К слову: как я сказала, Элеанор забеременела в день своего пятидесятилетия. Но в свидетельстве о рождении, заполненном доком-младшим, было указано, что возраст матери — сорок три года. А у меня — тридцать восемь вместо пятидесяти. В двадцатые годы мы все получили устное предупреждение от попечителей Фонда Говарда: скрывать свой истинный возраст и убавлять себе годы при каждом удобном случае. Позднее нам каждые тридцать лет помогали оформлять новые документы, и постепенно из этого развилась система "маскарад", спасшая Семьи Говарда в Безумные Годы. О "маскараде" я знаю только по архивам — меня извлекли из этой каши, благодаря Небесам и Хильде, в 1982 году.
В эпоху декаданса мы с Брайаном выбили пять чеков — пять ребятишек за декаду с 1900-го по 1910 год. "Выбиванием чеков" это занятие назвала я, а муж подхватил мою низкопробную, вульгарную шуточку. Я только что оправилась после родов старшей (нашей милой Нэнси), и доктор Рамси разрешил мне "исполнять супружеские обязанности" — ей-богу, так это тогда и называлось, — если мне того хочется.
Я вернулась от доктора домой, поставила обед, приняла еще раз ванну, надушилась возбуждающими духами, подаренными мне Брайни на Рождество, накинула зеленовато-лимонный пеньюар, подаренный тетей Кароль на свадьбу, пошла взглянуть на свой обед и прикрутила газ — у меня все было рассчитано. И стала ждать прихода Брайни.
Он вошел. Я приняла вызывающую позу. Он оглядел меня с ног до головы:
— Меня прислал Джо. Я туда попал?
— Это смотря что ты ищешь, дружок, — ответила я глубоким страстным голосом. — Что тебе предложить? — Тут я вышла из роли. — Брайни! Доктор Рамси говорит, что все в порядке!
— Выражайся яснее, девочка. Что именно в порядке?
— Да все. Я снова признана годной. — И я сбросила пеньюар. — Иди ко мне, Брайни, — выбьем чек.
В тот раз у нас дело, правда, не выгорело — я забеременела вновь только в начале 1901 года. Но попытки были сплошным удовольствием, и мы старались снова и снова. Как сказала однажды мама Делла: "Да ведь оно как, девонька, бывает — сто раз подряд, и хоть бы что".
Что за мама Делла и откуда она взялась? Ее привел Брайан, когда я слишком растолстела, чтобы самой управляться со стиркой. Наш первый дом крохотный домишко на Двадцать шестой улице — стоял неподалеку от негритянского квартала. Делла ходила к нам пешком и работала за доллар и трамвайный билет в день. То, что на трамвае она не ездила, значения не имело — десять центов входили в уговор. Делла родилась рабыней и не умела ни читать, ни писать, но была самой настоящей леди — я не встречала более настоящей: ее сердце было исполнено любви ко всем, кто соглашался принять ее любовь.
Ее муж работал грузчиком на пристани братьев Ринглинг, я его никогда не видела. А Делла продолжала ходить ко мне — или к Нэнси, "своему ребеночку", и тогда, когда мне уже не требовалась помощь, прихватывая с собой своего младшего внучонка. Внучонка она оставляла с Нэнси, а сама принималась делать за меня мою работу. Иногда ее удавалось усадить на место с помощью чашки чая, но нечасто. Потом она работала у меня, когда я ждала Кэрол, — и так с каждым ребенком вплоть до 1911 года, когда Господь взял ее к себе. Если рай есть — Делла там.
Неужели рай для тех, кто верит в него, так же реален, как Канзас-Сити? Это должно вписаться в космологию "Мир как миф". Надо будет спросить об этом Джубала, когда я выберусь из этой тюрьмы и вернусь в Бундок.
В лучших ресторанах Бундока очень популярен "картофель a'la Делла" и прочие блюда по ее рецептам. Делла многому меня научила. Не знаю, научила ли ее чему-нибудь я — она была гораздо опытнее и мудрее меня во всем, что у нас было общего.
