Гораздо больший интерес светился в глазах крестьян, когда они с мечтательным и ласковым вожделением взглядывали на парящий и булькающий общинный котёл. Тем же взыскующим, и в то же время почти отрешённым взором одарили они внезапно вынырнувшую из-за угла овина чужачку.

Кира замедлила шаг. Потом и вовсе остановилась, смущённая молчаливо-равнодушной встречей.

«Вот уставились-то… Не меня, случайно, к обеду ждали? В качестве основного блюда…»

Сырник снова заскулил.

Музыканты поперхнулись и замолчали.

С аккуратного, ошкуренного бревна, служащего, по всему видать, вип-ложей, медленно поднялся грузный мужик, не утративший зажиточной пухлости, несмотря на сложные времена.

«Ну да, - ухмыльнулась Кира, глядя на его приближение, - начальство худеет в последнюю очередь… Небось, староста какой-нибудь… Или голова… Или что-то в этом роде…»

- Приветствую, фройлян, - молвил староста вкрадчиво, - в Худой Пажити. Что привело юную деву в наши скорбные угодья?

Кира деревянно кивнула головой в знак приветствия, беззастенчиво разглядывая местную власть: тугое пивное пузцо благополучия, розовые, гладко-выбритые щёки, высокий войлочный колпак с франтоватым петушиным пером за лентой… Из-под рыжеватых усов он улыбался радушным хозяином и ждал ответа...

Гостья хмыкнула, скрестила руки на груди. Пускаться в унизительные объяснения с помощью знаков и мычания она не собиралась – было бы с кем! Ей! принцессе! – с пейзанами немытыми! Вот ещё.

- Немая она, господин Шварц! – из серой толпы высунулась лохматая голова мальчишки-недомерка. – Увязалась за нами нынче да и притащилась следом, из лесу…

Ах ты недоделыш! Это я-то за вами увязалась?!

- Боже ты мой, какое несчастье! – всплеснул руками господин Шварц. – В том смысле, фройлян, что немота – несчастье, а не ваш приход. Ваш приход – это ж совсем напротив! Насчет вашего прихода мы незнамо как рады! Гостям в Худых Пажитях завсегда рады, а уж в праздник-то… Праздник у нас нынче, дорогая фройлян! Да вы проходите, проходите… К столу пожалте… Так… Сюда прошу вас, на почётное место… Эльза, эй! Чего гляделки растопырила, чувырла? Подсуетись для гостюшки! Живо!

Киру бережно и ласково, поддерживая под локоток, с суетой и расшаркиваниями усадили во главе грубо сколоченного, потемневшего от непогод общинного стола. Здесь же, под висилицей.

Эльза, женщина неопределённых лет, в несвежем чепце и провалившимися в черноту глазами, поставила перед гостьей глиняную плошку, наполненную мелкой, корявой редькой. Положила рядом тонкий ломтик серого, неаппетитного на вид хлеба.

- Чем богаты, - виновато развёл руками староста. – Вы пока закусите с дороги фройлян, а вскорости и праздничное варево подоспеет, - он бросил выразительный взгляд на котёл.

После сердито махнул рукой музыкантам. Те вздохнули тяжко и вновь загудели в свои сопелки фальшиво и невпопад.

- Эй, люди! – прикрикнул он на односельчан. – Веселитесь, чёртово семя! Или хотите разозлить Хозяина Леса недолжным почитанием?

Люди вяло зашевелились, с кряхтеньем поднимаясь с травы и пытаясь изобразить подобие оживления. Злить Хозяина Леса, видимо, никому не хотелось. Но и сил для «должного почитания» у голодающих было в явном недостатке.

- Вот же дурни пустоголовые, - доверительно пожаловался староста новой знакомой, подвигая ей редьку поближе. – Ведь знают же прекрасно, чем непочтение деревне грозит, но нет – ломаются! Ленивы и дерзки. Оттого и страдания наши, - он тяжко вздохнул и сокрушённо покачал головой. – Неурожаи, фройлян, который год… Ужо собак всех в деревне поели… Ужо и робят в лес стали заводить… Ганс своих, - он махнул рукой в неопределённом направлении, - тех, что с вами нонче приволоклись, третий раз в лес спроваживает, а те всё возвращаются, оборотни… Живучи, бесенята…

Он снова подтолкнул гостье плошку с редькой, положил аккуратно поверх ломтик хлеба. Кира брезгливо скривилась и оглянулась через плечо, услышав за спиной чьё-то прерывистое дыхание.

