поползли вверх, подтягивая за собой чугунные веки, открывая покрасневшие мутные глаза… И замерли. Задержав взгляд на обладателе тени. На довольной, счастливой, радостно пыхтящей морде с ярко-розовым языком, болтающимся прямо над Кириным лицом.

- А, - сказала она и отпихнула радостную морду от лица, - явился – не запылился…

Пепелюшка села:

- Ой! Собачечка пришёл! Такой же ты хорошенький! – она накинулась на Сырника с ласками, принялась трепать его за уши и гладить по голове. – Такой умный! Сам нас нашёл! А хозяйка твоя сказала, что ты потерялся…

Валяющийся неподалёку Ганс лениво повернул голову:

- Это та самая собака, что ли? Я думал, её Рупрехт ещё тогда сожрал… Разве нет?

- Сожрёшь его, как же… - фыркнула фройлян. – Он при первых признаках опасности благополучно испаряется, как чудное виденье… Его нерушимое собачье кредо – каждый должен сам обеспечивать собственную безопасность.

Ганс, приподнявшись на локте, потянулся рукой к Сырнику, почесал ему за ухом:

- Так ты, розовоносый, оказывается предатель… Зачем тебе такая собака, фройлян?

Кира вновь устало прикрыла веки:

- Ну, прям уж таки и предатель… Что за идеологический пафос? Просто… ну… он умеет лавировать в бурных водах жизненных коллизий. Это умение, кстати, весьма ценится в бизнес-сообществе, и является непременным атрибутом людей успешных… Ну, кстати, и псов, должно быть, тоже…

- А, - Ганс задумался. – Понятно. Он, значит, умеет лавировать в бурных водах, а, предположим, другие собаки из его стаи не умеют… Вот, предположим, бегут они все вместе, смотрят – Рупрехт! Этот, значит, по-пыренькому славировал, а другие пусть себе погибают?

- Так устроена жизнь - ты что, не понимаешь? Естественный отбор. Если они не умеют – значит, отбегали своё. Туда им, впрочем, и дорога, слабакам…

Ганс снова подумал, переваривая поучения многомудрой фройлян.

- То есть, получается, слабаков можно в расход? То есть, - он сосредоточенно почесал маковку, - если бы мы с Фрицем ночью славировали, а мелочь бросили в яме, то считались бы успешными людьми?

- Э-э-э…

- Да прекратите же! – возмутилась Пепелюшка, не переставая выглаживать и тормошить блудного пса. – Прекратите обзываться на нашего пушистика – никакой он не предатель! И никуда не сбегает! Просто пошёл в лес, задумался и… потерялся! Так ведь, собачечка?

Собачечка, окончательно сомлевшая от столь бурного ласкательного натиска, блаженно что-то проурчала и рухнула набок, задрав ноги и подставляя под чесание пузо.

- И, кстати, где этот чудесный огромный медведь, что ходил с нами к тётушке?

- Медведь? – вытаращил глаза Ганс.

- Ну да, - вздёрнула бровки любительница принцев и зверей, - у Киры со Спальчиком был замечательнейший медведь! Он тоже потерялся?

- Свалил восвояси, - буркнула Кира.

- Как Сырник?

Кира мысленно запнулась. Как Сырник? Тоже вовремя славировал? Думать так о Медведе ей почему-то не хотелось. Ладно, пёс – к его дезертирству она отнеслась философски – вон целую теорию нагородила в оправдание. А к Медведю эта теория почему-то не прикладывалась, не примерялась, не… налезала, что ли, на габариты его честности и наивной порядочности… Кире стало обидно за него. Интересно, почему?..

Но додумать эту странную мысль Кире было не суждено.

Из кустов донёсся вопль Фрица, поволокшегося туда по нужде. Путники подскочили, будто неваляшки, мгновенно забыв об отсутствии сил.

- Фриц! – ломающийся голос Ганса сорвался на фальцет. – Ты где?

Его брат, хрустя сухими ветками, выбрался из густого ракитника, возбуждённо блестя глазами и энергично тыча вытянутой рукой себе за спину.