— Это не мама, мистер Бронсон, это Нэнси. О, какой ужас!

— Да, мисс Нэнси?

— Вы хотите поговорить с папой, мистер Бронсон? Но его нет; он уехал в форт Ливенворт с рапортом. И мы не знаем, когда снова увидим его!

— Ну-ну, не плачьте, пожалуйста. Не надо плакать.

— Я не плачу. Я просто немножко расстроилась. Вы хотите поговорить с мамой? Она дома… но она лежит.

Лазарус торопливо думал. Конечно, ему хотелось поговорить с Морин. Но… нет, пожалуй, не следует, это излишне.

— Пожалуйста, не тревожьте ее. А вы не можете сказать, когда вернется дедушка?

(Может ли он ждать? Ах ты, черт!)

— Что вы, дедушка еще вчера вернулся.

— А нельзя ли поговорить с ним, мисс Нэнси?

— Его тоже нет дома. Он ушел в город несколько часов назад. Наверное, в шахматный клуб. Вы не хотите что-нибудь передать ему?

— Нет. Просто скажите, что я звонил. Перезвоню попозже. И еще, мисс Нэнси, — не волнуйтесь.

— Как же мне не волноваться?

— Я умею угадывать будущее. Никому не рассказывайте, но поверьте мне. Старая цыганка заметила мои способности и всему меня научила. Ваш отец вернется. В этой войне он даже не будет ранен. Я знаю.

— Ах, не знаю, можно ли верить вашим словам… Однако, пожалуй, мне стало чуточку легче.

— Запомните, так и будет.

Лазарус вежливо распрощался и повесил трубку.

Шахматный клуб… Конечно же, сегодня дедуся не будет ошиваться в игорном доме. Но поскольку заведение располагается неподалеку, можно зайти, посмотреть, а потом вернуться и дождаться деда у подъезда.

Дедуся сидел за шахматным столиком, но даже не пытался изобразить, что обдумывает шахматную задачу. Он был чем-то недоволен.

— Добрый вечер, мистер Джонсон. Дедуся поднял голову.

— А чего в нем доброго? Садись, Тед.

— Благодарю вас, сэр. — Лазарус опустился в кресло. — Ничего доброго, вы сказали?

— Что? — Старик посмотрел на него так, словно только что увидел. — Тед, как по-твоему, я в хорошей физической форме?

— Безусловно.

— Я способен взять ружье на плечо и прошагать в день двадцать миль.

— По-моему, да. (Не сомневаюсь в этом, дедуся.)

— То же самое я сказал умнику на призывном пункте. А он ответил, что я, с его точки зрения, слишком стар! — Казалось, Айра Джонсон готов был заплакать. — Я спросил его, с каких это пор сорок пять лет уже старость. А он велел мне убираться и не задерживать очередь. Я сказал, что один могу вздуть его и еще трех мужиков. И тогда меня выставили. Тед, меня выставили! — И дедуся закрыл свое лицо ладонями. Потом опустил руки и пробормотал: — А я носил армейскую синюю форму еще до того, как этот наглый выскочка научился ходить на горшок.

— Мне очень жаль, сэр.

— Я сам виноват: взял с собой свидетельство об увольнении… и забыл, что в нем проставлена дата моего рождения. Как по-твоему, Тед, если я выкрашу волосы и поеду в Сент-Луис или Джоплин, меня возьмут? Как ты считаешь?

— Вероятно. (Я знаю, что у тебя ничего не получилось, дедуся. Однако, по-моему, ты ухитрился попасть во внутренние войска. Но я не могу сказать тебе этого.)

— Я так и сделаю! Но увольнительную оставлю дома.

— Значит, я могу отвезти вас домой? Моя жестянка стоит у клуба.

— Да, думаю, я вернусь домой… на какое-то время.

— А не заглянуть ли нам в «Пасео» и не пропустить по рюмочке?

— Неплохая идея. А это тебя не разорит?

— Вовсе нет.

Лазарус вел машину и помалкивал. Заметив, что старик успокоился, он развернулся, проехал немного на восток от 31-й Улицы и остановился.

— Мистер Джонсон, можно я скажу вам кое-что?

— Что? Говори.

— Если вас не возьмут, даже с выкрашенными волосами, советую вам не слишком расстраиваться. Потому что вся эта война — ужасная ошибка.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что сказал. — (Что я могу ему сказать? Чему он поверит? Я не могу совсем ничего не говорить — это же дедуся, научивший меня стрельбе и еще тысяче разных вещей. Но чему он поверит?) — Эта война никому не принесет пользы; после нее станет еще хуже.

