Но воришку поймали – прямо тут же, прям немедленно, прям с поличным. И отмутузили на месте деревянной колотушкой по чём придётся. Вся округа развлекалась на этом представлении – народ потешался над неудачливым беспризорником и подбадривал трудягу-пекаря, правящего колотушечное судопроизводство.
Наверняка, - хныкал Спальчик, - весь город наблюдал его в момент позора и прекрасно запомнил – кто ж теперь в этой чёртовой, жмотской Пшчине возьмёт к себе на работу столь неблагонадёжного элемента? Он утёр рваным рукавом мутные потоки слёз на грязных щеках.
Всю ночь воришка где-то прятался и отлёживался, а после, по рассвету, пробирался по пустынным улицам к городским воротам, обмирая от страха при каждом шорохе. Чтоб он ещё раз… когда-нибудь…? Да ни в жисть! Больше он туда ни ногой! В эту проклятую Пшчину, будь она трижды неладна, он боле не ходок! Вот!.. Слушай, девка, посмотри здеся… а?.. Кажется, упырь этот булочный, башку мне разбил… Вот здеся… А?
Кира отпрянула и быстро отползла в сторонку: ещё чего не хватало – в чьих-то ранах ковыряться! Фу, мерзость какая… Да и чем она может помочь? Ни антисептиков, ни бинтов… И так заживёт до свадьбы. Вон – как на Сырнике!
Тот согласно мотнул хвостом и задорно осклабился. Он вообще выглядел сегодня беспримерно лучше: глупые калорийные лягушки, к которым он с утра уже успел наведаться, немало тому поспособствовали…
В этот день Медведь смущённо приволок кусок старой, лежалой падали – оторвал от сердца и от собственного обеда. Киру замутило. Спальчик тоже не обрадовался: охая и покряхтывая после пережитого правежа, собрал усилием воли себя в кучу и потащился в лес. Где и добыл полные карманы орехов. Объевшись ими на ужин, несчастные людишки схватились за животы.
Всю ночь Кира мучилась невыносимыми резями и проклинала злую судьбу. Когда к утру боль утихла, она поднялась с ложа страданий и поплелась в сторону ближайшей загородной усадьбы. Где её, слегка повыкабениваясь для начала, пан Зевчак взял работницей на скотный двор. Опытным взглядом он оценил степень нищеты и недоедания приблудившейся к усадьбе бродяжки и расщедрился на натуроплату – обедом, ужином и башмаками.
Новую батрачку приставили в помощь коровнице, которая быстренько, с помощью тычков, затрещин и зычного покрикивания, обучила подопечную нехитрым премудростям профессии. Когда же начальница, переусердствовав, видимо, в непривычной педагогике, свалилась с прострелом в пояснице, Кира заступила на капитанский мостик.
И потянулись однообразные дни: встать с рассветом, обмыть и подоить двадцать пять комолых коров, выгнать их пастуху за двор, процедить и снести на кухню молоко, почистить стойла, натаскать воду в поилки, встретить стадо, снова обмыть и подоить… А после, в сумерках уже, можно было похлебать свой кулеш с мясом и упасть замертво на соломенный тюфяк в дощатом сарае при коровнике.
Ещё одно дело было у новой коровницы перед сном – вынести тайком через заднюю калитку съэкономленную от обеда ковригу хлеба и кувшин молока от вечерней дойки. Там, в сумерках, её поджидали мальчик с собакой. Первый с жадностью уминал подачку, не сходя с места, громко чавкая и утирая размокший от счастья нос; второй – нехотя и после длительных раздумий мог слегка причаститься молоком в плошке. В целом, он и так был сыт и вполне удачлив в охоте, но сам процесс попрошайничества его увлекал необыкновенно.
Кира смотрела на обоих с неприязнью и гадала: какого чёрта она их подкармливает? Вот на кой сдались ей эти мерзкие спиногрызы? Давно надо бы их прогнать! Но послать словами она не могла, а как это сделать по-другому – не придумала: читать это отребье не умеет, а жесты можно трактовать как угодно, так ведь? Вот и приходится терпеть поэтому. Или не поэтому?.. Запуталась что-то…
… Кира опрокинула очередную порцию воды в поилку. И с трудом разогнулась, держась за поясницу – спину ломило. Она поморщилась…
«Заколдована… Как странно звучит… Никогда бы раньше не подумала, что можно говорить или думать об этом всерьёз…»
Она подхватила вёдра и двинулась вновь по замкнутому кругу «колодец-коровник»…
«Проклятая старая ведьма! Откуда она только взялась на мою голову и… что я ей сделала? За что она на меня взъелась? Странно… Или злым ведьмам повод для ненависти необязателен? Во многих сказках так – злобствуют они исключительно ради распирающей их злобы!»