Истощённый и грязный человек в лохмотьях тянул корявые дрожащие пальцы к непривычно припухшему и притихшему Сырнику. Животина вжалась в ноги хозяйки и, истерично завизжав, лязгнула зубами. Мужичонка руку отдёрнул. Хыхыкнул неуверенно и сипло.

- Я ж тока это… погладить… кобелька-то…

- Пшёл вон, осёл! – зыркнул на него староста. Тот попятился, не сводя злого взгляда с собаки. – Вот, - развёл деревенский голова руками, - пожалте сами убедиться, фройлян: бессмысленное дурачьё! Тока одно на уме… Ведь всё им, бездельникам, организовал! Нет, чтобы праздновать, веселиться, чтоб Лесной Хозяин доволен остался, чтоб в сенокосе грядущем препятствий не чинил – в их же интересах! Для себя, что ль, стараюсь? О них же, остолопах, забочусь!.. У нас, видите ли, покос с завтрева начинается, вооот… Как водится, зачинки сегодня… А то как же! Испокон веку заведено. Пажити-то наши за лесом, в низине. Потому и заповедано нам от предков пред началом работ Хозяина задабривать. Иначе плохо дело: начнёт, недовольный, буйствовать – то покос потопчет, то лошадёнку по дороге через лес задерёт, а то и покосников заломает, всяко бывало…

«Чем, интересно, они его задабривают? – Кира скрестила руки на груди и с пренебрежением обвела взглядом слабо шевелящуюся площадь. – Плясками? Если бы меня так задабривали, я бы на месте этого Хозяина Леса, тоже покосников заломала, идиотов…»

- Знаю о чём вы думаете, фройлян, - склонился к ней староста и по-свойски потрепал по ушам окончательно закопавшегося в юбки хозяйки Сырника.- Осуждаете, небось? - Кира вопросительно приподняла бровь. – В том смысле: как можно добрым христианам справлять бесовские игрища? Так ведь? О том возмущаетесь? Потому и угощения нашего нечестивого вкушать отказываетесь… Э-эх, жизня наша… Куда деваться-то, добрая фройлян? Как спасаться мелким людишкам от произвола судьбы, коли господь отвернулся? Коли оставил милостью своей? И почему, спрашивается? Можа, мы грешны боле других? – глаза его блеснули. – Можа, пастор наш не усердно молится за паству свою? Во! – мотнул он головой в сторону овина. – Видала? Промелькнул стороной… Обходит подале праздник-то наш, будто не видит ничего … И с проповедями своими не лезет, понимает, что схлопочет тумаков: народ-то сейчас дюже злой, на божью милость давно не рассчитывает…

Он прищурил хитрый лисий глаз и снова подпихнул плошку:

- Вы уж откушайте, добрая фройлян, не побрезгуйте. Чай не со зла мы с тропы благочестия свернули, а от безысходности…

«Вот пристал со своими объедками!» - Кира резко, чтоб нежелание было явным без слов, отпихнула миску. И с тоской подумала о лежащей в сумке коляске колбасы: здесь-то её явно не достанешь – прибьют за такую еду не задумавшись.

- Эльза!

Корявые натруженные руки быстро прибрали со стола отвергнутую пищу.

- Оно и правильно, драгоценная фройлян! – разулыбался гостерадный староста. – На что нам эта редька, когда, чую, мясная похлёбка поспела… Уж её-то соизволите испробовать? А?..

Народ заметно оживился, потянулся со своими плошками к котлу, завязывая свары у раздачи, а после растекаясь по лавкам общинного стола, пробуя первую ложку – кто с благоговением, кто с жадностью. Пирующие голодные громко чавкали, причмокивали, цедили, дули на ложки, утирали со лба пот и шмыгали носами.

Эльза плюхнула перед гостьей её порцию. В замызганной миске парил серый кулеш из овса, сваренный на мясном бульоне.

Староста приступать к еде не торопился, внимательно наблюдая за странной девкой, занесённой в их многострадальную деревню всемогущим провидением именно сегодня. Так кстати…

Не больно-то она голодная – черезчур переборчива… И платье на ней справное… И корсет, как на даме… И причёсана соответственно… Кто такова? Впрочем, неважно. Видно, что девчонка жизни не нюхала. Хоть и тщеславна безмерно… Впрочем, тщеславие оно ведь тоже, оттуда же – оттого, что не снималась с дурочки до сих пор стружка, обтёсывая под обстоятельства. Ну так не беда. Эт поправимо. За нами-то не заржавеет…