Вот мои первые пять "чековых деток":
Нэнси Айрин, 1 декабря 1899 г. или 5 января 1900 г. Кэрол (Санта-Каролита), названная в честь моей тети Кароль, 1 января 1902 г. Брайан младший, 12 марта 1905 г. Джордж Эдвард, 14 февраля 1907 г. Мэри Агнес, 5 апреля 1909 г. После Мэри я забеременела вновь только весной 1912 года — и родился мой любимчик, мой баловень Вудро Вильсон… он же мой любовник Теодор Бронсон, а много позже — мой муж Лазарус Лонг. Не знаю, почему я не беременела все это время — но уж точно не от недостатка старания: мы с Брайни старались выбить чек при каждой возможности.
Нам было все равно, удастся нам это или нет: мы это делали ради удовольствия. Если не получалось, тем лучше: не придется воздерживаться несколько недель до и после родов. Наше воздержание, правда, было неполным: я хорошо научилась действовать руками и ртом, и Брайни тоже. Но в обычные дни мы все же предпочитали старый добрый вид спорта, будь то миссионерский способ или восемнадцать других.
Можно было бы подсчитать, сколько раз мне не удалось забеременеть, сохранись у меня календарь Шальной Декады, где я отмечала свои менструации. Сам календарь — не проблема, но график менструаций, хотя я аккуратно вела его, давно и безвозвратно утерян, почти безвозвратно: потребовалась бы специальная акция Корпуса Времени, чтобы его отыскать. Но у меня на этот счет своя теория. Брайни часто уезжал по делам — он "выбивал чеки" на свой манер, как эксперт-экономист по горной промышленности. Брайан считался талантом в своей области, и спрос на него был постоянный.
Мы оба даже не слыхивали о том, что овуляция наступает на четырнадцатый день цикла, что это можно определить, измерив температуру, и, уж конечно, не имели понятия о более тонких и надежных методах проверки, разработанных во второй половине века. Доктор Рамси был лучшим семейным врачом, которого можно было найти в то время, и его не стесняли тогдашние табу — ведь нам рекомендовал его Фонд Говарда, — но о календарном цикле он знал не больше нашего.
Если бы достать мой менструационный календарь 1900–1912 годов, отметить на нем периоды возможных овуляций, а потом те дни, в которые Брайни не было дома, то почти наверняка выяснится, что у живчиков и не было шанса попасть куда следует в те числа, когда я не беременела. Почти наверняка — ведь Брайни был призовой жеребец, а я — плодовитая Мать-Крольчиха.
Но я рада, что не знала тогда о календарном цикле — ведь ничто не сравнится с той сладкой щекоткой внутри, когда лежишь раскинув ноги и закрыв глаза — и ждешь зачатия. Нет, это не относится к многочисленным чудачествам Морин — я неоднократно проверяла это на других женщинах: готовность забеременеть придает любви особую пикантность.
Я совсем не против контрацепции — это величайшее благо, дарованное за всю историю женщинам: ведь эффективные средства предохранения освободили женщину от векового автоматического порабощения мужчиной. Но наша правековая нервная система не настроена на предохранение — она настроена на беременность.
К счастью для Морин — когда я перестала быть распущенной школьницей, мне почти никогда не нужно было предохраняться.
В один необычайно теплый февральский денек 1912 года Брайни повалил меня на берегу Блю Ривер, почти в точности повторив 4 марта 1899 года на берегу Лебединого Пруда. Оба мы обожали заниматься любовью на природе, с легкой примесью риска. По случаю той вылазки 1912 года на мне были длиннющие шелковые чулки и круглые зеленые подвязки — в этом туалете и заснял меня мой муж: я стою голышом на солнышке и улыбаюсь в объектив. Эта карточка сыграла решающую роль в моей жизни шесть лет спустя, и семьдесят лет спустя, и две тысячи лет спустя.
Мне сказали, что эта карточка изменила всю историю человечества по нескольким параллелям времени.
Может, и так. Я не совсем еще уверовала в теорию "мир как миф", хотя и числюсь в агентах Корпуса Времени, и умнейшие из моих близких уверяют меня, что тут все без обмана. Отец всегда требовал, чтобы я думала самостоятельно, и мистер Клеменс побуждал меня к тому же. Меня учили, что единственный смертный грех, единственное преступление против самого себя это принимать что-либо на веру.