Бадья, загремев цепью, полетела в недра колодца. Скрип… скрип… скрип… Душераздирающий скрежет тяжёлого вала…
«Если бы исключительно из-за природной злобы, то… то ведь не стала бы тогда ведьма сама сообщать рецепт противоядия во время заколдовывания? Ведь… Стоп! Какого ещё противоядия? Откуда эта мысль? А… вроде Медведь что-то говорил такое… Что же? «Вспомни, - он сказал, - о чём с Бригиттой говорили. Обычно, заколдовывая, она сама же и озвучивает рецепт к избавлению»… Ну да! Именно так, его слова! И… что же? Что за рецепт?»
Кира замерла с наклоненной над ведром бадьёй – колодезная вода, переливаясь, задумчиво бежала через край. На подол юбки… На башмаки… Коровница вздрогнула, обжегшись её ледяным прикосновением, отставила бадью, задумалась.
«Надо вспомнить весь наш разговор. Чёрт… О чём же мы… Ничего похожего что-то не припоминается… «Никогда не спи на муравейнике, деточка»… Это что ли? Да ну! При чём здесь… Глупость какая-то… Что ещё было-то? А, я требовала, чтобы она меня вернула, так… А старая карга объявила, что возвращаться мне рано, не поспела, мол, я для возвращения… Здесь что ли кроется какая-то подоплёка?.. Может, и кроется… но на рекомендацию мало похоже, скорее на констатацию… Что ещё? Ах, этот сюжет из сказки про волшебниц! Как я могла забыть? Может, в нём дело? Она, как положено по сюжету, попросила меня поднести ей воды напиться, так… Я отказала… (блин, знать бы наперёд!) – и вуаля! – я злюка и за это плююсь жабами! Ну да, она ещё произнесла: меньше скажешь – больше услышишь! Вот я и молчу теперь… И слушаю всякий бред, глупости и оскорбления, не в силах противостоять и возразить. Подкузьмила бабка… Ладно, с этим понятно. Но где же рецепт, будь он неладен?..»
- Заснула, раззява? – проорал скотник Гжегош, громыхая мимо жестяной тачкой в направлении свинарника. – Сроду как сонная муха! За что только господа тебя кормят, бездельницу… Я за тебя работать должон? А?
Кира вздрогнула и подхватила вёдра.
«Это я-то бездельница?! Чёртов ушлёпок… Пашешь от зари до зари, а в качестве признания - тарелка каши и мешок тычков. Обидно, блин… И главное, никому до меня нет дела, никому меня не жаль… - губы девушки непроизвольно дрогнули. – Хотя… что ж здесь удивительного? Тебе на их месте было бы жаль какую-то чернорабочую, колупающуюся день-деньской в навозе на заднем дворе? Ты бы и за человека её не считала, а уж интересоваться обидами этого существа…»
Она замерла. Остановилась так резко перед воротами хлева, будто на стену налетела. Жаль… Жалко… Жалеть… «Не жалеешь меня?» «А и вправду, чего тебе меня жалеть, вредную старуху…» «Меня не хочешь, другого кого пожалей. Попробуй. Это не пыльно. Хоть и энергозатратно…»
Вот оно. Наконец-то.
Неужели так просто? Даже не верится…
Нужно всего-навсего кого-то пожалеть? И чары падут?
«Ну натурально! Это и есть рецепт! Ничего такого больше не говорилось между нами… Нет, ну какова стерва, а? По её мнению выходит, я прям такой жестокосердный сухарь – никого мне никогда не жаль! Вот старая перечница!..»
Кира небрежно скинула вёдра у поилки, выпрямилась и лихорадочно заозиралась.
«Надо проверить. Надо срочно проверить! Кого-то пожалеть… В конце-концов, чем я рискую? Если не выгорит, то и хуже не станет…»
Но в хлеву было пусто – объект приложения немедленного сострадания надо было ещё отыскать. Рама распахнутых в солнечный двор ворот предлагала в качестве кандидатуры скотника Гжегоша, ворочающего вилами навозную кучу.
Его что ли пожалеть? Киру аж передёрнуло: ну… можно было бы, наверное… в припадке христианского самоотречения… Хотя эта красная рожа со злобными поросячьими глазками и задубелое примитивное хамство её обладателя вызвали бы отторжение даже у святого великомученика. А Кира таким даже отдалённо не являлась. Да и в жалости самодовольный скотник, на её взгляд, вряд ли нуждался.