Дедуся посмотрел на него, сдвинув клочковатые брови.

— Тед, ты что, симпатизируешь Германии?

— Нет.

— Может, ты пацифист? А что — может быть, ведь ты никогда не говорил о войне.

— Нет, я не пацифист. И не симпатизирую Германии. Но если мы выиграем эту войну…

— Ты хочешь сказать, когда мы выиграем эту войну!

— Хорошо: когда мы выиграем эту войну, окажется, что на самом деле мы ее проиграли. Мы потеряем все, за что, как мы думали, боролись.

Мистер Джонсон резко изменил тактику.

— Когда ты идешь в армию? Лазарус помедлил.

— У меня еще есть парочка неотложных дел.

— Я знал, что вы ответите мне именно так, мистер Бронсон. До свидания.

Дедуся повозился с дверной ручкой, ругнулся и вылез из автомобиля.

— Дедуся! То есть я хотел сказать, мистер Джонсон. Позвольте я все-таки довезу вас домой. Пожалуйста!

Дед покосился на Лазаруса через плечо и проговорил:

— Не на твоей жестянке, трусливый засранец. — И быстро зашагал по улице к ближайшей остановке.

Лазарус подождал, пока мистер Джонсон подымется в автобус, и поехал следом, не желая признать, что отношения с дедом безнадежно испорчены. Он увидел, как старик вышел из автобуса, и уже собрался догнать его и попытаться заговорить снова.

Но что он скажет? Он понимал чувства дедуси, понятно было, почему он так думает. К тому же Лазарус наговорил столько лишнего, что никакой разговор не поможет. И он медленно поехал вдоль 31-й улицы. На Индиана-авеню остановился, купил у газетчика «Звезду», зашел в аптеку, сел возле фонтанчика с содовой, заказал вишневый фосфат и развернул газету.

Но читать не стал, а просто задумался, уставившись в газетный лист. Продавец содовой вытер мраморный прилавок перед ним и выжидательно замер. Лазарус заказал еще один фосфат. Когда это повторилось еще раз, Лазарус попросил разрешения воспользоваться телефоном.

— Хоума или Белла?

— Хоума.

— За сигарным прилавком. Заплатить можно мне.

Брайан? Это мистер Бронсон. Могу ли я поговорить с твоей матерью?

— Сейчас посмотрю. Ему ответил голос деда:

— Мистер Бронсон, я удивлен вашей навязчивостью. Чего вы хотите?

— Мистер Джонсон, я хочу поговорить с миссис Смит.

— Не могу вам этого разрешить.

— Она была очень добра ко мне, я хочу поблагодарить ее и попрощаться.

— Минуточку… — Лазарус услышал, как дед проговорил: — Джордж, уйди отсюда. Брайан, возьми с собой Вуди, закрой дверь и пригляди, чтобы ее не открыли. — Затем голос мистера Джонсона сделался ближе: — Вы слушаете?

— Да, сэр.

— Тогда слушайте внимательно и не перебивайте; повторять я ничего не буду.

— Да, сэр.

— Моя дочь не будет разговаривать с вами ни теперь, ни впредь…

— Она знает, что я звоню? — торопливо спросил Лазарус.

— Заткнитесь! Конечно, знает и сама попросила меня сообщить вам то, что вы только что слышали. Иначе я бы просто не стал разговаривать с вами. Но я хочу добавить кое-что от себя — и не перебивайте! Моя дочь — респектабельная женщина, муж ее откликнулся на зов своей страны. Поэтому не отирайтесь возле нее. Не приходите сюда, иначе я встречу вас с пистолетом. Не звоните. Не ходите в ее церковь. Возможно, вы полагаете, что я не смогу вам этого запретить. Позвольте напомнить, что вы находитесь в Канзас-Сити. Здесь за две сломанные руки платят двадцать пять долларов, а за пятьдесят вас без колебаний убьют. Но за полный набор — это когда сперва руки переломают, а потом убьют — полагается скидка. Если вы будете настаивать, учтите: я могу позволить себе потратить шестьдесят два доллара и пятьдесят центов. Вы меня поняли?

— Да.

— А теперь уматывай да побыстрее!

— Подождите, мистер Джонсон: не верится мне, что вы станете кого-то нанимать, чтобы убить человека…