— Господи, как это мило!

Она нашла стакан, наполнила его и подала больному.

Он сказал:

— Пей ты.

«Интересно, не думает ли он, что я хочу его отравить?» — спросила она себя, но в тоне его просьбы было что-то неотразимое. Она отпила глоток, потом глоток сделал он, после чего откинулся на подушки с таким видом, будто совершил нечто очень важное.

Джилл сказала себе, что это приключение можно расценить как полную неудачу.

— Что ж, если вам ничего больше не нужно, я пойду заниматься своими делами. — И двинулась к дверям.

Он воскликнул:

— Нет!

Джилл остановилась.

— Что?

— Не уходи.

— Но мне и вправду надо бежать. — Она вернулась к постели. — Вы что-нибудь хотите?

Он осмотрел ее с ног до головы.

— Ты… женщина?

Вопрос совершенно ошеломил Джилл Бордмен. Ее первым импульсом было отделаться какой-нибудь шуточкой. Однако серьезное лицо Смита и его странные тревожащие глаза остановили ее. Джилл вдруг поняла, что самое невероятное в этом пациенте подтвердилось, — он действительно никогда не видел женщин. Она ответила, четко выговаривая слова:

— Да, я — женщина.

Смит продолжал рассматривать ее. Джилл вдруг почувствовала себя крайне неловко. Она привыкла, что мужчины заглядываются на нее. Но ведь совсем другое дело, когда тебя рассматривают, как под микроскопом. Затянувшееся молчание она прервала вопросом:

— И что же? Я похожа на женщину, не так ли?

— Не знаю, — медленно выговорил Смит. — А как выглядит женщина? И что делает тебя женщиной?

— Ну и вопросик! — Честно говоря, подобных разговоров Джилл не приходилось вести с мужчинами лет этак с двенадцати. — Уж не хотите ли вы, чтобы я разделась и показала вам?

Смиту понадобилось время, чтобы рассмотреть эти символы и постараться перевести их. Первую группу он не грокк совсем. Возможно, это были символы вежливости, к которым часто прибегают люди… А тем не менее они были произнесены так энергично, как будто знаменовали последнее сообщение перед отключением. Вполне вероятно, что он повел себя глубоко неправильно по отношению к этому женскому существу, и она оказалась почти на грани телесной смерти.

Он, однако, совсем не хотел, чтобы она сейчас умерла, хотя это было ее право, а может быть, и обязанность. Этот резкий переход от водного ритуала к ситуации, когда только что обретенный брат по воде внезапно стремится к разрыву общения или даже к телесной смерти, мог бы повергнуть Смита в панику, если бы он сознательно не подавил ее. Он только решил, что, если оно умрет, ему придется тут же последовать за ним… Он не мог совершить ничего мудрее… раз они разделили воду.

Вторая часть вопроса содержала символы, с которыми он не встречался, но он с некоторой долей неопределенности все же грокк намерение; ему представилось, что кризиса можно избежать, если он согласится с высказанным пожеланием. Возможно, если эта женщина снимет свои одежды, никому из них не придется покинуть телесную оболочку. Он ласково улыбнулся:

— Пожалуйста!

Джилл открыла рот. Потом закрыла его. Потом опять открыла.

— Вот это да, будь я неладна!

Смит грокк эмоциональное возмущение и понял, что его реплика была ошибкой. Он начал уже подготавливать свой мозг к быстрой смерти, с нежностью вспоминая и лаская мысли о том, где был и что видел, и особенно об этой женщине. И вдруг осознал, что она наклонилась к нему, и тут же понял, что женщина вовсе не собирается умирать.

Она смотрела ему прямо в глаза.

— Вы меня поправьте, если я ошиблась, — сказала она, — но мне показалось, будто вы хотите, чтобы я разделась?

Инверсии и абстракции требуют очень точного перевода, но Смит с ними справился.

— Да, — ответил он, надеясь, что ответ не приведет к новому кризису.

— Вот и мне показалось, будто вы так намекнули. Значит, братик, ты вовсе не так уж и болен.

