— Много узнала, Шельма?

Она положила инструменты, вытерла руки полотенцем, тыльной стороной предплечья отвела волосы со лба.

— Зебби, ты просто не поверишь.

— Давай говори.

— Что ж… погляди-ка. — Она прикоснулась к правой ноге трупа и обратилась к трупу непосредственно: — Скажи мне, дорогая, зачем тебе этот суставчик?

Я присмотрелся: длинная, костлявая нога имела лишнее колено пониже обычного человеческого; оно изгибалось назад. Такие же сочленения имелись и на руках.

— Ты сказала «дорогая»?

— Я сказала «дорогая». Зебби, это чудище — либо самка, либо гермафродит. Полностью развитая матка, двурогая, как у кошки, по яичнику над каждым рогом. Но ниже есть нечто вроде яичек и какая-то штука, которая сошла бы за втягиваемый фаллос. То есть это девочка, но скорее всего в то же время и мальчик. При этом, хотя оно и двуполое, но не самооплодотворяющееся, устройство не позволяет. По-моему, эти твари могут работать и за папу, и за маму.

— По очереди? Или одновременно?

— А что, неплохо было бы, а? Нет, по соображениям механического характера я думаю, что они меняются ролями. Через десять минут или через десять лет, препарат судить не позволяет. Но дорого бы я дала, чтобы увидеть, как они это делают!

— Шельма, ты зациклилась на одной теме.

— Это главная тема. Что может быть главнее продолжения рода? Секс — самый яркий признак развитых форм жизни.

— А как же деньги и телевидение?

— Фи! Вся человеческая деятельность, включая научные исследования, есть либо брачные танцы и забота о молодняке, либо жалкая сублимация неудачников, обреченных природой на проигрыш в единственной игре, какая имеется в городе. Шельма свое дело знает: я сорок два года искала настоящего мужика, чтоб был по мне, и вот — нашла же! Раньше кого я только не соблазняла, а толку-то. Ты, по-моему, тоже доволен, а? Производитель бесстыжий. Если не доволен, смотри у меня: скажу Дити.

— Занимаю пятую позицию.

— Ну, тогда я четвертую[582]. Зебби, ты не представляешь, как я ненавижу этих монстров: они ставят под угрозу все мои планы. Коттедж в розах, дитя в колыбели, жаркое в духовке, я в домашнем платье, мой муж идет домой усталый, целый день шпынял первокурсников, а у меня для него уж и тапочки, и трубка, и сухой мартини. Райская жизнь! Все прочее суета и морок… Четыре полностью развитых молочных железы, но ни следа избыточного жира, как у всякой порядочной самки человека — кроме меня, к сожалению. Желудок двойной, кишечник ординарный. Сердце двухкамерное, кровь гонит, похоже, перистальтикой, а не пульсацией. Мозг я не исследовала, у нас тут нет такой пилы — но он, несомненно, развит не меньше нашего. Безусловно, гуманоид, до ужаса не человек. Не опрокинь эти бутылки, это образцы того, что у них вместо крови и лимфы.

— А это что?

— Шины, чтобы спрятать нечеловеческие сочленения. На лице, по-моему, пластическая хирургия, форма черепа замаскирована подкладками. Волосы ненастоящие, у этих гадов волос нет. Что-то вроде татуировки — а может быть, это тоже маскировка, только мне не удалось ее снять — благодаря ей открытые участки кожи выглядят, как у людей, а не сине-зелеными. Зеб, семь шансов против двух, что множество пропавших без вести людей послужило морскими свинками для разработки этого маскарада. Летит тарелка — цап! — и парочка очередных морских свинок разделывается на препараты у них в лаборатории.

— Летающих тарелок уже много лет никто не наблюдает.

— Поэтическая вольность, милый мой. Если у них есть эти искривители пространства-времени, они могут выскочить из ничего, утащить что хотят — или заменить настоящего человека на убедительную подделку — и исчезнуть мгновенно, как свет выключается.

— Этот долго не продержался бы. Рейнджерам полагается проходить медицинскую проверку.

