Купец прошёлся гоголем между оглушённых его бурным выступлением слушателей и решил добить поверженного противника, дабы закрепить победу:
- Ты бы, друг сердешный Синьбаич, чем на старика бочку катить, лучше девоньке нашей, внове воскресшей, объяснил бы: отчего не сообщил друзьям её найденным о судьбинушке горемычной? Отчего не поведал им, как просила она о помощи слёзно, последней надеждой своея тебя полагая? А? Отчего это мы о заточении ея позорном лишь случайно узнали?
Кира медленно повернула голову к капитану:
- Почему, Синьбао? - просила она и голос её дрогнул.
- Думал, нет… смысла, - буркнул капитан. – Что ты казнена давно и…
- Ага, ага… - саркастически закивал Никанорыч. – Бекало-мекало. Оправдания, они, друг Синьбаич, как пупок, у всех, знаешь ли, имеются. А по существу? Думал-не думал… Сказал бы, исполнил, что просили, а там бы другие уже думали. Так нет же!
Почувствовав себя хозяином положения, купец вальяжно привалился задом к борту, картинно скрестил на груди руки:
- Хошь, девка, я скажу тебе, что на самом деле двигало этим брехучим сяньцем? Корыстолюбие! И ничтоже боле.
Кира повернулась к оратору – ну, чисто сова: круглые глаза таращит и туда-сюда головой вертит, от одного разочарования к другому. Слава всем богам, светлый образ её вышеградского витязя в медвежьей шкуре остался пока не замаранным. Напротив – ещё сильнее просветлел и вознёсся…
- Он ведь, девка, и так в Цзудухэ собирался плыть. И там ему труда было немного «Возок» мой сыскать. Он, может статься, даже искал его ещё с намерением новости о тебе до меня донести, но… Быстро передумал, как только удалось ему со мной об экспедиции столковаться. Так ведь, Синьбаич? Нигде не соврал я сгоряча? Вот то-то же и оно… Ась? Почему передумал, говоришь? Да потому что. Вот представь, девка: кинулись бы мы тебя спасать – экспедиция бы отложилась. Либо вовсе сорвалась. Ни к чему это деловым людям, особенно тем, - уничтожающий взгляд в сторону капитана, - которые барыш свой превыше всего блюдут! Он и промочал, само собой. Так что, душа моя, коли не застиг бы нас у Муралы энтой штиль, коли не застряли бы мы здесь, да коли не случился в связи с этим у Синьбаича приступ откровения, так бы мы и плыли ныне к землям Египетским без тебя. Так-то вот. Такой вот гусь приятель твой, Кира Андревна… А всё туда же – разоблачателя из себя корчит: дал ты, Порфирий Никанорыч, деньгу свою кровную на спасение души христьянской, да ма-а-ло. Дай ещё. А я в сторонке постою, бамбук покурю…
Синьбао был посрамлён и разбит на голову. Но признавать этого – хотя бы чисто внешне – не собирался. Капитан презрительно сплюнул, развернулся на каблуках и, не торопясь, прошествовал за носовые постройки.
- Ну? Как я его? – запросил аплодисментов у единственной слушательницы купец-молодец. – Видала? Умыл и обул подлеца!
У Киры резко и внезапно зачесались кулаки. Жуть как захотелось стукнуть по этой самодовольной роже и сказать всё, что думает она о её обладателе. Но… как ни крути, она Никанорычу обязана. КОШЕЛЬ СЕРЕБРА – это вам не коза чихнула.
Куда же выплеснуть кипящее раздражение? Пойти, что ль, на Синьбао наорать? Как он, свинья, мог так поступить, прекрасно понимая, что является для неё единственной надеждой? А ей-то, дуре, казалось по пути из Цзудухэ, что Синьбао – человечище! Почти друг. Жаждущий помочь, просто не имеющий возможности… Как ты мог? – крикнуть в его плоское лицо с жалким подобием щипаных усов. И как оно раньше могло казаться ей благородным и привлекательным?..
Нет. Конечно, нет. Ему она тоже ничего высказывать не будет. Она на его корабле. Из милости. И полностью от милости той зависит.
- Знаешь что… - всё-таки не удержалась прошипеть она в направлении Никанорыча, но узнать тому, что именно, не удалось.
Кира запнулась, увидев, как вдруг выражение напыщенного самодовольства сменилось на мордато-бородатой физиономии на трепетный восторг. Обалдев от такой метаморфозы, труднопредставимой в отношении тугого на чувства Никанорыча, Кира от удивления открыла рот.