Слово «братик» он рассмотрел первым. Женщина напомнила ему, что они братья по воде. Он запросил помощи своих согнездников, чтобы определить, чего же собственно хочет новый брат.

— Я не болен, — согласился он.

— И хотя, будь я проклята, если знаю, что с вами такое, однако разоблачаться все же не стану. Мне вообще давным-давно пора бежать. — Женщина выпрямилась и шагнула к двери, потом остановилась и оглянулась на Смита с легкой улыбкой. — Но вы можете попросить меня о том же в другой раз, только чуть понастойчивее и, разумеется, при других обстоятельствах. Мне самой интересно, как я тогда поступлю.

Женщина ушла. Смит расслабился и позволил комнате уйти из своего сознания. Он был чрезвычайно доволен тем, что вел себя так, что никому из них не пришлось умереть… Но тут еще было многое, о чем следовало грокк. Последние слова женщины содержали символы совершенно непереводимые и еще другие, которые ему были знакомы, но помещены в такие сочетания, что понять их было трудно. И все же он ощущал случившееся как свою маленькую победу. У него хватило сообразительности повести дело так, что никому из них не пришлось умирать во плоти.

Смит был очень доволен, что нашел тон, подходивший для общения между братьями по воде, хотя и окрашенный примесью беспокойства и чего-то еще несказанно приятного. Это напомнило тот случай, когда ему было дозволено впервые присутствовать при добровольной смерти во плоти; тогда он тоже почувствовал себя почему-то очень счастливым.

Смиту хотелось, чтобы его брат, доктор Махмуд, оказался рядом. Так много было того, о чем надо было как следует грокк, но он совершенно не представлял, откуда надо начинать грокк.

Весь остаток дежурства Джилл провела в каком-то тумане. Перед ней стояло лицо «Человека с Марса», а в ушах все еще звучали странные фразы, которые он произнес. Нет, конечно, он не псих, — она проходила практику в психиатрических больницах и была совершенно уверена, что в его словах не было даже крошечной примеси безумия. Она было решила, что более подходящим термином была бы «детскость», но тут же поняла, что это слово тоже не очень точно передает смысл. Слова были невинны, а глаза — нет. Почему у него такое лицо?

Когда-то ей случилось немного поработать в католическом госпитале. Перед ее глазами снова встало лицо «Человека с Марса» в пышных складках чепца сестры-монашки. Это видение смутило Джилл — в лице Смита не было ничего женственного.

Джилл уже переодевалась перед уходом, когда в раздевалку просунула голову другая сестра.

— Тебе звонят, Джилл.

Джилл, продолжая одеваться, включила видеофон — только звук без изображения.

— Это Флоренс Найтингейл[232]? — спросил приятный баритон.

— Лично. А это ты, Бен?

— Непоколебимый защитник свободы прессы в его лице. Малышка, ты занята?

— А что ты предлагаешь?

— Я предлагаю купить тебе бифштекс, накачать тебя спиртным и задать вопрос.

— Ответ на него будет тот же, что и всегда — нет.

— Да вовсе не этот вопрос!

— Ах, так у тебя значит есть и другие? Выкладывай.

— Попозже. Мне сначала надо привести тебя в соответствующее расположение духа.

— А бифштекс будет настоящий? Не синтетик?

— Гарантия! Ты тычешь в него вилкой, а он мычит.

— У тебя что — открытый счет в банке?

— Вопрос излишний и неделикатный. Ну так как?

— Уговорил.

— Стало быть, на крыше медицинского центра. Через десять минут.

Джилл повесила только что надетый костюм обратно в свой гардеробный шкафчик и оделась в платье, которое хранила тут же на непредвиденный случай. Платье было скромное, почти не просвечивающее, с турнюром и накладной грудью, правда нужными лишь для воссоздания того эффекта, который Джилл произвела бы и так, будь под платьем лишь голое тело. Она удовлетворенно посмотрелась в зеркало и села в скоростной лифт, поднявший ее на крышу.

Она уже начала искать глазами Бена Какстона, когда дежурный по крыше тронул ее за руку.