— А может, его приготовили наскоро, только для нас. Хорошая подделка обманет кого угодно, ее отловишь разве что рентгеном, да она и рентген обманет, если рентгенолог сам из их числа… интересная идея, над ней стоило бы подумать. Зебби, мне нужно еще поработать. Тут столько нового, а времени так мало. Я ведь любитель, мне не сделать и десятой доли того, что мог бы сотворить с этой тушей настоящий специалист по сравнительной биологии.

— Могу я тебе чем-нибудь помочь? (Вообще-то я предпочел бы, чтобы здесь обошлись без меня.)

— Как тебе сказать…

— Мне все равно нечего делать, пока Джейк и Дити заканчивают собирать вещи. Так что давай помогу, скажи, что нужно.

— Дело пошло бы вдвое быстрее, если бы ты фотографировал. А то мне приходится всякий раз вытирать руки, чтобы взять фотоаппарат.

— Я в твоем распоряжении, Шельма. Говори, под каким углом, с какого расстояния и когда.

Хильда явно обрадовалась:

— Знаешь, Зебби, все-таки я тебя люблю, даром что ты выглядишь как горилла и ухмыляешься как идиот. Внутри у тебя душа херувима. Мне бы сейчас искупаться — как знать, когда в следующий раз представится возможность залезть в горячую ванну. Я все боюсь: вдруг Джейк объявит, что пора в дорогу, а я все еще режу это гнусное мясо.

— Режь спокойно, искупаешься. — Я взял фотокамеру, которой Джейк пользовался для фиксации своих экспериментов: «Поляроид Стерео-Инстаматик», с автоматической наводкой на резкость, автоматической установкой диафрагмы, автоматическим проявлением, идеальная камера для инженера или ученого, которому нужно протоколировать то, что он делает. Хильда трудилась в поте лица, я снимал.

— Шельма, тебе не страшно работать без перчаток? Вдруг подцепишь что-нибудь.

— Зебби, если бы эти твари умирали от наших микробов, они бы здесь не выжили. А они выживают. Значит, и нам их микробы скорее всего не причинят вреда. Принципиально иная биохимия.

Это звучало логично — но я хорошо помнил Закон Кеттеринга: «Логика есть не что иное, как организованный способ надежно впасть в заблуждение». Появилась Дити с тяжелым узлом.

— Ну вот, теперь все.

На ней не было ничего, кроме резиновых перчаток.

— Привет, милый. Тетя Хильда, я пришла помочь. Что нужно делать?

— Ничего не нужно, лапочка. Разве вот ты захочешь сменить Зебби.

Дити смотрела на труп и явно не испытывала воодушевления — ее сосочки совсем обвисли.

— Пойди искупайся, — велел я ей. — Пошла вон, говорят тебе!

— Что, от меня так плохо пахнет?

— От тебя пахнет чудесно, лапочка моя. Но Шельма совершенно правильно заметила, что нам, возможно, теперь не скоро представится случай помыться горячей водой с мылом. Я обещал ей, что мы не отправимся на Канопус, пока она не примет ванну. Так что иди скорей купайся, пока ванная свободна, а когда Хильда пойдет отмываться, ты мне поможешь грузить багаж.

— Хорошо. — Сосочки Дити слегка набухли, наглядно показывая, как поднялось ее настроение. Лицо моей возлюбленной обычно не выдает ее чувств, но эти прелестные розовые пробочки служат отличным барометром ее морально-боевого духа.

— Постой-ка, Дити, — остановила ее Хильда. — Ты тогда сказала: «Он не среагировал». Что ты имела в виду?

— То, что сказала. Сбрось одежду перед мужчиной, и он так или иначе отреагирует. Даже если сделает вид, что ничего такого не произошло, глаза все равно его выдадут. А тут совсем никакой реакции. То есть так и должно было быть, он же не человек, но я-то этого не знала, когда попыталась его отвлечь.

— Но он все-таки обратил на тебя внимание, Дити, — сказал я. — И тем самым ты дала мне шанс.

— Он обратил на меня внимание так, как собака, или лошадь, или любое животное обратило бы внимание на любое движение. Он заметил, но никак не изменил своего поведения. Не было реакции.

— Зебби, тебе это ничего не напоминает?

— А что это должно напоминать?

— Ты помнишь, в первый день, как только мы сюда приехали, ты рассказывал историю про одну смазливую студенточку.

— Какую студенточку?

— Которая не могла сдать математику.

— А-а-а! Азинус.