Но мозги у Него были, это точно. Он наколол меня, как букашку, и вытряс из меня все, что хотел. Ему даже не пришлось меня обрабатывать. Он просто долго-долго задавал вопросы, а я отвечал; так долго, что часы казались мне днями. Говорил Он по-английски плохо, но вполне вразумительно. Речь Его звучала ровно, без всякого выражения. Он спрашивал, кто я и что я, как я очутился на том пастбище и почему был в скафандре. Я никак не мог понять, как Он реагирует на мои ответы. Я с трудом сумел объяснить, в чем заключалась моя работа в аптеке. Растолковать, что такое рекламный конкурс, я сумел, но зачем их проводят, Он так и не уяснил. Но зато я понял, что ответы на многие Его вопросы мне вообще неизвестны. В частности, я не знаю точную цифру населения Земли и не знаю, сколько тонн протеина мы производим ежегодно.

Наконец Он приказал своим подручным:

— Уберите это.

Толстяк сглотнул слюну и спросил:

— За борт?

Он вел себя так, как будто решить, убить меня или нет, было все равно, что решить, понадобится ему кусок веревки в будущем или можно его выбросить.

— Нет. Глуп и необучен, но может пригодиться. Бросьте его обратно в карцер.

— Есть, босс.

Они выволокли меня за дверь. В коридоре Толстяк сказал:

— Давай ему ноги распутаем, пусть сам идет.

— Заткнись, — ответил Тощий.

Крошка была на месте, когда мы вернулись, но даже не шелохнулась; ее, видно, угостили еще одной дозой голубого света. Перешагнув через нее, они бросили меня на пол. Тощий рубанул меня ребром ладони по шее, чтобы я отключился. Когда я очнулся, их уже не было. Я, развязанный, сидел возле Крошки.

— Что, досталось? — спросила она взволнованно.

— Угу, — согласился я, и меня всего передернуло. — Чувствую себя девяностолетним стариком.

— Всегда легче, если не смотришь на Него, особенно если не видишь глаз. Отдохни немного, тебе станет лучше. — Она посмотрела на часы. — До посадки всего сорок пять минут. Вряд ли нас побеспокоят еще раз.

— Как?! — Я даже подпрыгнул. — Я там был всего час?

— Даже меньше. Но кажется, всю жизнь. Я знаю.

— Чувствую себя как выжатый лимон. — Я нахмурился, припомнив кое-что. — Слушай, Крошка, я ведь не очень-то испугался, когда они за мной пришли. Я был намерен требовать объяснений и немедленного освобождения. Но Ему я вообще ни одного вопроса не задал.

— И не задашь. Я пробовала. Вся сила воли уходит как в песок, и чувствуешь себя кроликом перед удавом.

— Да, ты права.

— Ты понимаешь теперь, Кип, почему я обязана была воспользоваться малейшим шансом, чтобы удрать? Ты мне не верил, веришь ли ты мне сейчас?

— И еще как.

— Спасибо. Я всегда говорю, что мне плевать на чужое мнение, но на самом деле это не так. Мне обязательно нужно вернуться к отцу и все рассказать ему, потому что он один-единственный человек на свете, кто просто поверит моим словам, каким бы бредом они ни казались.

— Понятно. Но как ты очутилась в Сентервилле?

— В Сентервилле?

— Там, где я живу. Где «Майский жук» вызывал «Крошку».

— Я туда не собиралась. Я рассчитывала приземлиться в штате Нью-Джерси, желательно — Принстоне, чтобы быстро найти отца.

— Здорово же ты промахнулась.

— Думаешь, у тебя бы лучше вышло? Я бы справилась, да вот руки у меня тряслись. Управлять этими кораблями не трудно: возьми курс и лети, не так, как с ракетой. К тому же мной руководила Мэмми. Но пришлось тормознуть при входе в атмосферу, чтобы скомпенсировать вращение Земли, а как это делается, я толком не знала. Я залетела далеко на запад, они уже гнались за мной по пятам, что делать, я просто не знала, и вдруг услышала твой голос на волне космического диапазона, и решила, что все уже в порядке… и очутилась здесь. — Она развела руками. — Извини, Кип.

— Что ж, ты его посадила, по крайней мере. Как говорят пилоты, каждая посадка, с места которой можно уйти собственными ногами, считается удачной.

— Но мне жаль, что я втянула тебя в эту историю.

