— Да, моя любовь?

— Я ведь не нарочно причиняю тебе беспокойство. Если я не права и ты попадешь на христианские небеса, я непременно хочу быть с тобой. Если для этого потребуется вернуться к вере Христовой — а видимо, так оно и случится, — значит, и я этого хочу. Я буду стараться, но ничего не могу твердо обещать, потому что вера не есть акт волевого усилия. Однако я приложу все силы.

Я остановился, чтоб к полному восторгу проезжавших мимо расцеловать ее.

— Дорогая, это больше, чем я мог надеяться. Будем молиться вместе?

— Лучше не надо, Алек. Позволь мне молиться одной… Но я обещаю: когда придет время помолиться вместе, я тебе скажу.

Вскоре нас подобрала чета фермеров и подбросила до Уинслоу. Там они высадили нас, не задавая лишних вопросов; мы тоже не сочли нужным давать какую-то информацию, что в общем можно считать своего рода рекордом.

Уинслоу намного больше, чем Уинона; это вполне респектабельный городок, во всяком случае для пустыни — по моей прикидке, тысяч семь жителей. Там нам удалось исполнить то, на что намекнул в свое время Стив и что мы обсудили с Маргретой прошлой ночью.

Стив оказался прав: мы были одеты не для пустыни. Выбора, правда, у нас не было, поскольку смена миров застала нас врасплох. Но я не видел ни одного мужчины, который носил бы в пустыне деловой костюм. Не видели мы и говорящих по-английски женщин, одетых в платья. Индианки и мексиканки носили юбки, но белые женщины — либо шорты, либо брюки: слаксы, джинсы, бананы, брюки для верховой езды и так далее… юбки — редко, а платья — никогда.

Больше того, наши костюмы не годились даже как городская одежда. Они выглядели так же странно, как выглядели бы в наш век вещи, сшитые по моде эпохи декаданса. Не спрашивайте почему — я не специалист по моде, особенно женской. Костюм, который я носил, был хорошего покроя и дорогой — когда принадлежал моему патрону дону Хайме в Масатлане, совсем в другом мире… Но на мне, да еще в аризонской пустыне, в этом мире он скорее напоминал о трущобах.

В Уинслоу мы нашли именно то, что нам было нужно.

«ВТОРОЕ ДЫХАНИЕ» — МИЛЛИОН ШАНСОВ — ТОЛЬКО ЗА НАЛИЧНЫЕ — НИКАКИХ ГАРАНТИЙ ТОВАР ОБРАТНО НЕ ПРИНИМАЕТСЯ — ВСЕ СТАРЫЕ ВЕЩИ ПРОХОДЯТ СТЕРИЛИЗАЦИЮ ПЕРЕД ПОСТУПЛЕНИЕМ В ПРОДАЖУ.

Ниже шла та же информация по-испански.

Часом позже, после того как мы перерыли весь магазин, а Маргрета вдоволь наторговалась с продавцом, мы оказались готовыми для жизни в пустыне. На мне были штаны цвета хаки, такая же рубашка и соломенная шляпа, чем-то напоминавшая о вестернах. Маргрета была одета еще легче: шорты — очень короткие и облегающие просто до неприличия, а сверху нечто, короче корсажа и лишь чуть больше, чем бюстгальтер. Эта штука называлась «недоуздок».

Увидев Маргрету в таком наряде, я шепнул ей:

— Я решительно запрещаю тебе появляться на людях в этом бесстыдном костюме.

— Дорогой, не надо с раннего утра демонстрировать людям, какой ты жлоб. Для этого тут слишком жарко.

— Я не шучу. Я запрещаю тебе покупать это!

— Алек, я не помню, чтобы спрашивала у тебя разрешения.

— Ты отказываешься мне повиноваться?

Она вздохнула:

— Может быть. Хоть и делаю это без всякой охоты. Ты купил бритву?

— Ты же видела, что купил.

— Твои подштанники и носки у меня. Тебе еще что-нибудь нужно?

— Ничего мне не нужно. Маргрета, перестань увиливать, отвечай!

— Дорогой, я же говорила, что не стану ссориться с тобой при посторонних. К этому костюмчику есть еще юбка с запахом. Я как раз собиралась ее надеть. Разреши мне сделать это и расплатиться. Потом мы выйдем и все с тобой обговорим, вдвоем.

Кипя от негодования я сделал все, что она велела. Должен добавить, что благодаря ее умению торговаться мы вышли из магазина с большими деньгами, чем вошли. Как? А очень просто. Костюм моего патрона дона Хайме, который так чудовищно выглядел на мне, прекрасно сидел на владельце магазина — тот и в самом деле был похож на дона Хайме. Он с удовольствием согласился обменять его на то, что мне было нужно, — рубашку и штаны хаки и соломенную шляпу.

