На следующий день в десять утра я уже представлялся директору Риверсайдского храма.

— Доктор Рамси, меня зовут Дэниел Б. Дейвис. Есть у вас клиентка ho имени Фредерика Хайнике?

— Полагаю, у вас имеется удостоверение личности?

Я показал ему свои водительские права, выданные в 1970 году в Денвере, и свидетельство о выписке из храма «Лесная лужайка». Он внимательно прочитал бумаги и вернул их мне.

— Я знаю, что ее должны разбудить сегодня, — взволнованно сказал я. — Распорядилась ли она разрешить мне присутствовать при этом? Я не имею в виду сам процесс — только ту минуту, когда она возвратится к нормальной жизни.

Он выпятил нижнюю губу и безразлично взглянул на меня.

— У нас нет указаний относительно того, чтобы вышеуказанную клиентку разбудить сегодня.

— Нет? — переспросил я расстерянно.

— Нет. Она пожелала, чтобы ее разбудили необязательно сегодня, но именно в тот день, когда вы появитесь у нас. — Он оглядел меня и улыбнулся. — У вас, должно быть, золотое сердце. На первый взгляд этого не скажешь.

Я вздохнул с облегчением.

— Спасибо, доктор.

— Подождите в вестибюле или погуляйте. В вашем распоряжении часа два.

Я вышел в вестибюль, забрал Пита, и мы отправились на прогулку. Я поместил его в новую дорожную сумку, но он ею был не очень-то доволен, хотя я постарался подыскать в магазине точно такую же, как и прежняя, даже прорезал в ней окно. Может, запах его не устраивал?

Мы прошли мимо «воистину чудесного местечка», но я не был голоден, несмотря на облегченный завтрак, — Пит съел мою порцию яиц, отворотив морду от дрожжевых полосок. В одиннадцать тридцать я вернулся в храм. Наконец меня впустили к Рикки.

Я мог видеть только ее лицо, тело было накрыто. Да, это была моя Рикки, но она уже стала взрослой женщиной. А выглядела — как дремлющий ангел.

— Она сейчас выходит из состояния гипноза, — мягко сказал доктор Рамси. — Стойте здесь, я сейчас начну ее будить. Да, а кошку бы лучше убрать отсюда.

— Нет, доктор.

Он хотел было что-то сказать, потом пожал плечами и повернулся к пациентке.

— Просыпайтесь, Фредерика. Просыпайтесь. Вы должны сейчас проснуться.

Веки дрогнули, и она открыла глаза. Блуждающий взгляд остановился на нас, и она сонно улыбнулась:

— Дэнни… и Пит. — Она протянула к нам руки — и на большом пальце ее левой руки я увидел свое кольцо.

Пит мяукнул, прыгнул на кровать и принялся тереться о ее плечо, по-своему выражая радость встречи.

Доктор Рамси хотел оставить ее в палате до утра, но Рикки наотрез отказалась. Я подогнал такси к двери храма, и мы рванули в Броули. Бабушка Рикки умерла в 1980 году, а других родственников у нее не было. Но она оставила там на хранение кое-что из вещей — в основном книги. Я распорядился отправить их в «Аладдин», на имя Джона Саттона. Рикки была немного ошеломлена изменениями, происшедшими в родном городе, и ни на миг не отпускала мою руку. Слава Богу, она оказалась не подверженной ностальгии, той страшной опасности, что таит в себе «сон». Просто она хотела уехать из Броули как можно быстрее.

Поэтому я нанял другое такси, и на нем мы добрались до Юмы. Там, в книге актов гражданского состояния графства, красивым округлым почерком я вывел свое полное имя: «Дэниел Бун Дейвис», чтобы ни у кого не возникло сомнений — Д. Б. Дейвис подписался под своим «magnum opus». Несколько минут спустя я уже стоял, держа в ладони маленькую руку, и, задыхаясь от волнения, произносил:

— Я, Дэниел, беру тебя, Фредерика, в жены… до тех пор, пока смерть не разлучит нас…

Моим шафером был Пит, а свидетелей мы нашли прямо в мэрии.