— Это пусть тебя не волнует. Похоже, что кто-то все равно должен был впутаться. Слушай, Крошка… А что у Него на уме?

— У них.

— У них? Да ведь те двое ничего не значат. Они у Него просто на побегушках.

— Я не Тима и Джока имею в виду, они хоть плохие, да люди. Я о Нем и о других его соплеменниках.

Да, я был явно не в лучшей форме, меня три раза заставляли терять сознание, я не выспался, и вообще никогда в жизни не доводилось мне сталкиваться ни с чем подобным. Ведь все это время, пока она не упомянула, что у Него могут быть соплеменники, мне подобная мысль даже в голову не приходила: и одного такого казалось больше чем достаточно.

Но коль скоро был один, то, значит, могли быть и тысячи, миллионы, а то и миллиарды Ему подобных. Я почувствовал, как у меня трясутся поджилки.

— Ты их видела?

— Нет, я видела только Его. Но мне говорила Мэмми.

— Так. Но чего же они все-таки хотят?

— Еще не догадался? Наверное, готовят вторжение. Мне показалось, что воротник рубашки впился в горло, хотя на самом деле он был расстегнут.

— Каким образом?

— Точно не знаю.

— Они что, хотят всех нас перебить и захватить Землю?

— Может, — она замялась, — кое-что и похуже.

— Превратить нас в рабов?

— Видишь ли, Кип… сдается мне, что они едят мясо. Я проглотил комок в горле.

— Веселенькие мысли у маленькой девочки.

— По-твоему, они мне по душе? Поэтому-то я и хотела сообщить отцу.

И сказать-то больше нечего. Сбываются старые-старые страхи, издавна терзающие человечество. Отец рассказывал, что, когда он был мальчишкой, по радио транслировалась фантастическая передача о вторжении с Марса — полнейшая выдумка, но перепугала всех до чертиков. Однако в наше время люди не очень-то верят в подобные истории: с тех пор как мы высадились на Луне и облетели Марс и Венеру, существует общее мнение, что космос — безжизненная пустыня. И вот, пожалуйста…

— Крошка, они с Марса или с Венеры? Крошка покачала головой.

— Нет, они издалека. Мэмми пыталась объяснить, но мы с ней обе запутались.

— Но, по крайней мере, они из Солнечной системы?

— Вот здесь-то я и запуталась. И да и нет.

— Как же это может быть?

— Ты у нее спроси.

— Хорошо бы, — вырвалось у меня. — Плевать мне, откуда они. Мы их все равно перестреляем, если не будем при этом на них смотреть.

— Дай Бог!

— Все сходится. Ты, значит, говоришь, их корабли — что летающие тарелки, настоящие, конечно, не метеозонды… Да, они нас давно уже изучают. А это значит… это значит, что не очень-то они в себе уверены, хоть и страшны так, что от одного их вида молоко скиснет. А то бы они давно загнали нас в угол, как охотники дичь. Но коль они этого не сделали, мы, значит, можем с ними справиться, если, конечно, правильно возьмемся за дело.

Она энергично кивнула.

— Я тоже так думаю. Я надеялась, что папа найдет верный путь. Но, — нахмурилась она, — мы мало что о них знаем, а папа всегда учил меня не быть самонадеянной, особенно если не хватает данных.

— Все равно я уверен, что мы правы. Слушай, а кто твой отец? И как его зовут по-настоящему?

— Мой отец профессор Рейсфелд. А меня зовут Патриция Уайнант Рейсфелд. Ничего себе имечко, да? Зови уж лучше меня Крошкой.

— Профессор Рейсфелд… А что он преподает?

— Как, ты не знаешь? Совсем ничего не знаешь? Он же нобелевский лауреат!

— Ты уж извини, Крошка, я ведь из провинции.

— Оно и видно. Мой папа ничего не преподает. Он думает. И умеет это делать лучше всех… кроме, возможно, меня. Он — обобщает. Ведь все специализируются по узким направлениям, а он сводит отдельные части в единое целое.

Оно, может, и так, но слышать я о нем не слышал. Звучит, что и говорить, здорово. Только башка нужна экстраординарная. Я ведь давно уже понял, что новую информацию успевают печатать быстрее, чем мы изучаем старую.

Трехголовый он, что ли, этот профессор?

— Подожди, вот познакомишься с ним, — добавила она, глядя на часы. — Слушай, Кип, пора нам снова упереться как следует. Через несколько минут посадка, а Ему до своих пассажиров дела нет.