«Что сие означает?»
А означало сие явление на палубе Заремы.
Поглощённая возвышенными страданиями, Кира начисто забыла о своей спутнице. Ей и в голову не пришло задуматься о том, как новоявленная подружка устроилась на новом месте, среди чужих и ничем не обязанных ей людей. Даже вспомнить не смогла, поднималась ли та с ней на корабль прошлой ночью – весь мир поглотили тогда ликование неожиданной встречи и боль немедленной разлуки с Медведем.
Зарема себе такой роскоши, как переживание недавнего психологического потрясения, позволить не могла. Инстинкт выживания требовал быстро сориентироваться в новых декорациях, организованных молодой персиянке более чем изобретательной судьбой, и обустроиться в них с максимальной безопасностью и комфортом. Чем беглая наложница немедленно и занялась.
Предоставив товарке чахнуть в любовных печалях, она намётанным глазом выделила среди присутствующих имеющихся в наличии бонз. Их оказалось негусто: капитан корабля – мрачный сянец, не выказавший в отношении прибывших ни радушия, ни особой неприветливости; и его наниматель – огромный бородатый северный купец. Выбор казался очевиден.
Персиянка вздохнула и, оступившись на подламывающихся от пережитого ногах, будто невзначай ухватилась на крепкий купеческий локоть.
- Ах ты ж мать пресвятая Богородица! – отвлёкся тот от созерцания втаскиваемой на борт Киры и с усердием поддержал нежную, хрупкую девицу за обнажённые плечи.
Вспышка молнии выхватила из темноты прелестный лик в тёмных кудрях и большие влажные глаза, взирающие снизу вверх на свою неожиданную опору, словно на благодетельного бога.
Молния, просверкнув, погасла. Погасло и дивное виденье, отпечатавшееся в сердце купца несводимой татуировкой. Он остолбенел, осязая под пальцами нежную кожу явившейся к нему из темноты русалки. И вздрогнул, очнувшись, когда молнию догнал оглушительный раскат грома. Никанорыч прижал к себе девицу и истово перекрестился.
- Синьбаич! – заревел он белугой, как только грохот смолк. – Определи девиц ужо! Еле на ногах стоят горемычные – натерпелись-от, замучались…
Девиц определили. Никанорыч сам сопроводил их в каюту, трепетно поддерживая под локотки самую из них натерпевшуюся. И под крышей каюты, при свете трепещущего огонька лампы ещё раз оценил красоту того дивного цветка, что держал в руках. Цветок подарил ему томный взор и стыдливо потупился. Отметив про себя, что купец, собственно, созрел. Можно паковать и грузить. Если нужно.
Зарема обдумала эту возможность перед сном, а после – ещё, с утра пораньше. И пришла к выводу, что – да, нужно. Необходимо ей, сиротинушке, к кому-то притулиться…
Она умылась, причесалась, причипурилась и отправилась на палубу в своих гаремных шелках, мало скрывающих девичьи прелести от нескромного погляда. Никанорычева давешняя контузия отяготилась смертельным ранением - окончательным и бесповоротным. Это было очевидно всем. Даже Сырнику.
- Синьбаич! – воззвал околдованный купец, не сводя глаз с дивной пери. – Распорядись-ка, друже, завтрак подавать. Девицы проголодались со сна, чай… Синьбаич! – а в отчет тишина. - Куда подевался сей остолоп?
Никанорыч смущённо откашлялся, поводил сердито бровями, прошёлся деревянной походкой вдоль борта и, стараясь на растерять степенности, повлёкся разыскивать капитана.
Кира, прищурившись, уставилась на подружку:
- Ты это специально?
- Что? – деланно удивилась погубительница вышеградских негоциантов, сосредоточенно обирая несуществующие пылинки с рукава.
- Я говорю, специально Никанорыча нокаутировала? Или он случайная жертва взрыва неконтролируемого обаяния?
Зарема недоумённо дёрнула плечиком.
- Ну и на кой? – хмыкнула Кира. – Как собираешься применять своё приобретение?
Подумав немного, персиянка сняла с лица выражение оскорблённой невинности и уселась рядом с подругой в гамак. Парусиновый мешок провис почти до палубы, коленки оказались на уровне груди, и в целом композиция приобрела разительное сходство с двумя пёстрыми попугаихами, покачивающимися на качелях электропровода.