Но Маргрета потребовала доплату — пять долларов, — но получила два.

Когда Маргрета расплатилась, я понял, что такую же магическую операцию она проделала со своим платьем, которое ей было больше не нужно. Мы вошли в магазин, имея семь долларов пятьдесят пять центов, а ушли с восемью долларами восемьюдесятью центами плюс «пустынная» одежда для каждого из нас, одна гребенка (на двоих), зубная щетка (тоже на двоих), рюкзак, безопасная бритва и небольшое количество нижнего белья и носков — все подержанное, но, если верить рекламе, стерилизованное.

Я не очень-то обучен тактическим приемам, особенно в общении с женщинами. Мы вышли на улицу и прошли по шоссе до пустыря, где можно было поговорить наедине — и все это время Маргрета молчала, а я даже не догадывался, что уже проиграл сражение.

Не останавливаясь, она сказала:

— Так что, милый? Ты хотел о чем-то поговорить?

— З-э-э… с этой юбкой твой костюм приемлем. С трудом. Но не вздумай появляться на публике в шортах. Понятно?

— А я собираюсь носить только шорты. Если будет жарко. Как, например, сейчас.

— Но, Маргрета, я велел тебе… — Она расстегнула юбку и сняла ее. — Ты игнорируешь меня?!

Она аккуратно сложила юбку.

— Извини. Можно, я положу ее в рюкзак?

— Ты назло отказываешься мне подчиняться?

— Но, Алек, я не обязана подчиняться тебе, так же как ты не обязан подчиняться мне.

— Но… послушай, родная, будь благоразумной. Ты знаешь, что я не имею привычки командовать, но жена должна повиноваться мужу. Ты жена мне?

— Ты сам так сказал. И останусь ею, пока не скажешь, что это не так.

— Тогда твой долг повиноваться мне.

— Нет, Алек.

— Но это первейшая обязанность жены!

— Я не согласна.

— Но… это безумие! Ты что, бросаешь меня?

— Нет. Разве ты со мной разведешься.

— Я не признаю разводов. Развод — это гнусность. Он противоречит Писанию.

Она промолчала.

— Маргрета… пожалуйста, надень юбку.

— Ты почти убедил меня, дорогой, — мягко сказала она. — Не объяснишь ли, почему ты хочешь, чтобы я ее надела?

— Что?! Да потому что эти шорты непристойны.

— Я не понимаю, как часть одежды может быть непристойна, Алек. Человек — да. Уж не хочешь ли ты сказать, что я непристойна?

— З-э-э… ты передергиваешь. Когда ты надеваешь эти шорты… без юбки… на людях… ты обнажаешь так много тела, что вид его становится неприличным. Вот сейчас, когда ты идешь по шоссе, тебя разглядывают все, кому не лень, все проезжающие. Я вижу, как они пялятся на тебя.

— На здоровье. Надеюсь, им это нравится.

— ЧТО?!!

— Ты говорил, что я красива, но у тебя может быть предвзятое мнение. Я надеюсь, на меня приятно смотреть и другим.

— Будь серьезнее, Маргрета. Мы говорим о твоих голых ногах. Голых!

— Ты говоришь, что мои ноги обнажены. Это так. Я предпочитаю, чтоб они были обнажены, раз стоит такая жара. Что ты хмуришься, милый? Разве мои ноги безобразны?

(«Ты прекрасна, моя возлюбленная, и нет пятна на тебе».)

— Твои ноги прелестны, моя любовь. Я говорил тебе это много раз. Но у меня нет намерения делить твою красоту еще с кем-то.

— От того, что красотой любуются, ее не убудет. Давай вернемся к главному. Ты начал объяснять, что мои ноги непристойны. Не знаю, удастся ли тебе это доказать. Думаю, что не удастся.

— Но, Маргрета! Нагота непристойна сама по себе. Она вызывает грязные мысли.

— Вот как! И что же? Вид моих голых ног вызывает у тебя эрекцию?

— Маргрета!!!

— Алек, не будь жлобом. Я задала естественный вопрос.

— Это непристойный вопрос.

Она вздохнула.

— Не понимаю. Как вообще какой-нибудь вопрос, заданный мужем или женой, можно посчитать неприличным. И я никогда не соглашусь, что мои ноги непристойны или непристойна обнаженность вообще. Мне приходилось показываться сотням людей абсолютно обнаженной…