Из Юмы мы направились в гостиницу — ранчо близ Таксона — и заняли коттедж подальше от центрального корпуса. В услужении у нас был гостиничный «трудяга», а больше нам никого и не требовалось. Пит выиграл историческую битву у кота, который до нашего приезда считался хозяином округи, после чего нам пришлось держать Пита взаперти или следить за ним во время прогулок. Насколько я помню, это было единственным неудобством. Рикки восприняла замужество как нечто само собой разумеющееся, а я — у меня была Рикки, и этим все сказано.

Ну вот, пожалуй, и все. Рикки оказалась самым крупным держателем акций «Горничной инкорпорейтед», и я воспользовался этим, чтобы обеспечить Макби более спокойную жизнь на должности «Заслуженного инженера-исследователя», Чака я сделал главным инженером. Джон по-прежнему стоит во главе «Аладдина», но все время угрожает, что подаст в отставку, — надеюсь, что дело до этого не дойдет. Он предусмотрительно выпустил привилегированный пакет акций и облигации, так что теперь Дженни, он и я контролируем дело. Я не вхожу в совет директоров ни одной из корпораций и не управляю — вещь полезная; не зря Дарвин придумал естественный отбор.

А сам я — Проектная компания Дейвиса: чертежное ателье, небольшая мастерская да старик механик. Он считает меня тронутым, но с абсолютной точностью изготовляет детали по моим чертежам. Когда дело у нас подойдет к концу, я продам лицензию и примусь за что-нибудь новенькое.

Я расшифровал записи бесед с Твишелом. Написал ему об этом, добавив, что я совершил путешествие во времени и вернулся обратно с помощью холодного сна… Еще я униженно просил простить меня за «подначку»; спросил его, не хочет ли он прочитать рукопись книги, когда она будет закончена. Он так и не ответил, — наверно, до сих пор злится.

Но я все-таки пишу книгу, а когда закончу — разошлю во все крупнейшие библиотеки. Даже если мне придется издать ее за свой счет. Я ведь в неоплатном долгу перед ним. Больше того — я обязан ему нашей встречей с Рикки и с Питом. Книгу я озаглавил «Невоспетый гений».

Дженни и Джон выглядят так, словно и не прошло тридцати с лишним лет, — этим они обязаны достижениям гериатрии, свежему воздуху, солнцу, гимнастике и уравновешенному характеру. Дженни даже похорошела в свои… да, пожалуй, шестьдесят три! Джон все так же считает меня «просто» ясновидящим и не желает взглянуть правде в глаза. Как мне это удалось? Я пытался объяснить все Рикки. Но она страшно расстроилась, узнав, что, когда мы проводили медовый месяц, я в то же время, совершенно очевидно, находился в Боулдере, а когда разговаривал с нею в скаутском лагере, одновременно лежал в наркотическом оцепенении в долине Сан-Фернандо.

Выслушав меня, она побледнела. А я продолжал:

— Давай рассуждать отвлеченно. Теоретически. Тут все ясно. Скажем, берем морскую свинку — белую с коричневыми пятнами, сажаем ее на темпоральную платформу и отправляем на неделю назад. Но неделю назад мы ее уже нашли там, и с тех пор она сидит в клетке сама с собой. Так что теперь у нас две морские свинки, хотя фактически — всего одна. Но она же и другая, только на неделю старше. Поэтому если взять одну из них и отправить на неделю назад и…

— Подожди минутку! Какую отправить?

— Как — какую? Так она всего одна. Но берем, конечно, ту, что на неделю моложе, потому что…

— Но ты сначала сказал — свинка у нас всего одна. Потом сказал, что две. Потом сказал, что две и есть одна. Но ты-то хочешь брать одну из них — а она всего одна.

— Я и пытаюсь тебе объяснить, как две свинки могут быть одной. Или взять ту, что младше…

— А как ты узнаешь, какая из них младше, если они похожи?

— Ну, у той, которую будем посылать на неделю назад, можно отрезать хвостик. И когда она вернется…

— Фу, Дэнни, как жестоко. К тому же у морских свинок и хвостов-то нет!

Она, кажется, решила, что опровергла все мои доводы, — зря я пускался в объяснения. Правда, Рикки не из тех, кто беспокоится из-за таких пустяков. Но, увидев, что я расстроился, она ласково взъерошила остатки моей шевелюры и сказала:

— Мне нужен ты в единственном числе. Двух тебя я не представляю. Скажи мне лучше: ты рад, что дождался, пока я вырасту?

И я приложил все усилия, чтобы доказать ей это.